Торкиль Дамхауг - Взгляд Медузы
За прилавок вместо него встал молодой парень, с которым Сигни была знакома еще до того, как переехала сюда. Хотя не такой уж он и молодой, ему, наверное, скоро стукнет тридцать. Ведь она была его учительницей лет двадцать тому назад, в начальной школе Конгсвингера. Это было то еще удовольствие — он был редкостным пакостником. Достаточно сметливым, когда хотел, но это не часто случалось. Он с малых лет начал прогуливать школу, болтался с ребятами лет на пять-шесть старше себя и пил пиво. Когда он перешел в среднюю школу, то и вовсе покатился по наклонной плоскости. Вроде бы даже срок отсидел, и вот теперь, значит, вот он где. Вид у него был все еще неважный, он был обрит наголо, и кожа головы украшена татуировкой. Но такой уж Сигни была человек — ей до всех было дело. Она нет-нет да и заглядывала на бензоколонку купить чего-нибудь вкусненького и поболтать с парнем.
Но в это утро, когда Рогер Охейм домкратом приподнял кузов и занялся покрышками, она села на продавленный диван в углу и принялась листать газету. У второй из погибших женщин остался ребенок восьми лет. Вокруг того места, где ее нашли, обнаружили медвежьи следы. «Здесь-то, в горах, мы завсегда так жили, с медведями, — сказала Осе Берит несколько дней тому назад, когда Сигни показала ей фотографии первой из убитых женщин. — Может, хоть щас до них дойдет, каково это».
Но она и еще кое-что сказала, и Сигни все никак не могла этого забыть: «Я знаю людей, что готовы далеко зайти, чтобы заставить этих шишек городских взяться за ум. Да уж, далеко; вот возьмут да усыпят медведя, свезут его поближе к Осло да и выпустят там». — «Вы же не думаете, что кто-нибудь знакомый мог такое сотворить!» — запротестовала Сигни. «Ничего я не думаю. Но как знать, может, у меня есть и такие знакомые, что думают что-нибудь этакое».
Вот эти-то мысли и не давали Сигни уснуть. За последнюю неделю Осе Берит несколько раз намекала на то, что она знает кое-что о том, что случилось в Осло. И каждый раз все так же проводила двумя пальцами по губам, будто застегивая рот на молнию.
К тому времени, когда Рогер Охейм закрепил последнюю из зимних покрышек, Сигни решилась. Она была не в состоянии дольше держать это в себе, придется сообщить куда следует.
28
Из лифта на первом этаже здания Управления полиции Осло вышел крупный светловолосый мужчина и подошел к стойке дежурного.
— Нурбакк, младший инспектор полиции, — сказал он, протягивая руку.
Рукопожатие оказалось более вялым, чем ожидал Аксель Гленне, взглянув на мускулистые бицепсы инспектора.
— Пройдемте со мной, — добавил мужчина, кивнув на дверцы лифта.
Пока они поднимались на нужный этаж, Аксель разглядывал полицейского. Тот был одет в джинсы и футболку; на первый взгляд ему было около тридцати, но, возможно, из-за густой челки, закрывавшей лоб, он выглядел моложе.
— Врачу, должно быть, непросто посреди рабочего дня покинуть свой кабинет, — заметил тот, наверное, чтобы снять напряжение, которое возникает, когда два незнакомых человека оказываются в лифте лицом к лицу.
— Да, вы правы, — согласился Аксель, улыбнувшись.
Он принимал участие в работе трехдневного семинара о легочных заболеваниях, но не стал выяснять, почему его попросили приехать в управление, а не ограничились телефонным разговором.
Если уж на то пошло, он понимал почему. Накануне вечером ему позвонила женщина-инспектор и рассказала, кем оказалась убитая, обнаруженная во Фрогнер-парке. После этого звонка он полночи не мог заснуть и из того, что сегодня говорилось на семинаре, мало что запомнил.
Лифт остановился на шестом этаже.
— Нам нужно в красную зону, — сообщил инспектор.
Он повел Акселя по коридору, стены которого были выкрашены в красный цвет и с линолеумом того же цвета на полу, но что означал этот цветной код, инспектор не пояснил. Ближе к концу коридора одна дверь была приоткрыта. «Его зовут Арве», — успел прочитать на табличке Аксель.
Они подошли к столу, стоявшему возле окна в тесном кабинете. Окно выходило на отель «Плаза», левее можно было разглядеть бухту Бьёрвика со зданием оперы. На столе царил порядок: стопка документов рядом с компьютером, несколько томов из свода законов, на полках папки с делами.
— Инспектор скоро придет. Хотите кофе?
Аксель кивнул, и Нурбакк вышел, а потом вернулся с кофейником-термосом и тремя чашками:
— Сахара? Молока?
