Дэвид Вилтц - Дар сопереживания
– Я в этом убежден.
– И вы совсем не испытываете раскаяния в содеянном?
– Не раскаяние... Я ощущаю вину, огромную вину.
– Это понятно и предсказуемо. Хотя, если это были оправданные убийства... Я имею в виду, по вашему мнению, оправданные.
– Абсолютно оправданные и по моему мнению, и по закону. Все это были случаи самообороны и произошли при попытках ареста преступников, оказывавших ожесточенное сопротивление. И т.д., и т.п.
Познер сочувственно кивнул, неосознанно настроившись на профессиональный лад.
– Суть в том, что я убил их.
– Вы могли поступить по-другому?
– Нет, тогда я не сидел бы перед вами.
– И что?
– Дело в том... Оставим это.
– В чем дело? Скажите мне, я не ста... Вы минуту назад сказали, что люди, убивающие других людей, подспудно хотят этого, но в вашем случае все иначе, не так ли? – Беккер не ответил. – Понятно... Вы уже разговаривали с кем-нибудь на эту тему?
– Доктор, я не набиваюсь к вам на прием, хотя, вероятно, это именно так и выглядит со стороны.
– Нет, нет, я не это имел в виду. Но я мог бы порекомендовать вам несколько хороших, порядочных психиатров, практикующих в частном порядке... Я хочу сказать, если эти вещи беспокоят вас.
Беккер криво улыбнулся, затем испустил протяжный вздох, в котором слышалась та же смертельная усталость, что была написана на лице Познера.
– Это меня беспокоит, но не изводит. И еще одно касательно Роджера Бахуда. Он араб?
– Араб? А, понимаю, что навела вас на эту мысль арабская фамилия. Его отец родом из Палестины, но Роджер был типичным подростком из детройтских трущоб. Я никогда не замечал, чтобы он проявлял какие-либо этнические чувства и вообще родственные чувства любого рода: к семье или к своей компании. Он везде и всегда стоял особняком. Социопат слишком эгоистичен, чтобы отождествлять себя с другими людьми, если только это не служит его целям.
Беккер поднялся, собираясь уходить.
– Благодарю вас, доктор. Вы очень мне помогли.
– Я был прав, решив во что бы то ни стало сохранить его отпечатки в картотеке, не правда ли? – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.
– Думаю, да.
– А насчет другого... Я мог бы назвать вам несколько имен, да и в ФБР должны быть люди, с которыми вы могли бы поговорить на эту тему.
– Если работаешь в цирке и ныряешь в бассейн с тридцатиметровой вышки, то не стоит жаловаться владельцу цирка, что тебя трясет в момент прыжка. Моему начальству предпочтительнее сохранять уверенность, что я нормален.
– Никто не нормален, агент Беккер.
Беккер усмехнулся.
– Это вы мне объясняете?
Когда за его спиной закрылась дверь, Познер опустил взгляд на папку, озаглавленную: «Роджер Бахуд». Семнадцать лет... Теперь Роджеру тридцать пять и у него по-своему богатая практика, что бы с ним не сталось. Он, без сомнения, умен и искусен в своем деле. Беккер тоже умен и искусен, Познер распознал это с легкостью опытного профессионала. У них примерно одинаковый возраст. И Беккер, судя по фактам, которые он привел в разговоре, тоже крайне опасен. В чем-то они с Бахудом похожи друг на друга, но имеется и существенная разница: у Беккера сохранилась совесть. Но не сделает ли чувство вины его постепенно таким же безразличным ко всему, каким является Бахуд, спросил себя Познер и понадеялся, что этого не произойдет. Беккера волновали поступки, которые ему приходилось совершать, и чувства, испытываемые при этом. Бахуда же ничто не волновало, кроме самого себя, и этот недостаток превращал его из обычного человека с серьезными неполадками в характере в чудовище. На секунду Познер ощутил укол вины: нехорошо думать так о людях, затем пожал плечами. «Если уж я не заработал право на собственное мнение, то кто тогда, спрашивается, может этим похвалиться, – подумал он. К черту, хватит смотреть на мир глазами стоически терпеливого к любым мерзостям психолога. Надо воспринимать мир таким, каков он есть». По опыту Познер знал, что мир населен бесконечным множеством больных людей, среди которых водятся несколько чудовищ.
Беккер обнаружил Намира Бахуда в больничном солярии с единственным окном, хотя и выходящим на юг, но несколько маловатым, чтобы комната могла считаться солнечной. Стены ее были выкрашены в цвет зеленого гороха, что придавало помещению вид давно заброшенного места, отданного на откуп плесени и лишайникам. Местные обитатели – тихие и спокойные пациенты, которых требовалось изредка покормить, помыть и сменить им пеленки, – тоже казались давно заброшенными. Они не причиняли хлопот и за это «награждались» ежедневной «прогулкой» в солярии, где они сидели, сутулясь в различных позах, словно причудливые растения, какими, в сущности, и являлись. В течение дня они не нуждались в надзоре, и персонал клиники мог посвятить себя заботе о пациентах, чьи психические заболевания требовали постоянного внимания.
