Тилли Бэгшоу - Сидни Шелдон. Интриганка-2
«Он не придет. Я отпугнул его. Господи, ну, конечно, отпугнул! Какой кретин признается в любви человеку, которого никогда раньше не встречал? Да еще на улице? Должно быть, одиночество вконец меня доконало!»
Мадам Обри теряла терпение.
Робби сел за пианино.
После лиричного «Вальса для Дебби» Билла Эванса, сопровождаемого блестящим исполнением «Моего глупого сердца», он, к своему конфузу, ощутил, что старается сдержать слезы. Конечно, джаз не относился к любимым жанрам Робби, но никто не может отрицать, что Билл Эванс – гений. Тот факт, что он, как Робби, сидел на героине, терзаемый пристрастием к наркотикам и неверием в собственные силы, лишь усиливал эмоциональную связь.
Робби закрыл глаза и отдался музыке.
Играл и думал о Лекси. О матери. О доме. Сколько еще он сможет вынести это жалкое существование в Париже, без друзей, без семьи, без надежды?
Откуда-то, словно издалека, донеслись аплодисменты, пробудив его от грез. Робби понятия не имел, сколько времени играет. Как часто бывало, музыка вводила его в состояние, подобное трансу, когда исчезали время и пространство. Но восторженные вопли и аплодисменты становились все громче, и Робби вдруг осознал, что апатичные посетители бара повскакали с мест и просят продолжать.
Робби улыбался и застенчиво кивал. Совершенно незнакомые люди пожимали ему руки, хлопали по спине, совали в руки деньги.
– Невероятно!
– Превосходно!
– Двадцать процентов чаевых идут владельцу, – сухо напомнила мадам Обри. Она уже считала Робби своей собственностью и ревновала, видя, как его осаждают куда более привлекательные женщины.
– Добрый вечер.
Паоло казался еще более тучным и приземистым, чем прошлым вечером. В мятом дешевом костюме, с заметным брюшком, выпирающим над поясом брюк, он выглядел на десять лет старше своих тридцати. Но разве это важно? Робби был так потрясен, что с трудом произнес:
– Н-не думал, что вы придете.
– Я тоже не думал. Вы прекрасно играете.
– Я… спасибо.
– Вы понимаете, что зря растрачиваете свой талант в этой дыре? – процедил Паоло, яростно глядя на него, словно обвиняя в некоем преступлении. Теперь понятно, почему его прозвали Бульдогом!
– Мне нужны деньги. Я предпочел бы играть классическую музыку. Но у меня нет специального образования. По крайней мере такого, которое признавали бы во Франции.
– Мне все равно! – небрежно отмахнулся Паоло. – Будете играть для меня. Играть с моим оркестром. Где вы живете?
– Оржемон.
Паоло непонимающе воззрился на него.
– Пригород Эпине…
Паоло снова прищурился и неодобрительно покачал головой, после чего повернулся и направился к гардеробной:
– Ну, что встал? Идешь?
– Конечно!
Робби громко рассмеялся. Неужели это происходит с ним?
– Да. Да, я иду!
Наутро Паоло представил Робби Парижскому оркестру.
– Это Роберт Темплтон. Лучший пианист в Париже. Будет играть с нами завтра вечером.
Море вопросительных, недоумевающих глаз уставилось на Робби.
– Но, маэстро, – робко напомнил Пьер Фремо, штатный солист оркестра, – завтра должен играть я.
– Нет! – отрезал Паоло.
– Но… но…
– Ничего личного, Пьер. Послушай игру Роберта, а потом скажешь, кто выйдет на сцену завтра вечером. Заметано?
Уже через четверть часа Пьер Фремо собирал вещи.
Парень был хорош. Но Роберт Темплтон не принадлежал этому миру.
– Говорю тебе, Паоло, у меня нет на это времени! И я не собираюсь прослушивать какого-то неизвестного гребаного джазового пианиста только потому, что у тебя на него стоит.
Чак Бамбер, глава отдела по отбору музыкантов для «Сони рекордз», отвечал за поиск новых талантов в Европе. В его обязанности также входило подписание с ними контрактов. Тучный громогласный техасец с пристрастием к стейкам на косточке и гонкам за лидером, он был так же неуместен среди парижской музыкальной элиты, как шлюха – в детской. Все в мире классической музыки знали, что у Чака Бамбера нет души. Зато он мог одним взмахом ковбойской шляпы возвысить или уничтожить пианиста.
Паоло Козмичи решил любой ценой свести его с Робби.
– Ты прослушаешь Робби – или я разорву контракт.
– Ладно-ладно, как хочешь! – рассмеялся Чак.
Два дня спустя Дон Уильямс, глава юридического отдела «Сони», в панике позвонил Бамберу:
– Агент Козмичи только сейчас прислал мне факс. Паоло разрывает контракт.
