Т. Паркер - Маленький Сайгон
Фрай уперся взглядом в ноги, которыми болтал под столом. Правда состояла в том, что он рассчитывал на умеренно-трагические известия, чтобы оправдать свой страх воды, а не здравицу в честь лечебных свойств матушки-природы. Это совершенно меняет дело, подумал он.
— Тогда откуда эти приступы?
— От страха. От волнения. Возможно, вы их ждете, тем самым вызывая их в себе.
— Я надеялся на что-то дрянное, но излечимое.
— Вижу, вас ударили по голове тяжелым предметом. Эта рана излечима. Что произошло?
— Поскользнулся в душе.
Редкен посмотрел на него с профессиональной кротостью, ощущая свои рамки.
— Вода, кажется, стала вашим злым гением, Чарльз. Скажите, вас очень пугает океан?
— Меня пугает, что я не сумею всплыть на поверхность. Вам не понять, что значит отправиться за глотком свежего воздуха на самое дно Тихого океана.
Редкен прислонился к шкафу и кивнул.
— Опишите мне еще раз эти ощущения замешательства.
— Я подплываю, встаю на волну, потом меня захлестывает, смывает. А иногда это просто ПИП.
— Простите, что-что?
— Плыть-И-Погибнуть.
Редкен что-то написал для себя.
— Ну и?
— Иногда я на поверхности, мне и положено находиться, а иногда теряю всякую ориентацию. Плыву наверх. Готов поклясться, что это так, я даже вижу солнечный свет. Потом кончается воздух, а я уже, кажется, поднялся на поверхность, но вместо этого оказываюсь на дне. Я вроде бы плыву вверх, но на самом деле вниз. Иногда я наблюдаю себя как бы со стороны. Или не себя, а кого-то очень похожего на меня. Похожего только с длинными волосами. Иногда мне это просто снится, и я просыпаюсь, вскакиваю, стою и смотрю на свою постель.
— Любопытно, Чак. Это похоже на новую болезнь. Сочетание клаустрофобии и головокружения.
— Вы можете назвать ее в мою честь?
Редкен спрятал папку в шкаф и скрестил руки.
— Чак, вы живете с чрезмерным беспокойством по этому поводу. Вы не осознаете, что с вами все в порядке. Мой совет — не берите в голову. Заходите на будущей неделе, тогда поговорим снова. И ради Бога, не выходите пока в море — надвигается ураган. Такой, что любому несдобровать.
Фрай обдумывал шутку, что он якобы не осознает того, что с ним все в порядке.
— Ладно, доктор.
Он соскочил со смотрового стола и стал рядом.
Редкен с щелчком закрыл авторучку и опустил ее в карман.
— Чак, вы мне вот что еще скажите. В последнее время вы вспоминали о Дебби? Я имею в виду, чаще чем обычно?
Фрай утверительно кивнул.
— У нее в этом месяце день рождения?
Он кивнул опять.
— Ведь вы тогда ничего не могли сделать, — спокойно напомнил врач.
— Знаю.
Мог. Мог что-то сделать.
Редкен вздохнул.
— Забудьте, Чак.
— Постараюсь.
Редкен принужденно кивнул.
— Какое несчастье с женой Беннета. Есть какое-нибудь продвижение?
— Есть подозреваемый, но его не могут найти.
— Полагаю, для начала и это неплохо. Знайте, что ваша семья может на меня рассчитывать. — Редкен помялся, сложил губы и покачал головой. — Я скучаю по вашим статьям о боксе. Вы были из тех немногих журналистов, которые отказываются изображать призеров этакими болванами.
— Напишите об этом моему бывшему издателю Рональду Биллингему. Скажите ему, что если меня не примут обратно на работу, вы умрете от депрессии. В устах ведущего врача Лагуны это будет много значить.
Редкен взглянул на часы.
— Не хотите сходить на митинг, который устраивает сегодня на центральном пляже Комиссия по пропавшим без вести?
— Как-то не думал об этом.
— Вы должны пойти. Должны пожертвовать скромную сумму, если, конечно, позволяют средства. Вчера Лючия Парсонс намекнула, что у нее есть доказательства того, что некоторые пропавшие без вести до сих пор живы. Она не договорила, какие именно доказательства, но обещала предъявить весомые аргументы уже в ближайший четверг. Это сильная женщина, и притом весьма практичная. Она вселяет в людей веру. Это дар, порой такой же циничный, как наши.
— Я подумаю.
Фрай отсчитал шестьдесят восемь долларов сестре в приемной, которая предложила выписать счет. Он ответил, что через месяц, вероятно, будет полным банкротом. Она взяла наличные с вызывающим достоинством — осторожно, словно музейную редкость — и положила их в ящик стола.
