Уильям Каглин - Доказательство умысла (в сокращении)
Голос его сорвался, он взглянул в окно зала суда. В зале стояла мертвая тишина.
— Ваша честь, — наконец сказал я. — Похоже, мы с мистером Дэйном уже прошли наш совместный путь до конца.
Марк Ивола повернулся к Стэшу:
— Мистер Олески?
Государственный обвинитель даже не стал подниматься на ноги.
— Я считаю, что мы услышали от этого человека достаточно всякой лжи. И усугублять наше положение не желаю.
— Будьте добры вернуться за стол защиты, мистер Дэйн, — сказал судья. Майлз медленно подошел к нашему столу, сел. Лицо его было спокойным и решительным.
— Ваш следующий свидетель, мистер Слоун.
У меня не было больше свидетелей, не было стратегии, не было ничего. Если только…
— Минуточку, ваша честь.
Я начал просматривать списки свидетелей, помечая галочками тех, кто уже дал показания. В моем списке осталось лишь одно имя — Блэр Дэйн. И еще одно осталось в списке Стэша.
Я оторвал взгляд от списков, оглядел зал суда. Да, вот он, сидит в первом ряду.
— Ваша честь, я хотел бы вызвать свидетеля из списка мистера Олески.
Ивола, вопросительно приподняв брови, взглянул на Стэша.
— Я не уверен, что это допустимо, ваша честь, — сказал тот.
— У меня имеется право вызывать любого свидетеля, — сказал я. — И из моего списка, и из вашего.
Судья извлек из стола перечень прецедентов, полистал его.
— Адвокат прав, мистер Олески, — сказал он. — Вызывайте вашего свидетеля.
— Защита вызывает Роджера ван Бларикума.
Глава 11
Лицо ван Бларикума выразило удивление. Он хмуро и чопорно приблизился к свидетельскому месту. Я успел уже забыть, до чего он высок — метр девяносто, самое малое. Седые волосы обрамляли его лицо, подобно облаку.
После того как его привели к присяге, я начал задавать вопросы — длинную череду вопросов о его происхождении, увлечениях и образовании. Он получил в Кембридже докторскую степень по японской литературе, бегло говорил на трех азиатских языках, изучал некое малоизвестное японское боевое искусство. Я задавал и задавал вопросы, какие только мог придумать, а времени все еще было едва ли половина двенадцатого.
— Мистер ван Бларикум, в 1968 году ваша сестра забеременела, не так ли?
Ван Бларикум неопределенно уставился в пространство:
— Что-то не припоминаю, нет.
Я вернулся к своему столу, взял с него свидетельство о рождении Блэра Дэйна.
— Может быть, этот документ освежит вашу память? Свидетельство о рождении «Безымянного ван Бларикума», сына Дианы ван Бларикум?
Довольно долгое время Роджер ван Бларикум притворялся изучающим документ, затем сказал:
— В то время я был в Кембридже.
— По-моему, вы сообщили, что получили докторскую степень в шестьдесят седьмом году.
Он откашлялся. А когда заговорил, в голосе его зазвучали оборонительные нотки:
— Ну, я то приезжал в страну, то уезжал из нее. Возможно, был в Японии. Не исключено, что сестра именно в это время и забеременела.
Я изобразил недоверие:
— Ваша сестра не только забеременела, она еще и родила ребенка и отдала его на воспитание штату Нью-Йорк… а вы не можете даже сказать, знали вы об этом или не знали?
Ван Бларикум снова откашлялся:
— Ну хорошо, да. Случившееся стало позором нашей семьи, и я… В общем, мне и сейчас трудно говорить об этом.
— Верно ли, мистер ван Бларикум, что вы и ваша мать давили на вашу сестру, принуждая ее сделать аборт?
Глаза ван Бларикума стали холодными:
— Нет.
— Верно ли, что вы и ваша мать угрожали лишить ее — в случае, если она сохранит ребенка, — наследства, отнять у нее трастовый фонд?
Ван Бларикум откашлялся еще раз:
— Это была обычная семейная размолвка. Я даже представить себе не могу, чтобы во время нее употреблялись столь сильные слова.
— Вот как? А верно ли, что вы и сестра тридцать лет не разговаривали друг с другом?
— Неверно. В последний раз мы разговаривали за неделю до ее смерти.
Я приподнял брови. О том, что они не разговаривали почти тридцать лет, мне сказал Майлз.
— Как именно? По телефону? Воспользовались факсом? Поговорили с глазу на глаз?
— По телефону.
— Правда? — Я подошел к груде своих вещественных доказательств, вытащил из нее регистрационную запись телефонных разговоров Майлза Дэйна. — Покажите мне этот разговор.
Ван Бларикум просмотрел запись:
— Вот. Одиннадцатое октября. А это номер моего телефона.