– Расслабься, Дон. Он блефует. Мы уже выплатили ему аванс триста тысяч баксов. Он не может уйти, не вернув деньги. Это нарушение контракта.
– Знаю, – буркнул Дон. – Вчера вечером он перевел деньги.
– Козмичи! Что происходит, черт возьми?
– Я же говорил тебе, Чак. Хочу, чтобы ты послушал игру Роберта. Если отказываешься…
– Да, да, знаю, ты свалишь. Понимаешь, Паоло, ты настоящая гребаная примадонна.
– Так ты послушаешь Роберта?
– Ничего не поделать, придется. Но пусть лучше оправдает мои ожидания! Упругий зад и плоский живот – в отличие от тебя – меня не впечатляют. Если парень не окажется ответом чертову Найджелу Кеннеди[20]…
– Ответом, Чак. Именно ответом.
Роберт подписал с «Сони» контракт на два альбома.
Сочетание таланта, внешности кинозвезды и знаменитой фамилии было мечтой каждого отдела маркетинга. Единственный вопрос заключался в том, какой жанр избрать.
– Я бы хотел, чтобы альбом был джазовым, – заявил Чак Бамбер за бокалом шампанского в своем роскошном офисе, выходившем окнами на Нотр-Дам. – Это более сексуально, чем обычная классическая музыка. С такой шикарной внешностью мы легко можем разрекламировать вас как нового Гарри Конника-младшего[21].
– Нет, – решительно покачал головой Паоло. – Мы не будем играть джаз.
Последнее слово он практически выплюнул, как кусок подгнившего мяса.
– Господи, Паоло, дай же Роберту сказать хоть слово!
– Все в порядке! – кивнул Роберт. – Я ценю ваше предложение, мистер Бамбер, честное слово, ценю. Но доверяю суждению Паоло и хотел бы придерживаться раз выбранного направления. Если не возражаете, я предпочту классику.
– Восемьдесят процентов времени Роберта будет посвящено выступлениям.
– Паоло! – взорвался Чак. – Не гони лошадей, договорились? Он нужен в студии не меньше чем на полгода. И ему следует вернуться в Америку.
– Об этом не может быть и речи.
– Черт бы все побрал, Козмичи! Ты кто? Его продюсер?
– Нет, – просто ответил Паоло. – Я – его жизнь.
И это было правдой.
Следующие пять лет, по мере того как известность Робби росла, а сам он становился настоящей звездой, его связь с Паоло все больше крепла. Они старались составлять графики выступлений таким образом, чтобы как можно больше путешествовать вместе. В разлуке они были неизменно верны друг другу и перезванивались не менее шести-семи раз в день. Паоло был лучшим другом, которого Робби никогда раньше не имел, сильным, любящим отцом, которого он потерял. А Робби был дыханием жизни для циничного, закаленного в житейских битвах Паоло. Его эликсиром юности. Они обожали друг друга.
– Ты серьезно хочешь ехать в Мэн на день рождения какой-то девчонки?
Паоло глотнул кофе и тут же выплюнул его в чашку. Холодный! Без сливок!
– Она не девчонка, а моя сестра. Я люблю ее. Сам знаешь, восемь лет прошло с тех пор, как я последний раз был дома.
– Знаю, дорогой! И знаю почему. Но вспомни также, как отец относится к твоему образу жизни. И ко мне.
Питер Темплтон гордился успехами сына. Но так и не смог примириться с его нетрадиционной ориентацией. Теперь, когда Робби стал знаменит и в интервью с репортерами открыто говорил о своих отношениях с Паоло, недовольство Питера только усилилось.
– Конечно, это твоя жизнь, – ворчал он во время крайне редких телефонных звонков сына. – Но не понимаю, почему ты выставляешь это напоказ?
– Я люблю его, па. В точности как ты любил маму. Не стеснялся же ты выставлять свои чувства напоказ?
Питер пришел в бешенство:
– Твоя связь с этим человеком не выдерживает никакого сравнения с моей любовью к твоей матери. И если ты считаешь иначе, это показывает, насколько далеко от курса отклонился твой моральный компас. Я сделал ошибку, позволив тебе уехать в Париж.
Паоло никогда не пытался встать между Робертом и его семьей. Да ему это и не понадобилось. Отношение Питера к сыну и огромная занятость Робби все больше увеличивали пропасть между ними.
– Я еду не ради отца. Я делаю это ради Лекси, – продолжал Робби.
– Но Лекси каждое лето приезжает к нам. Не можешь устроить вторую вечеринку в Париже, после турне?
Робби покачал головой. Разве может понять Паоло, что значат для него Дарк-Харбор и Сидар-Хилл-Хаус? Да и откуда ему знать? Но пора настала. Он должен вернуться. И день рождения Лекси – самый подходящий предлог.
– Уверен, что не хочешь лететь со мной?
