Андрей Лебедев - Конец света
И если бы не война!
Ефрейтор Назаров держит дистанцию сорок метров от идущего впереди ЗИЛа-водовозки. Скорость небольшая, километров тридцать — тридцать пять. Назаров не из тех досаафовских шоферов, что пришли в армию с липовыми правами… Он до призыва год водилой работал. Да в армии уже полтора года. С Назаровым не страшно. И даже от того, что, переехав мост, они уже оказались на войне, Витьке почему-то не страшно.
Колонна встала.
— Назаров, ты не глуши!
— Да знаю я, товарищ лейтенант.
На инструктаже майор Батов говорил строго-престрого… И вообще все эти последние сумасшедшие дни стали какой-то цепью сплошных запугиваний. Начальство все какое-то нервное. Неужели мы, самая сильная армия в мире, будем все время так нервничать? Так никакого валидола в аптечках не хватит. И чего они все время и сами боятся, и нас запугивают? Чуть что — под суд! Неужели мы, самые сильные в мире, нервничаем из-за какого-то Афганистана? Мы, которые в Великой Отечественной Европу победили, мы, которые готовы воевать с Америкой, мы что? Афганистана бояться будем? Да Витька в школе и в институте даже и не знал — где он, этот Афганистан? В Африке ли? Или в Индонезии?
— Вон дежурный бежит…
— Вижу…
Назаров высунулся из кабины.
— Че там, товарищ прапорщик?
— 25–39 Мухтазарова танкисты зацепили.
— И че?
— Комбат приказал ее с дороги в овраг… Танк-то машина дурная, железная, он Мухтазарову колесо с полуосью вместе выдрал. С мясом.
— Ну и че?
— Да в кузове-то у него две палатки — мы ж не можем без палаток, вот сейчас на 25–42 к Куладину хотя бы только палатки перебросим и дальше двинемся…
Витька усмехнулся: «в овраг…» — во дает этот Колобаев, как был деревня, так и остался деревней, какой тут овраг! Тут горы. Тут перевал… Саланг.
Когда проезжали то место, где танкисты протаранили наш ЗИЛ, Витьке не было видно, он даже привстал в кабине, но ничего, кроме осыпи камней, скрывающейся за крутым уклоном, не увидал.
— Вон, вон лежит наш зилок, на боку… Жалко, денег стоит, наверное.
— Назаров, ты на дорогу гляди, а то и мы там окажемся.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант.
Вот тоже, не признает меня Назаров старшим лейтенантом. Это что за мода, что за форс такой стариковский! Замечание ему делать неохота… Но понятно. Они — шофера, только своих ротных командиров признают, а штабных — любят не шибко.
— Бензин, товарищ лейтенант, скоро весь сожжем уже.
— Конечно, сколько в горку ехали… Почти сутки.
— А вы не знаете, куда мы едем?
— Этого никто не знает, разве что Батов да Чернов.
— А говорят, мы в Кабул едем, там парк оборудуем.
— Кто говорит?
— А ребята трепались.
Колонна снова встала. Над дорогой, почти задевая скалы мельницами лопастей, с глухим гулом прошли два пятнистых вертолета.
— Не нравится мне это, — сказал Назаров.
Снова по колонне побежал Колобаев, смешно прихрамывая и придерживая отяжелевшую от «Макарова» кобуру.
— Цугаринов! У тебя в машине место одно есть? Возьмешь к себе лейтенанта Долгова. Он старшим с Мухтазаровым ехал… Теперь с тобой поедет.
— Че, старшим?
— Да нет, старшим ты будешь, как и был, а он у тебя пассажиром.
— А Батов на инструктаже говорил, в кабине только водитель и старший.
— А куда я теперь этого лейтенанта посажу? Бери, и все!
— Ну ладно, давай.
Особенно не спеша, к машине подошел лейтенант в новеньком бушлате с овчинным воротником и в шапке — новехонькой, аж с голубизной.
— Вы старший лейтенант Цугаринов?
— Ну я.
— Майор Батов сказал, что я с вами поеду.
— Ну тогда залезай.
Молодой оказался длинным. Его шапка почти касалась потолка, а ноги в новеньких хромачах даже в сложенном виде едва помещались в ограниченном пространстве кабины. В ЗИЛе сразу стало тесно. Витька не любил сидеть посередине. Уж лучше быть прижатым к холодной дверце. Водила все время переключает передачи, за коленку задевает… Но просить новенького пересесть Витька не решился.
— А вы, товарищ лейтенант, к нам в батальон? — по-простому полез знакомиться Назаров.
— К вам, — ответил новенький.
— А кем служить у нас будете?
— Переводчиком.
— А-а-а-а!
Назаров удовлетворенно замолчал.
— А че, ты по-афгански шпаришь? — в свою очередь поинтересовался Витька.