Телевизор в углу показывал картинку без звука. Беккер решил, что это сделано для удобства посетителей, поскольку ни один из пациентов не мог поднять головы, чтобы взглянуть на экран. Правда, в палате не было посетителей, кроме него. «Возможно, это признак цивилизации, – подумал Беккер, – которая сделала телевидение неотъемлемым правом каждого, даже этих людей, не способных видеть и слышать».
– Он не может говорить, если вам это неизвестно, – сказал санитар, проводивший Беккера к Бaxудy-cтapшeму.
– Мне это известно, – отозвался Беккер.
– К тому же он ничего не слышит. – Долговязый санитар носил на шее золотую цепь, выглядывавшую из-под ворота униформы. Беккер заметил, что на ногах санитара баскетбольные кроссовки с развязанными шнурками. Казалось, он готовится в любую минуту сбежать из клиники. Беккер не мог винить его за подобное стремление.
– Он ничего не может. Он просто растение.
– Мне это уже объяснили.
– Он ничего не может... Даже помереть, жалкий ублюдок.
– Вы думаете, ему этого хочется?
Санитар обвел взглядом палату с полудюжиной почти неотличимых от Бахуда пациентов, молча горбящихся в своих инвалидных креслах.
– А вы бы не захотели?
– Не стоит судить по мне, – сказал Беккер. – Мне знакомы многие ощущения и состояния, о которых вы не имеете представления.
– Сомневаюсь, – усмехнулся санитар.
– Не надо, – посоветовал Беккер. – Поверьте мне, я лучше знаю.
После короткой паузы санитар вновь заговорил:
– Ну вот, это мистер Намир Бахуд. Вы хотели его видеть? Он весь ваш. Он абсолютно неподвижен. Вы не получите от него больше, чем видите.
– Благодарю. Я только посижу с ним немножко, если можно.
– По мне, так можно. Полагаю, что и по нему, так можно. Только вы от него ничего не добьетесь. Это я говорю на случай, если вы рассчитываете на беседу или надеетесь на чудо внезапного исцеления. Знаете, некоторые приходят сюда, насмотревшись фильмов и начитавшись дурацких книжек, думая, что, если они скажут правильное слово, которое включит подсознание или что-то в этом роде, то они добьются того, что оказалось не под силу врачам. Забудьте об этом. Всем этим людям делали энцефалограммы – их мозг не работает.
– Понятно, – сказал Беккер. – Я не надеюсь разговорить его. Я просто хочу немного посидеть с ним.
– Сидите, мне-то что.
– Хорошо?
– Желаю приятно провести время. – Санитар пошел к двери, но остановился. – Вы его родственник?
– Нет, – ответил Беккер.
– Друг семьи?
– Нет.
Санитар кивнул, словно ему вдруг все стало ясно.
– Я спросил потому, что у него не было посетителей с тех пор, как я здесь работаю.
– Хм...
– Это семь лет, шесть месяцев, три недели и два дня.
Беккер взглянул на Намира Бахуда. Его открытые глаза безучастно смотрели в пол.
Санитар никак не мог успокоиться.
– Значит, вы собираетесь просто посидеть с ним? Вы – не родственник, вы его не знаете и собираетесь просто посидеть с ним?
Беккер, которому надоел назойливый санитар, повернулся к парню и сказал:
– Уходите.
Санитар хотел возмутиться, но быстро передумал под пронзительным взглядом Беккера и, больше не говоря ни слова, исчез за дверью.
Беккер секунду внимательно разглядывал Бахуда. У Бахуда-старшего сохранилось лицо сорокалетнего мужчины, словно с прекращением деятельности мозга остановился процесс старения организма. Хотя его возраст, знал Беккер, близился к шестидесяти, он, если не считать побелевших с годами волос, вероятно, выглядел так же, как в тот день, когда перестарался с поркой сына.
Чувствуя, что должен что-то сказать, Беккер прикоснулся к руке старика. Его кожа оказалась очень холодной на ощупь.
– Я пришел по поводу Роджера, вашего сына – Роджера.
Старик не моргнул и не пошевелился. Беккер не заметил проблеска разума в его глазах, но он этого и не ожидал. Он вообще точно не знал, чего ожидал от этого визита, однако, определенно, ничего рационального. Никаких чудес, столь забавлявших санитара. Не то, чтобы он надеялся вернуть этого человека к жизни, – Беккер не сомневался в результатах энцефалограммы, – скорее, он надеялся получить нечто от старика.