Когда Аксель отказался, тот сказал:
— Вот и я тоже не люблю мутить кофе всякими добавками.
В этот момент дверь отворилась и Аксель обернулся. В дверях стоял невысокий мужчина в брюках и белой рубашке с подвернутыми рукавами. Волосы у него уже начали редеть, а густые седые брови сошлись над крупным, хищно изогнутым носом.
— Викен, — представился он, усаживаясь на ближайший к двери стул и не протянув руки для приветствия. — С младшим инспектором Нурбакком вы уже знакомы.
Беседа — Аксель предпочел думать об этой встрече как о беседе, хотя название «допрос свидетеля» подходило ничуть не хуже — продолжалась более часа. И зачем только было так ее затягивать? Он-то собирался успеть на паром, отходивший в половине пятого. Сегодня его очередь готовить ужин. И Марлен надо на урок музыки. А еще он собирался проверить домашнее задание Тома: это дело он вечно откладывал на потом, из-за чего его частенько мучила совесть. Но он скрыл свое нетерпение, рассказал о Сесилии Давидсен все, что только мог. Раньше он никогда не попадал в ситуацию, когда бы его выспрашивали об умершем пациенте, и он постарался ответить на вопросы о ее заболевании как можно основательнее. Да, разумеется, столь серьезный диагноз для нее явился шоком. Нет, жизненный прогноз не сулил ей ничего хорошего. Трудно сказать, смогла ли она прожить хотя бы три года.
Об этом спросил светловолосый с челкой. Он поднял глаза от клавиатуры своего компьютера, на котором фиксировал показания, и направил свой спокойный и прямой взгляд на Акселя. Когда он вступал в беседу, то высказывался немногословно, и голос у него был спокойный и расслабленный; инспектор, наоборот, говорил торопливо и с хрипотцой. Если бы Аксель собрался пойти посидеть где-нибудь, выпить пива с одним из двух этих полицейских, он бы, несомненно, предпочел Нурбакка. Второй, Викен, был окутан какой-то негативной аурой, и это подавляло Акселя.
Когда он в последний раз видел Давидсен? — желал знать Викен. Аксель сообщил дату своего визита к ней домой. Обычная ли это практика — ходить домой к своим пациентам после окончания рабочего дня? Старший инспектор держался надменно, но больше всего раздражал Акселя и вызывал нежелание отвечать его взгляд. Он помолчал: очень уж не хотелось будить в памяти тот момент, когда он позвонил в дверь и ему открыла дочь Давидсен, испуганно уставившаяся на него. «Вестник смерти явился», — подумал он тогда. Но не такой смерти, в связи с какой его сейчас допрашивали.
Однако разговор вертелся не столько вокруг Сесилии Давидсен, сколько вокруг Хильды Паульсен. Насколько хорошо он ее знал? Насколько тесно они сотрудничали? Общался ли он с ней только по работе или нет? В каком точно месте он встретил ее в тот самый день? Попадались ли ему во время прогулки другие люди? Аксель был неплохим наблюдателем, он многое замечал, даже всякие мелочи. Но чтобы воспроизвести все подробности велосипедной прогулки, состоявшейся чуть ли не три недели тому назад, потребовалась бы уникальная память. Он припомнил женщину с ребенком, сидевшим в переноске у нее за спиной, трех-четырех охотников. Разумеется, пожилую пару возле Нурмаркской часовни; он мог бы подробно описать лицо женщины, если им это понадобится. Еще мимо него на большой скорости промчался велосипедист, тоже возле Нурмаркской часовни. А после того как ему встретилась Хильда Паульсен — нескончаемый поток бегающих и прогуливающихся с собаками и без по пути к Уллевол-сетеру или обратно. На подходе к озеру Согнс-ванн ему повстречались три женщины в долгополых пальто, замотанные в платки, очевидно турчанки или курдки. Одна из них хромала; похоже было, что у нее артроз тазобедренного сустава. Следом за ними шел человек, которого он узнал по телевизионным передачам. Раньше он был ведущим одной из программ на государственном телеканале, теперь же вел телешоу на другом; его, без всякого сомнения, можно было назвать знаменитостью. А возле парковки, чуть в стороне от берега, мимо него проехал велосипедист с прицепленной сзади детской велосипедной коляской. К тому времени стемнело, и он как раз подумал, что, мол, поздновато тащить с собой в лесопарк маленького ребенка. А почему сам он шел пешком, хотя у него был с собой велосипед? Он рассказал о проколотой покрышке на заднем колесе, но тогда пришлось рассказать и о пробежке, и о купании в озерце. Но ни слова о шалаше из еловых лап. Он сам не знал почему. Может, потому, что этот шалаш наводил его на мысли о Бреде. А Бреде было не место в этой беседе.
