Кеннет Харви - Жертва
— Мэм, вы еще слушаете?
— Мм… да.
— Что именно было на той кассете?
— Это вы, это вам она адресована? Вы ее получили?
— Да…
Она поняла, что он лжет.
— Я просто хотел убедиться, что это именно та кассета.
— Ясно.
Они пытаются держать ее на телефоне, затягивают время, вероятно, им уже известно, откуда она звонит. Она повесила трубку и отвернулась от телефона, беспокойно оглядываясь. Никто за ней не наблюдал. Она быстро пошла прочь, ее мысли кипели от сознания того, что она начала понимать. Грэм совсем не посылал кассету. Он солгал ей. Все ее обманывали.
— Пропало Рождество, — пробормотала она, спеша к одной из многочисленных стеклянных дверей, перешла парковку по тесному лабиринту автомобилей и каким-то чудом без труда нашла свою машину. Открыла заднюю дверь и сунулась вперед, чтобы усадить Кимберли и пристегнуть ремнями. Грэм участвовал в этом. Теперь она уверена. Их жизни разрушены, она живет с чудовищем.
Она знала, что у нее есть два варианта. Те же самые, перед которыми она вставала много раз на протяжении их отношений. Она могла бросить в лицо Грэму свои подозрения и заставить его успокоить ее ложью или просто забыть обо всем, как уже бывало в прошлом, когда дело касалось не таких важных вопросов.
Но это важный вопрос. Она села за руль и откинула голову назад. У нее перед глазами возникло лицо измученной девушки, залитое кровью, разрез вдоль ее щеки, разверстая плоть, она никогда не видела ничего подобного. Глаза девушки были плотно зажмурены, она дергалась, вертела головой из стороны в сторону, выплевывая кровь, лившуюся из ее рта.
Триш заплакала, закрыв лицо руками, она плакала от чувства вины, не зная, что делать, ее семья разваливалась из-за девушки, которая давно уже была мертва. Но как быть с Грэмом? Если он способен на такое, что же он способен сделать с ней или с Кимберли?
Она поправила зеркало и посмотрела на Кимберли на заднем сиденье. Девочка пила из бутылочки яблочный сок. Увидев глаза матери, она вытащила бутылочку изо рта и замахала ею, крича:
— Мама!
Триш вздрогнула. Закрыв глаза, она подождала, пока нервы успокоятся, потом осторожно завела машину и дала задний ход, думая: «Я должна тебя защитить, детка. Мне все равно, что мне придется сделать. Мне наплевать».
19
Нью-Йорк
Понадобилось всего несколько минут, чтобы установить маленькую искусственную елочку в углу квартиры Алексис. Схема сборки оказалась очень понятной. К счастью, даже ребенок разобрался бы со схемой, потому что объяснения прилагались на китайском, французском, немецком, на каком угодно языке, только не на английском.
Алексис сидела на полу, она убрала схему в коробку и прислонила ее к стене, а Скайлер, стоя на коленях, распутывал гирлянду крошечных цветных лампочек и потом воткнул ее вилку в удлинитель. Закончив с этим делом, он поднялся и осторожно повесил ее на елку, чтобы та была как следует освещена с обеих сторон. Протянулись две нити света, и дело было кончено. Он посмотрел на нее, ища одобрения.
— Идеально, — сказала она, взяла хрупкий шар из его рук и прицепила проволочным крючком на ветку.
Он стал передавать ей остальные елочные игрушки, медленно и молча, одну за другой, доставая их из коробки с целлофановыми окошками.
Подарки были завернуты в красную, зеленую и синюю бумагу. Она купила ему рубашку в «Мамфорде» и подходящего цвета галстук. Она знала, что он любит читать, что он склонен к черному юмору, и потому купила ему «Превращение» Кафки в твердом переплете, а еще книжку с повестями Гоголя, которые она прочитала, когда ей было чуть за двадцать, и так и не забыла его необычных, фантастических историй.
Скайлер приготовил для нее один завернутый в бумагу сюрприз. Он вынул его из внутреннего кармана, тонкий, прямоугольный подарок, похожий на конверт. Она надеялась, что это не деньги. Ей было невыносимо думать, что ради нее он даже не позаботился зайти в магазин. Мама уже подарила ей деньги, как бывало обычно. Это стало ритуалом — принимать деньги от матери и после Рождества идти по магазинам, чтобы выбрать себе что-нибудь особенное, чего ей действительно хотелось, и купить эту вещь, не испытывая ни малейших угрызений совести.
«Это лучший мой сочельник», — думала Алексис, но она не собиралась говорить этого Скайлеру. Она все еще охраняла свои чувства и не хотела дать ему понять, насколько влюбилась в него, из страха, что он воспользуется этим или исчезнет. Охваченная ощущением благодати, она дивилась своему новому положению, поражалась тому, как все словно бы вело к этому спокойствию и удовольствию, как все случилось за такое короткое время.
