Доминик Менар - Небо лошадей
Я ждала в коридоре, сидя на корточках и не переставая плакать. Спустя, казалось, вечность она открыла дверь и позвала меня внутрь. Ты все еще лежал, но твои глаза были открыты, улыбаясь, ты смотрел на меня, а мама погладила меня по голове и сказала: «Посмотри, видипгь — с ним все хорошо». И она ушла за двумя стаканами лимонада, а я села на край кровати.
— Ты видела, я летал, — зашептал ты, — я был птицей, я летал.
Кончиками пальцев я ощупала шишку на твоем виске.
— Нет, ты упал, — безнадежно сказала я, — ты мог убиться, — и мне почудилось, что я была там, рядом с тобой на этой ветке, пытаясь помешать тебе броситься вниз, но ты оказался ужасно тяжелым. Мы разговаривали совсем тихо, словно случилось что-то, чего нельзя было разглашать, что-то невероятное, тебе пришлось бы худо, если бы кто-нибудь узнал, что случилось. Когда мама спросила меня, я просто сказала, что ты упал с самой низкой ветки дерева, она с сомнением посмотрела на меня, но не стала настаивать.
Быть может, ты выжил, потому что находился в состоянии какого-то полусна, как лунатики, которые шагают с балконов и прыгают с крыш, совершая свои загадочные путешествия. Но, когда я взяла тебя за руку, ты вскрикнул. Ты показал мне средний палец — он был странно согнут, повернут кверху. Средний палец летчика, сказал ты, как раньше я говорила тебе, напевая свои считалки, и торжествующим тоном ты добавил: «Ты же видела, я летал!» Собака запрыгнула на постель, вытянулась рядом с тобой и закрыла глаза.
Я надеялась, что случившееся послужит тебе уроком. Я надеялась, что теперь ты станешь более благоразумным, что ты будешь оставаться на границе своих выдумок, как при игре в классики, когда простая линия, начерченная мелом, разделяет выигрыш и поражение, а ты остаешься с хорошей стороны этой линии.
Но спустя несколько недель ты решил, что ты рыба. Ты решил, что ты — та самая большая рыба с блестящей чешуей, о которой рассказывается в сказках и которая на самом деле несчастный заколдованный принц. Ты подбежал к пруду и бросился в него, не умея плавать, и молниеносно исчез под водой. Несколько пузырьков на поверхности, быстрый бег водомерок — и вот уже прежнее таинственное спокойствие пруда. Я не смогла остановить тебя, у меня было ощущение, что я пытаюсь схватить тебя за лодыжки, что я чувствую их в своих руках, но они ускользают от меня. Не снимая обуви и одежды, я вошла в воду, одной рукой держась за камыши, а другой ощупывая поверхность. Я чувствовала, как что-то скользит по моим ногам, и кусала губы, чтобы не закричать от ужаса. Очень долго я искала тебя, наконец я почувствовала, как твои руки с безжизненной мягкостью водорослей слабо обвились вокруг моих ног, я схватила тебя за волосы и вытащила на поверхность. Ты был без сознания. Твое лицо было воскового цвета, похожее на папье-маше, а губы посерели.
Я вскарабкалась на скользкий берег и снова понесла тебя домой, мы напоминали двух утопленников, когда я с тобой на руках переступила порог дома. Конечно, сразу же приехал доктор, а может быть, тебя даже отвезли в больницу, я больше ничего не помню. Я помню только, что ты долго оставался без сознания — все такой же белый с посиневшими губами, и никто не знал, придешь ли ты в себя.
Мне особенно запомнилось, как мама притянула меня к себе и мягко сказала, что, может быть, ты больше не останешься с нами, может быть, пришел момент, когда тебе пора уйти. Что некоторым суждено оставаться на этой земле долго, а некоторым — нет, у некоторых долгая душа, а у кого-то короткая, как фитилек свечи. Что у моего брата короткая душа, что я же помню, что говорил нам доктор, что она знает, как я люблю тебя, но нужно, чтобы я привыкала жить без тебя. Когда я начала биться в истерике, она пыталась успокоить меня, несмотря на то что я кричала и кусалась, и тут она тоже закричала: «Его больше не будет здесь, когда ты вырастешь, Элен, и нужно, чтобы ты знала об этом, чтобы ты поняла это, его больше не будет здесь», но я неустанно кричала: «Нет, нет, нет!»
Потом доктор приходил еще, специально для меня, в этом я уверена. Я помню горькое на вкус питье, укол, меня держали за руки, а потом долго шептались в коридоре возле моей комнаты. Потом папа тайком вернулся поцеловать меня, он гладил меня по щеке, как раньше, и шептал: «Моя Ленетта, моя Ленетта», и только его ласки смогли наконец успокоить меня. Той ночью я спала как убитая, а утром, открыв глаза, я увидела тебя, спящего рядом со мной. Твои щеки снова порозовели, а губы стали алыми, словно кто-то раскрасил их ночью…
20
Если бы я знала тогда, что нам осталось так мало времени, исчезла бы я из дома, оставив им двоим записку на кухонном столе со словами «Я вернусь», и провела бы с тобой каждый драгоценный час каждого драгоценного дня, постаралась бы изо всех сил изменить ход судьбы? Сбежала бы с тобой, как в сказках, когда влюбленные бегут что есть мочи от королевских солдат или злой колдуньи, боясь даже сделать остановку, преследуемые холодным дыханием смерти?
