Дэниел Сильва - Убийца по прозвищу Англичанин
– Согласно расследованию, никакой записки не было. Но я видела, как отец что-то забрал с ее тела – это было очень похоже на записку. Он никогда не показывал ее мне и, судя по всему, никогда не показывал ее полиции.
– А смерть вашего брата?
– Это произошло год спустя. Отец хотел, чтобы он работал в банке и продолжил семейные традиции, а Макса интересовали гонки на велосипеде. Этим он и занимался – и вполне хорошо. Он был одним из лучших велосипедистов Швейцарии и числился среди лучших профессионалов Европы. С ним произошел несчастный случай во время соревнования. Отец был сражен, но в то же время, по-моему, он считал это своеобразным возмездием. Словно Макс был наказан за то, что посмел ослушаться его.
– А вы?
– Я жила с ним одна. Два человека, которых я любила больше всего на свете, ушли, а я осталась с человеком, которого терпеть не могла. Я с головой ушла в работу со скрипкой. Такое положение дел, казалось, устраивало нас обоих. Пока я занималась музыкой, мой отец мог не обращать внимания на меня. Он был свободен заниматься своим любимым делом.
– Каким же?
– Накоплением денег, конечно. Он считал, что богатство отпускает ему грехи. Он был так глуп. С самого начала моей карьеры люди считали, что я играю с необычайным огнем. Они не понимали, что этот огонь был вскормлен ненавистью и болью.
Габриель осторожно переменил тему:
– Что вам известно о деятельности вашего отца во время войны?
– Деятельности? Интересное слово. Что вы под этим подразумеваете?
– Я ничего не подразумевал. Мне просто необходимо знать, не было ли в прошлом вашего отца чего-то такого, что могло привести к его убийству.
– Мой отец во время Второй мировой войны был банкиром в Швейцарии. – Голос ее неожиданно стал холодным. – Это автоматически не делает из него монстра. Но честно говоря, я абсолютно ничего не знаю о деятельности моего отца во время войны. Он об этом никогда с нами не говорил.
А Габриель подумал о сведениях, которые сообщил ему Эмиль Якоби в Лионе: частые поездки Рольфе в нацистскую Германию; слухи о связи Рольфе с высокопоставленными членами нацистской иерархии. Неужели Рольфе действительно сумел утаить все это от дочери? И Габриель решил немножко поднажать – осторожно.
– Но у вас есть какие-то подозрения, верно, Анна? Вы никогда не повезли бы меня в Цюрих, если бы у вас не было подозрений относительно прошлого вашего отца.
– Я знаю только одно, Габриель: моя мать сама вырыла себе могилу, залезла в нее и застрелилась. Это был акт ненависти, отмщения. И она совершила это по какой-то причине.
– Он был близок к смерти?
Этот последний вопрос, заданный в лоб, казалось, был для нее неожиданностью, так как она вдруг бросила на Габриеля взгляд, словно ее ткнули в бок чем-то острым.
– Мой отец?
Габриель кивнул.
– Вообще говоря, Габриель, да, мой отец был близок к смерти.
* * *Когда еда кончилась, Габриель, разлив остатки вина, спросил Анну насчет бумаг о происхождении картин.
– Они заперты в письменном столе в кабинете отца.
– Я боялся, что вы именно это скажете.
– Почему вы хотите посмотреть их?
– Я хочу увидеть, кому принадлежала ранее каждая картина. Эти бумаги могут подсказать нам, кто эти картины взял и почему был убит ваш отец.
– Или могут ничего вам не сказать. И запомните одно: мой отец купил все эти картины законно. Они принадлежали ему независимо от того, что может обнаружить какой-нибудь чудак в бумагах.
– И все же я хотел бы их посмотреть.
– Я покажу вам, где они.
– Нет, вы скажете мне, где они лежат, я возьму их и привезу сюда. Вы не можете ехать сейчас со мной в Цюрих.
– Почему это?
– Потому что это небезопасно. И это подводит меня к следующей проблеме.
– Какой именно?
– К вашему концерту в Венеции.
– Я не стану его отменять.
– Выступление на публике теперь небезопасно для вас.
– У меня нет выбора. Если я пропущу этот ангажемент, моей карьере конец.
– Люди, убившие вашего отца, достаточно ясно дали понять, что они готовы на все, лишь бы помешать нам выяснить, кто они. Это включает и убийство вас.
– В таком случае вы должны обеспечить провал их затеи, но на будущей неделе я выступлю с концертом, и ничто не остановит меня.
* * *Колонны облаков металлического цвета появились над океаном и начали подвигаться к земле. Холодный ветер завыл в развалинах. Анна задрожала от пронизывающего холода и, скрестив руки под грудью, смотрела на приближающуюся непогоду. Габриель упаковал остатки их ленча, и в сгущающихся сумерках они стали спускаться с холма в сопровождении двух молчаливых охранников. Когда они дошли до тропинок в сосновой роще, хлынул дождь.
