Сабина Тислер - Я возьму твою дочь
— Что?
— Я имею в виду, сколько ты заплатишь, чтобы я навсегда исчез из твоей жизни?
— Я что, должна ответить через пять минут? Только потому, что ты торчишь в каком-то грязном итальянском захолустье? Да ты рехнулся!
Она закончила разговор. Действовать так дальше не имело смысла.
Он уселся на ступеньки какой-то церкви и написал ей сообщение:
«Мое предложение: пятьсот тысяч. Я перепишу на тебя дом, имущество, машину, ценные бумаги. Ты переводишь мне деньги, и я исчезаю. Что ты думаешь по этому поводу?»
Ответ пришел очень быстро:
«Двести пятьдесят тысяч».
Йонатан чуть не задохнулся от возмущения. Ну и наглость! Один только дом стоил в несколько раз больше. Они продолжали обмениваться сообщениями.
«Четыреста пятьдесят тысяч».
«Нет!»
«Четыреста тысяч».
«Триста пятьдесят. Мое последнее слово».
«О'кей. Пожалуйста, сделай одолжение, переведи мне сюда пятьсот евро. Моя кредитная карточка не действительна».
«Вышли мне номер счета».
«Buon Natale, Яна».
«Да пошел ты…»
Йонатан сунул мобильный телефон в карман брюк и, испытывая довольно приятное ощущение, пошел в направлении Кампо. Он сделал первый шаг к тому, чтобы начать новую жизнь. С Софией.
Уже смеркалось, когда Риккардо пришел домой, потому что у торговца металлическими товарами пришлось провести больше времени, чем он думал. В магазине было полным-полно народу, поскольку большинство местных жителей использовали праздничные дни для того, чтобы выполнить срочные ремонтные работы в своих домах, и теперь покупали необходимые материалы. Риккардо пришлось ждать почти сорок пять минут, пока его обслужили и он смог получить обратно свою заточенную бензопилу, залатанное колесо к тележке и наточенное мачете. Кроме того, он купил канистру масла для цепи бензопилы, коробку винтов и уплотнительные кольца. Пару дней назад Йонатан сказал, что в кухне капает из крана вода, а Риккардо не нашел подходящих прокладок в кладовке.
Он увидел, что машины Йонатана нет перед домом, и решил сам отремонтировать кран.
Он пару раз постучал в дверь и позвал Йонатана, хотя был уверен, что того нет дома, а когда не получил ответа, то зашел в маленькую квартиру, которая не была закрыта на ключ. С одной стороны, потому что в Ла Пассерелле никто никогда не запирал двери даже на ночь. С другой стороны, это было просто невозможно, потому как Аманда ключи от этой квартиры еще несколько лет назад то ли потеряла, то ли спрятала и забыла.
Пройдя через гостиную в кухню, он оставил дверь широко открытой и мимоходом заметил, что в квартире безупречный порядок, даже постель заправлена, как надо. Необычным показалось Риккардо то, что Йонатан закрыл тканью картину, которая висела прямо перед кроватью. Но это его особенно не заинтересовало, и он начал раскручивать водопроводный кран.
Замена уплотнительных прокладок не заняла и пяти минут. Но раз Риккардо уже взялся за это дело и у него с собой была целая коробка этих колец, то он решил проверить краны также в ванной и в душе.
Когда он открыл дверь в ванную комнату, образовался сквозняк, поскольку Йонатан оставил окно в ванной открытым, причем такой, что дверь в квартиру с грохотом захлопнулась. Риккардо не обратил на это внимания, проверил краны, которые теперь работали безукоризненно, и вышел.
Его охватил такой ужас, что он пошатнулся, схватился за сердце и, тяжело дыша, прислонился к стене, чтобы не упасть.
Сквозняк сорвал ткань с картины, которая висела напротив кровати.
Это был портрет его дочери. Написанный маслом, такой реалистичный, словно фотография. Ее волосы, ее безупречная кожа, ее характерные ямочки на щеках, ее улыбка. И ее глаза, которые смотрели прямо на него, проникая в самую душу.
Портрет Софии.
Так лихорадочно Риккардо не пытался соображать уже несколько лет. Как это могло случиться?
Он осмотрелся. Нигде не было видно ни мольберта, ни холста, ни кисточек. Ничего, что бы указывало на то, что Йонатан рисовал Софию.
Да он и был здесь всего каких-то шесть недель. Риккардо заметил бы, если бы он каждый день часами работал в холодной комнате. И уж точно заметил бы, если бы София позировала ему.
Как портрет его дочери попал к этому человеку?
Или же он где-то случайно его нашел? Купил на рынке антикварных вещей в Ареццо? Заметил сходство с Софией и купил портрет, чтобы подарить на Рождество. Ему и Аманде.
Это было самым простым и логичным объяснением. А поскольку это должен быть рождественский сюрприз, то он и закрыл его тканью.