Фрай вышел на улицу — и окунулся в блеклые утренние краски летней Лагуны. Тупица ждал там, где он его оставил. Центр города — все кажется застывшим и будто плавающим в воздухе. Фрай шел по Форест-авеню, покупатели проплывали мимо по ослепительному тротуару, беззвучно шевеля губами, сраженные суровой экономикой поиска выгодных сделок в городе, где ничего не существует, похоронившие свои скорби в рожках мороженого за два доллара, мечтающие о кондиционере, о «Кровавой Мэри», о том чтобы вздремнуть. Уличное движение превратилось в переползание, туристы медленно лавировали между перегретыми автомобилями, словно защищенные силовым полем. Женщина с коляской остановилась перед ленивым «Мерседесом» и поправила ребенку чепчик. Муж ждал ее где-то в другом измерении, талое мороженое стекало по его запястьям. Он смотрел на Тихий океан с каким-то смутным желанием. Это клиенты, они платят, подумал Фрай, а потому терпи. Он вывалил конверты с резюме в почтовый ящик.
Новый тираж плакатов Комиссии по пропавшим без вести появился по всему городу: на деревьях, на фасадах магазинов, на фонарных столбах. Фрай заметил толпу, начавшую собираться на Центральном пляже.
Выстрой все по порядку, подумал он. Выстрой все факты как газетную заметку. Перевернутая пирамида. Кто, что, где, когда, как и почему?
Эдди уходит раньше.
Ли похищают.
На одном из автоматчиков грязные туфли и на запястье браслеты — подарок Стэнли Смита.
Они скрылись на синей «Селике», машине Эдди Во.
Как в воду канули на Сайгон-Плаза, на которой полно народа.
Я получаю пленку с де Кором, платящим дань Нгуен Хаю.
Де Кор является на встречу с Мином.
Мин находит окровавленную, испачканную одежду Ли в гараже Эдди. Во всяком случае, он так утверждает.
Видеопленка с де Кором и Нгуеном похищена соперниками Эдди, бандой «Смуглолицых». Они перевернули вверх дном мое жилище. И вновь грязные ботинки, и это в середине августа.
Сплошные «что» и «когда». Но маловато «кто», или «как». И совсем нет «почему».
Кому, кроме Бенни, было известно, что эта пленка находится у меня?
Может быть, мне удастся это выяснить. Сегодня вечером.
Он побрел по Приморскому шоссе, купил по пути «Таймс», затем сделал глубокий вдох и нырнул в «Мегашоп» — повидаться с Биллом Антиохом. Он делал это из ощущения долга, поскольку Билл восемь лет был его партнером в единственном предприятии, в котором Фрай хоть чуть-чуть преуспел.
Все тот же запах, подумал Фрай: прорезиненных водозащитных костюмов, новых хлопчатобумажных рубашек, кожаных мегасандалий, свежей смолы на новеньких досках, сладкий, сексуальный запах «Мегавоска», состряпанного из экстракта кокоса и дорогостоящей мускусной добавки.
Он оценил товар визуально. Оставалось порядочно досок, коробки с сандалиями были разбросаны по всему полу, водозащитные костюмы теснились на вешалках, «Мегаскейты» громоздились в углу, «Мегафалы» болтались повсюду, на стенах висели выгоревшие плакаты, и все это было покрыто той же грустной пеленой пыли, что появилась здесь несколько месяцев назад, да так и не исчезла, словно некое новое вещество, которое не поддается удалению.
— Ничего не говори, Фрай. Тебе не терпится узнать, почему все так плохо, типичный притон, но ты сперва спроси себя, почему ты на все наплевал?
Антиох сидел за прилавком, читал «Самоучитель игры на гитаре» и шумно втягивал в себя молочный коктейль с неопределенным наполнителем. Идеальный загар, соответствующим образом вылинявшая гавайская сорочка, панцирная цепочка вокруг шеи как раз той длины, чтобы заигрывать с золотистыми волосами на его груди. Билл. Фрай улыбнулся, рассматривая не распроданные залежи «Мегавоска», по-прежнему выставленного на витрине с покосившимся призывом: «Покупатели Мегадряни! Истопите камин на рождество вашими серферами!»
— Привет, Билл! Как идет бизнес?
— Радикально плохо.
— А я вот подумал: надо зайти, отметиться.
— Последний раз ты отмечался здесь ровно год назад, дружище.
— Вот, опять занесло.
— Рад это слышать, Чак, но если ты хочешь дать нашей лавочке хороший толчок, тебе надо как следует разбежаться.
Фрай обернулся, чтобы еще раз осмотреть свой магазин, и чем внимательней он смотрел, тем мрачнее становилась картина. Стекла витрин удручали грязью, ковер на полу загажен, за прилавком горой громоздились журналы, товар, маркированный как уцененный, лежал без движения уже почти год. И кругом чертова пылища. Тупица с любопытством обнюхал доску за триста долларов и поднял ногу. Фрай пристегнул к ошейнику поводок. Собака подняла на него скорбный взгляд.