Я взглянул на указанную им строку записи. Нью-йоркский номер. Я с сомнением прочитал номер вслух и спросил:
— Вы можете доказать, что это ваш номер?
Ван Бларикум достал из нагрудного кармана пиджака тонкий бумажник, вытряс из него что-то.
— Прошу занести в протокол, что я показываю мистеру Слоуну свою визитную карточку, — сказал он.
Я взглянул на кремового цвета визитку. Стоявший на ней номер совпадал с тем, что значился в регистрационной записи.
Ладно, решил я, посмотрим, что удастся извлечь из этого.
— Мне говорили, что в течение тридцати лет вы не поддерживали с сестрой никаких отношений.
Ван Бларикум надолго задумался, затем сказал:
— Ну, был довольно долгий период времени, в течение которого мы разговаривали, э-э, не часто.
Внезапно меня обуяло некое странное чувство — такое возникает, когда тебе кажется, будто за тобой кто-то следит. Вот только определить источник его мне никак не удавалось.
— Так почему же вы вдруг позвонили ей за неделю до смерти?
— Я решил, что мы с ней слишком долгое время не поддерживаем связь, что настала пора помириться.
Стэш Олески встал:
— Простите, ваша честь, но я намерен внести протест. Я решительно не понимаю, какое все эти вопросы имеют отношение к делу.
Он был прав. Мои вопросы позволили обнаружить нечто загадочное, однако, какое отношение имеет эта загадка к делу, я пока не понял и сам.
— Я готов двинуться дальше, ваша честь, — сказал я. — Мистер ван Бларикум, давайте вернемся к 1969 году. Заставили вы в то время Диану — или не заставили — отдать ребенка на усыновление?
— Мы убедили сестру, что это наилучшим образом послужит ее интересам.
— Что затем произошло с ребенком, мистер ван Бларикум?
— Понятия не имею.
Я вернулся к столу защиты.
— Мистер ван Бларикум, вы помните состоявшийся у вас около месяца назад разговор с моей помощницей, Лайзой?
— Ваша дочь солгала мне. Она притворилась, будто торгует произведениями искусства, и попыталась выведать что-нибудь компрометирующее Диану.
Я порылся среди вещественных доказательств, отыскал карманный магнитофон и, нажав кнопку воспроизведения, поднес его к микрофону, установленному на свидетельском месте. Присутствующие в зале суда услышали конец нашего разговора в «Дубовом баре»: «Знаете, что самое смешное, Слоун? Выкрутится он или нет, не важно. Майлз нацелился на ее деньги. Но вот их-то он никогда и не получит. Никогда и ни за что. Разве Мак-Дейрмид не сказал вам об этом?»
Следом мой голос: «Майлза ее деньги никогда не интересовали».
Снова голос ван Бларикума: «Да? Ладно, присмотритесь к его физиономии, когда ублюдок явится за состоянием Дианы. И вы узнаете подлинную правду».
— В то время я не понял сказанного вами, мистер ван Бларикум. Я решил, что «ублюдком» вы назвали моего клиента. Вы же сказали примерно следующее: «Присмотритесь к лицу Майлза Дэйна, когда его незаконнорожденный сын, Блэр Дэйн, появится, чтобы вступить в наследство трастовым фондом Дианы». На что он, как прямой потомок, имеет полное право, верно?
Стэш поднял над собой обе руки:
— Теперь я просто обязан внести протест, ваша честь. Эта запись могла быть получена незаконным путем.
— Могу я посовещаться с вами и с государственным обвинителем, ваша честь? — спросил я.
— Подойдите.
Мы со Стэшем подошли к столу судьи, и я сказал:
— Я считаю, что Диану Дэйн мог убить сын моего клиента — он, кстати, значится в списке свидетелей защиты. И пытаюсь установить мотив. Мой клиент имеет право на любую защиту.
— До сих пор вся его защита ограничивалась попытками укрыться за Пятой поправкой, — проворчал Стэш.
— У нас уже имеются показания, согласно которым Блэр Дэйн, как прямой потомок Дианы Дэйн, должен унаследовать ее трастовый фонд. Однако в данный момент мой клиент не хочет давать показания против своего сына. Если я подам апелляцию на том основании, что моему клиенту было отказано в праве на обоснованную защиту, обвинительный приговор, который вынесет ему этот суд, мгновенно отменят, а вы станете на национальном телевидении козлом отпущения.
Лицо Иволы окаменело.
— Хорошо, — сказал он. — Я высказываюсь против возражения мистера Олески в целом. Однако в том, что касается узкого вопроса о записи, он абсолютно прав. Вы не сообщили о ней обвинению, а были обязаны сделать это. Поэтому запись в протоколе фигурировать не будет. И если я решу, что вы просто-напросто пытаетесь очернить свидетеля, то заткну вам рот.