Риккардо успокоился. Завтра вечером или, самое позднее, на Эпифанию — праздник Трех королей, шестого января, он узнает, что связано с этой картиной и где Йонатан нашел ее.
Риккардо тщательно снова завесил портрет и вышел из квартиры.
12
Триста пятьдесят тысяч… Она позвонит своему адвокату, доктору Бремеру, чтобы в договоре, который она должна будет заключить с Йонатаном, не было никаких ошибок. Такое решение ей понравилось. Яна не представляла, что он собирается делать с этими деньгами, не знала, где и с кем он живет в Италии. Но, собственно, она и не хотела этого знать. Ей было уже действительно глубоко безразлично, что с ним будет.
За последние шесть недель, которые минули с тех пор, как он ушел из дому, она полностью успокоилась и расслабилась. Бывали дни, когда ей даже удавалось забыть, что когда-то они жили вместе.
Сейчас был сделан первый шаг к окончательному разрыву, и ей волей-неволей придется считаться с этим, но воспоминания о трех годах сплошного ада после смерти Жизель снова вернулись.
Йонатан не мог плакать. Никогда она не видела ни слезинки в его глазах. Они словно высохли, стали красными и воспаленными, как будто он пытался их выцарапать.
В первые дни после похорон Жизель дом Яны и Йонатана напоминал общежитие. Заходили друзья, сидели по два-три часа в кухне, литрами пили кофе, снова и снова повторяли одну и ту же фразу: «Если вам нужна помощь или захочется поговорить — мы в любое время в вашем распоряжении».
Йонатан не хотел никакой помощи, не хотел ни с кем разговаривать. Он сидел у себя, упорно молчал и не хотел никого видеть.
— Выгони их всех, — говорил он Яне, — меня нет дома. Я не хочу никого видеть.
— Так не годится, Йонатан. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Когда-нибудь они нам могут понадобиться. Невозможно самому выдержать все это.
— Поцелуй меня в задницу!
Через две недели кошмар закончился. Никто больше не заходил к ним, телефон звонил уже не двадцать раз в день, а не больше одного раза, и Яна с Йонатаном сидели в кухне одни.
Она беспокоилась больше о нем, чем о собственных чувствах, пыталась обнять мужа, но он ее отталкивал.
— Оставь меня в покое!
Это были единственные слова, которые он бросал ей.
— Но у нас же есть мы с тобой, — шептала Яна в отчаянии. — Нам нельзя терять и нас самих.
— У нас ничего больше нет, — отвечал он глухо, — совсем ничего больше нет.
Он часами сидел в комнате Жизель. Неподвижно, без единого слова, без слез. Лишь изредка он заходил в кухню, но почти ничего не ел и очень сильно исхудал. Зато он пил. Выпивал каждый день бутылку водки, джина, граппы или «Корна». Пил до тех пор, пока больше не мог, пока не впадал в сон, больше похожий на беспамятство.
За последние полгода он не сделал ни одной фотографии, больше не заходил в галерею и не сдавал ателье в аренду. Он не организовал ни одного представления, вообще не брал трубку, даже если телефон звонил по нескольку минут, и игнорировал электронную почту.
Рождество они провели так, как и прошедшие полгода, — в одном доме, но молча и каждый сам по себе. Йонатан сидел в комнате Жизель, Яна — перед телевизором. Не было ни елки, ни рождественских украшений, только Яна включила свою любимую ораторию.
В январе она не выдержала.
— Я так больше не могу, — сказала она, заглянув на кухню, чтобы взять чашку кофе. — Я так жить не могу. Ты не говоришь ни слова, только сидишь перед ее портретом и жалеешь себя. Это ненормально, это признак болезни, Йонатан! Вернись в конце концов к жизни!
— Это болезнь? — подскочил он так, что разлил кофе на пол. — Ты называешь болезнью то, что я скорблю о дочери, потому что любил ее, как ничего больше на этом свете? Ты соображаешь, что говоришь? А ты знаешь, кто ты сама такая? Холодная как лед дива, которая только рада, что ее больше нет. Ты даже не в состоянии печалиться о ней. Ты возвращаешься к повседневной жизни, словно ничего не случилось. Ты командуешь своими дерьмовыми танцами, как будто она, как раньше, сидит наверху и рисует.
В его глазах было столько ненависти, что Яне стало страшно. А то, в чем он ее упрекал, привело ее в ярость.
— Что? Ты думаешь, мне легко вернуться к делам и пахать, чтобы заработать денег для нас обоих, в то время как ты все больше опускаешься и занимаешься только тем, что жалеешь себя? Что было бы с нами, если бы я не продолжала работать? Ты за последние месяцы заработал хотя бы один пфенниг? Мне жаль ее не меньше, чем тебе, но я не опускаюсь. Я тяну танцевальную школу, чтобы у нас хоть что-нибудь осталось. Хотя бы дом. Быт — очень важная вещь, когда жизнь сломана.