— Афганского — такого языка нет. Есть пушту и фарси. Я фарси в университете изучал.
— В каком?
— В Ленинградском.
— Так ты из Питера? — Витька чуть не подпрыгнул.
— Да, а вы?
— Да ты чего меня «на вы»! Меня Витей зовут, это ты для Назарова «на вы», а со мной «на ты» сразу давай. Тебя как?
— Миша.
— Ты че, двухгодичник?
— Да не, кадровый я.
— А где в Ленинграде живешь?
— На Петроградской стороне — набережная реки Карповки.
— А я в Дачном, на Трамвайном.
— Да вот…
— А давно из Ленинграда-то сам?
— Неделю назад. Я пять дней в Душанбе назначения ждал, пока к вам не попал.
— А «Беломора» питерского нет?
— Сигареты «Антарктида», еще ленинградские.
— Давай.
Назаров тоже молча руку протянул.
Чиркать водиле спичку входит в обязанности старшего.
— А как вас тапком-то зацепило? — спросил Назаров.
— А я и не заметил даже, мы параллельно ехали — танкисты колонной вдоль скалы, а мы у обрыва. Ну, этот газанул как-то, крутанул… Я и испугаться не успел.
Водовозка 25–54 вдруг отвалила вправо, и Витька увидел военного регулировщика в белой каске, жезлом показывающего направление к большой площадке.
— Заправляться будем, — сказал Назаров радостно, — бензинчиком.
— Значит, тебе, Миша, два года еще служить?
— Нет, Витек… Один, если из Афганистана не отзовут.
— А мне, значит, не год, а шесть месяцев, — сказал Витька и улыбнулся удовлетворенно.
* * *Нахлынули воспоминания.
Как пелена упала — нахлынули.
Им, вопоминаниям, только дай слабину!
Цугаринов не мог заснуть, все вспоминал. Один день в Афганистане припомнился ему во всех подробностях. Почему именно он, этот день?
* * *— Штабная рота, штабная рота…
Что штабная рота? Что они так громко орут?
Витька окончательно отчаялся обрести какое-либо подобие сна и опустил ноги на мокрый линолеум. Дневальный Домбилбаев ежечасно поливал пол в офицерских КСО, потому как существовало предубеждение, будто от этого увлажнения в раскаленных вагончиках становилось легче дышать. Это как раз тот редкий случай в СА, когда солдату жилось легче, чем командирам. Солдаты спали в палатках, которые простым поднятием полотняных стен превращались в навесы, и под ними свободно продувал ветерок. А тут, в этом «контейнере советского офицера», сделанном зэками в каком-нибудь СибЛаге номер тра-та-та, днем температура поднималась до шестидесяти пяти. Замполит Веня Воронцов, лысый, как наш Ленин на юбилейном рубле, все пугал:
— Вот зимой полезем к солдатам в палатку отогреваться. Вагончики-то с электрическими печками! А прапор дядя Вася ночью электростанцию гонять не хо-хо из соображений экономии. Вот и мерзли мы под бушлатом без Аньки-Встаньки и без Наташки-Черепашки. А у солдатиков в палатке ПБ — печка и дневальный истопник. Там, даже когда на улице минус тридцать, на верхнем ярусе ребята без одеял посапывали.
Впрочем, до новой зимы еще надо дожить.
А через полтора часа Витьке — на инструктаж к майору Батову. Витька первый раз дежурным по батальону. Ребята смеялись: Витька дежурным — часть без дежурного!
Он натянул брюки и на манер сержантов-дембелей на нош напялил не форменные коричневые полуботинки, а кроссовки… В Военторге, как в ГУМЕ, — весь дефицит! Адидас — Москва! Получите и распишитесь. Вышел Витька на ки-риль-цо… Почесать себе …ицо… Почесал лицо. Комаров здесь нет, потому что нет воды и нет травы. Но дрянь какая-то все же летает и кусается.
— Филонов! Филонов, иди сюда! — крикнул Витька младшему сержанту из штабной команды тех, за кем по солдатской справедливой молве закрепилось позорное звание «писарюги». Филонов — один из двух Витькиных непосредственных подчиненных. Умел на машинке двумя пальцами, перепечатывал протоколы, фуйню-муйню разную. Отчеты и всю прочую мутотень. Будет потом тоже мамке рассказывать, как в горы ходил, как раненого командира из-под огня выносил. Витька читал письмо одного первогодка: «Мама, я служу в Краснознаменной ордена Кутузова части, и мы скоро опять пойдем в наступление…» Е-мое! Какое, к хренам, наступление! Им вообще запрещено про боевые действия писать, а автобат вообще по своей узкой функциональности ни в какие наступления не ходил. Наше дело — перевозки, ремонт… Вот до чего же всем славы хочется! Больше, чем водки.