– Опоздали! – крикнула Анна, перекрывая грохот дождя. – Мы пойманы. – Она взяла Габриеля под руку и повела под высокую сосну. – Нельзя, чтобы ваши бинты намокли, – сказала она с ноткой озабоченности в голосе.
Достав смятый нейлоновый анорак из кармана рюкзака, Анна растянула его над их головами – так они прятались следующие двадцать минут, точно пара беженцев, а охранники Рами молча стояли с обеих сторон, словно железная подставка для дров в камине. Пока они ждали, чтобы прошла непогода, Анна сообщила Габриелю коды для входа в виллу и местонахождение бумаг в папках ее отца. Когда дождь наконец перестал лить, Анна завернула руки Габриеля в анорак и они осторожно пошли по мокрой тропинке к вилле. У ворот Габриель передал ее на попечение Рами и залез в свою машину. Отъезжая, он в последний раз оглянулся через плечо и увидел, как Анна Рольфе гонит Рами по подъездной дороге, крича:
– Паф-паф, паф-паф, Рами! И ты мертвец!
23
Лиссабон
Моцкину нравилось в Лиссабоне. Он побывал в разных шикарных местах. Был в Лондоне. Был в Париже и Брюсселе. Провел без всякой пользы целый год в Каире, выступая в качестве журналиста оттавской газеты. А сейчас в Лиссабоне было тихо, и это вполне устраивало Моцкина. Время от времени работа по наблюдению, немножко работы по связям. Словом, достаточно, чтобы не рехнуться. Здесь у него было время на книги и почтовые марки и на долгие встречи со своей девушкой в «Альфаме».
Он только вернулся с ее квартиры, когда на его столе тихо зазвонил телефон. Моцкин снял трубку и осторожно поднес ее к уху. В это время Ари Шамрон обычно выглядывал из своей лисьей норы и портил жизнь своим katsas,[22] но, по счастью, это не был Шамрон – всего лишь охранник из холла. Оказывается, явился какой-то посетитель, человек, знавший Моцкина по имени.
Моцкин повесил трубку и нажал в своем компьютере на кнопку камеры наблюдения за холлом. Резидентура регулярно просеивала посетителей всех видов и размеров. Обычно достаточно было одного взгляда, чтобы решить, следует ли принять данного человека или отослать назад.
Когда на экране появилась картинка, Моцкин пробормотал:
– Черт побери. – Вы только представьте себе: он – живая легенда – вошел в посольство с таким видом, точно его извлек на свет фокусник из шляпы. Последнее, что Моцкин о нем слышал, – это то, что он живет отшельником в Англии в каком-то коттедже со своими картинами и своими демонами. – Черт побери, – повторил он, стремительно спускаясь по лестнице. – Это в самом деле вы?
* * *В аппаратной Моцкин установил надежную связь с кабинетом Шамрона на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве. Затем закрыл звуконепроницаемую дверь и стал наблюдать сквозь стекло за Габриелем. Разговор был явно не из приятных – это Моцкину было ясно. Впрочем, в их организации было мало людей, которые не скрестили бы шпаги в то или иное время со Стариком, а сражения между Шамроном и великим Габриелем Аллоном вошли в легенду. Двадцать минут спустя, когда Габриель бросил трубку на рычаг и вышел из комнаты, лицо его было мертвенно-бледным.
– Старик через тридцать минут пришлет один доклад. Мне необходимо знать некоторые вещи.
Моцкин повел Габриеля наверх, в резидентуру, и разрешил ему принять там душ и сменить одежду. Затем он договорился о билетах на самолет и о машине и дал Габриелю две тысячи долларов из денег на мелкие расходы.
Когда они вернулись в аппаратную, из надежного факса выскальзывали листы с докладом. Он был составлен Исследовательским отделом на бульваре Царя Саула исходя из информации, полученной благодаря соглашениям с британской и французской разведками.
Предметом доклада был человек по имени Кристофер Келлер.
Габриель забрал страницы с подноса, сел за стол и начал читать.
* * *Кристофер Келлер, родившийся в Лондоне, единственный сын двух преуспевающих врачей с Харли-стрит, уже с ранних лет дал понять, что не имеет намерения идти по стопам своих родителей. Он увлекался историей, особенно военной историей, и хотел стать солдатом. Родители запретили ему поступать в военное училище, и он уступил их пожеланиям, по крайней мере на время. Он поступил в Кембридж и начал изучать историю и восточные языки. Он блестяще учился, но на второй год ему это надоело, и однажды ночью он исчез без следа. Через два-три дня он объявился в доме своего отца в Кенсингтоне с обритой головой и в тускло-оливковой форме. Келлер записался в британскую армию.