Покой после Дэрри. Нервная дрожь в желудке. Полиция. До того она только раз в жизни была в полицейском участке, когда убили ее отца. Она пошла туда, чтобы задать вопросы, потому что никому не было дела, или нет, не так. Для них ее отец был никто, не более чем тело, в нем не было ничего внутреннего, ни смеха, ни цели, ни прошлого, ни важности. Человек, который был ей отцом, для них представлял собой всего лишь труп. Если бы только полиция могла на время взять ее воспоминания об отце, сделать его настоящим, тогда они поняли бы ее горе, душераздирающее желание, чтобы свершилось возмездие.
А теперь и Дэрри погиб. Как-то раз она призналась ему в любви. Тогда-то все и началось, он стал приходить когда вздумается и брать у нее не только деньги, но и высасывать из нее чувства.
— Эй. — Скайлер наклонился к ней и посмотрел в глаза. — Что с тобой?
Алексис моргнула и обернулась, чтобы посмотреть на него, и улыбнулась, увидев его так близко от себя. Он оперся кулаками на кремовый ковер и медленно ее поцеловал. Потом он отошел, но она все сидела с закрытыми глазами. Когда она их открыла, они были блестящие и далекие, и она не могла удержаться и прошептала:
— О, я люблю тебя, Скай.
Он не ответил, только глядел в ее глаза, чувствуя, что падает, летит куда-то вниз, начинает видеть что-то глубоко внутри нее. Ему пришлось подняться на ноги. На лбу у него выступил пот, и ему казалось, что сердце застряло у него комом в горле.
— Я сейчас вернусь, — сказал он, слыша собственный голос откуда-то со стороны.
Он прошел по коридору в ванную и закрыл за собой дверь.
Опершись на раковину, он посмотрел на себя в зеркало. Ему нужно было выпить воды. Он открыл холодную воду, набрал в ладони и выпил. Потом опять посмотрел на себя. Вода висела каплями на его лице и стекала вниз. Он знал, что должен сказать Алексис. Она должна будет помочь ему понять. Иначе их разведет в стороны опасно далеко. Он слышал от сокамерников в тюрьме рассказы о том, как они бросали пить или колоться. Казалось, они описывали то, что он чувствует сейчас, как сводит живот, как теряешь ориентацию, как появляется такое ощущение, будто он не там, где находится. Но какой наркотик он бросил? От чего он отвыкает? Он смотрел, как медленно расширяются черные кружки его зрачков, когда в голову закралась мысль, сердце стало биться быстрее и быстрее, словно свирепый зверь, оно колотилось о его позвоночник, адреналин струил по телу. Наркотик под названием смерть. Наркотик под названием порядок. Вот от чего он отказывается.
Он должен сказать Алексис, но сначала пусть она откроет свой подарок, который еще больше сблизит его с ней. Европа — это место для влюбленных. В том-то и весь смысл. Место для истинно любящих, для тех, кто научился прощать друг друга. Он почувствовал себя чуть лучше при мысли о солнце и песке, об ощущении теплых мраморных плит под босыми ногами, о кафе на открытом воздухе и еде: такие нежные испанские цыплята, откормленные на кукурузе, паэлья с дарами моря и тапас с устрицами на чесночном масле.
Он вышел из ванной, и к нему начало возвращаться ощущение того, что он снова в своей тарелке, но вдруг на него нашла слуховая галлюцинация, он услышал звук, который отправил его в прошлое. До него неясно доносилась музыка, похожая на песнопения, — музыка Стэна Ньюлэнда. Он внимательно прислушался. Она была близко, но не совсем в его голове, а приходила откуда-то снаружи. Он постарался сосредоточиться. Ужасная музыка, низкие распевные жалобы, казалось, они идут из спальни Алексис, из-за неплотно закрытой двери, и зовут его.
Он колебался. Он бросил взгляд в коридор, не смотрит ли Алексис. Но она сидела у елки в дальнем углу под окном, ее было не видно. Может, она в спальне, ждет его, а музыка играет затем, чтобы он сделал то, чего требовала память? Неужели на самом деле это влекло ее к нему? Желание испытать боль? Продолжить сон, который он уже проживал наяву?
Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Кровать была пуста, свет выключен, но теперь распевы слышались яснее. Он вошел, направился в сторону, откуда доносились звуки, и остановился у дальней стены. Прижав ухо к штукатурке, он услышал нечеткие, приглушенные звуки сексуального характера, которые становились все более безудержными. Он знал, что нужно услышать. Он слышал это много раз. Прошлое поселилось в квартире за соседней дверью. У него зашевелились пальцы. В них появилось неприятное ощущение, будто им что-то нужно, появилась боль.