Единственное, что я сделала тогда, — наполнила чемодан и спустилась вниз, держа его в руке, и в этом не было ничего странного — так я пыталась утвердить твое появление в нашей жизни. На следующий день, прежде чем пойти к тебе, я решила порыться в шкафу Адема. Он бережно хранил всю свою одежду, даже ту, которую носил совсем молодым и щуплым и давно уже не надевал. Это был единственный знак его бедного детства в другой стране — эта неспособность расстаться с вещами, о которых когда-то он мог только мечтать. Я вынула брюки и черный шерстяной пиджак, долго выбирая между яркими рубашками, которые он любил; их я положила на постель одну поверх другой, чтобы выбрать самую маленькую — фиолетовую в очень тонкую бледно-зеленую полоску. В картонной коробке в глубине шкафа я нашла пару ботинок на тоненькой подошве, уже порванных во многих местах и набитых бумагой. Я взяла маленький чемодан Адема из искусственной кожи, положила туда костюм, рубашку и ботинки. Еще добавила туда маленький набор для шитья, мыло, расческу и ножницы. Потом закрыла за собой дверь и спустилась по лестнице, неся чемодан в руке, словно уезжала в путешествие, но на самом деле мой путь был близок, и по плану как старого, так и нового города мне нужно было пересечь всего несколько полей или улиц.
Ты обещал ждать меня на берегу пруда. Еще ты предупредил, чтобы я была осторожна и не направлялась сразу в лес. «Возможно, за тобой попытаются следить», — добавил ты, понижая голос, и я не знала, была ли оправданна твоя подозрительность.
Но все-таки я послушалась. Сначала я гуляла по аллеям, то и дело ударяя себя чемоданом по ноге, но это выглядело так неестественно, что я решила сесть на скамейку, как будто пережидая интервал между двумя поездами и нежась на солнце, — хотя с какого вокзала я могла прийти сюда? Я поставила чемодан под скамейку, сняла туфли, опустила ноги в траву и закрыла глаза. Воздух был теплым, парк почти безлюдным, и я долго сидела вот так в покое и тепле, пока кто-то не сел рядом со мной. Открыв глаза, я увидела, что это была молодая женщина, может быть, чуть старше меня, со светло-рыжими волосами — почти такими же, как у моей матери, пронеслось у меня в голове, — у нее были серые глаза и веснушки на переносице. Она улыбалась мне. Я улыбнулась в ответ, она была милой, приветливо смотрела на меня, почему я должна была опасаться ее? Потом я прикрыла глаза, но чувствовала, что она продолжает рассматривать меня. Прошла минута, потом она непринужденно спросила:
— Вы собираетесь в путешествие?
На этот раз я не повернулась, я не осмелилась больше посмотреть на нее — мой взгляд был прикован к чемодану, зажатому между колен. Она наверняка присела рядом со мной, потому что ей было скучно, подумала я, именно по этой причине она задала мне этот вопрос — был полдень, и она, как многие гуляющие, решила провести предобеденное время в парке, пока стояла хорошая погода. Вскоре она мягко повторила свой вопрос, и я почувствовала, как холодеют руки.
— Нет, — пробормотала я, потом слишком громко сказала да и, охваченная паникой, бросилась прочь. Подхватив чемодан, я торопливо удалилась, но забыла свои туфли в траве. Когда я вернулась, она продолжала улыбаться, теперь слегка удивленно, а в ее руках я заметила листок бумаги, и мне показалось, что она хотела мне что-то сказать и, если бы поймала мой взгляд, заговорила бы, но я не оставила ей времени.
Мне удалось уйти в лес не сразу. Сначала я направилась к воротам и уже вне пределов досягаемости ее взгляда я вернулась обратно, сделав большой крюк, чтобы не возвращаться на ту аллею. Я много раз оглядывалась, но больше не видела ее и успокаивала себя тем, что она, должно быть, приняла меня за сумасшедшую, как за сумасшедшую принимали женщину, беседовавшую с воробьями.
Ты ждал меня, сидя на берегу пруда, опустив ноги в воду, как в первый раз. Как только я заметила тебя, то сразу поняла, что даже самая маленькая одежда Адема будет велика тебе, таким худым ты был, это была болезненная жалкая худоба несформировавшегося подростка, я не замечала этого, пока не сравнила с одним из его костюмов. Но это не страшно, сказала я себе, я успею подогнать его под твой размер, я немного умела шить, когда-то я помогала матери и, наверное, не все еще забыла.
