Эл Ригби - Ночь за нашими спинами
Мой взгляд смещается. И только теперь я понимаю, что нахожусь на площади вовсе не одна.
– Эй.
В отдалении, у пустого пьедестала, стоит человек в длинном потрепанном джинсовом плаще. Странно… как я не заметила его раньше?
– Здесь нельзя находиться посторонним. Это я вам! Эй!
Он оборачивается.
Знакомые серо-синие глаза, темно-русые волосы, подбородок, поросший мягкой щетиной. В руках – этюдник и карандаш. Чокнутый Художник? Герой моего дневника? Только сейчас я понимаю, что почти не встречала его где-либо, кроме набережной. Почему сегодня он забрел сюда?
– Вы что-то сказали, мисс?
Я подхожу к нему. Он, наклонив голову к левому плечу, смотрит на птицу.
– Да. Уходите. Площадь временно закрыта, завтра все будет как раньше.
Он отстраненно улыбается, будто складывая мои слова в невидимую шкатулку. Оценивая и бракуя.
– Не будет.
– Простите, что?
– Почему везде цепи? Здесь что-то случилось? – Теперь он смотрит на меня в упор. Улыбки уже нет. – В воздухе пахнет кровью, мисс.
Внезапно я без особого удивления понимаю: он что-то знает. Не представляю, откуда, но знает и, возможно, больше, чем я. В газете, разумеется, нет настоящих подробностей, да и Художник не похож на человека, который читает газеты. Но можно не сомневаться: он ждет реакции. Проверяет, солгу я или нет. А у меня нет настроения и сил врать.
– Да, случилось. Все плохо. Вчера здесь действительно была кровь.
Я чеканю каждое слово, не отводя от него взгляда. А следующие фразы получаются какими-то жалкими, почти умоляющими:
– Не приходите сюда лучше. Все может повториться. Я бы взорвала это чертово здание вместе со всеми, кто…
– И что будет дальше?
– Когда?
– Когда взорвете.
– Не знаю. Но, наверное, станет лучше.
Он раздумывает. Мне, как и всегда, не по себе, когда я нахожусь рядом с этим парнем. Вечно молодой. Вечно рисующий. Еще один символ того, что в Городе ничего не изменится.
– Это мало поможет. Глупые методы, – наконец изрекает он.
Я выхожу из себя:
– Так, может, щелкнете пальцем и воскресите наших мертвецов? Это умнее?
Я замечаю, что он, чертов клоун, почему-то медлит, прежде чем покачать головой, точно издевается. Впрочем, скорее всего, он просто псих.
– Прошлое необратимо.
– Значит, есть другие предложения?
Но он не реагирует на мой резкий тон. Возникает почти неприкрытое желание: схватить его за шиворот и потащить в ближайший полицейский участок.
– У вас их достаточно. Главное – убить врага.
– Врага? И кого же? Можно список?
Он раскрывает этюдник и вновь наклоняет голову. Сальные волосы падают на лоб.
– Поищите врага в себе. Он тих. Но всегда движется по вашему следу.
Вот от этого веет уже самой настоящей шизофренией. И, пожалуй, лучше воздержаться от споров. Если в моей душе еще немного покопаются, я затолкаю ему черенок лопаты… поглубже и побольнее. Поэтому, успокаиваясь, я просто смотрю на его эскиз, где темнеет все та же, набросанная резкими росчерками, эмблема «свободных».
– Зачем это вам? – я указываю на птицу. – Вдохновляетесь?
– Возможно. Ничто так не вдохновляет, как свет.
– Не будьте дураком. Не стоит этому верить.
– Почему? – Он поднимает брови с вполне искренним удивлением.
– Птица не летит. Ее обвели мелом на асфальте, как труп. Труп свободы. Не надо обманывать себя. Птицы в этом Городе… вообще…
…не летают.
Я замолкаю, это бессмысленно… В конце концов, он живет там же, где и я, видит то же, что и я, и…
– В чем же заключается обман? – уточняет этот псих.
Я резко отвечаю:
– В том, что свобода существует. Может, если сдохнешь, то освободишься, да и то… знаете, верьте, не верьте, но у меня есть друг-призрак. Глядя на него, не скажешь, что он свободен.
– Вугингейм Баллентайн… Бешеный Барон, так его звали?
Я вздрагиваю, как от пощечины. Имя Вуги известно из газет, как и имена всех нас. Но кличка…
– Откуда вы…
Художник только качает головой.
– Он выбрал то, что было дорого. В этом заключалась его свобода.
– Свобода… быть на привязи?
– Свобода быть рядом с тем, без чего не можешь жить.
Он закрывает этюдник и спокойно смотрит на меня. У него добрые глаза, но в зрачках отражается холодный свет солнца. Его слова – откровенная чушь, и все же… эта чушь вдруг возвращает мне равновесие. Я ловлю себя на том, что мне даже захотелось есть, хотя после вчерашнего запаха печеного человеческого мяса повсюду мне казалось, что я к еде больше не прикоснусь. Четвертина яблока – и та влезла с трудом.
– Будете?
Точно угадав мои мысли, он протягивает мне вскрытую упаковку холодка. На его запястье виднеется странный сквозной шрам, точно запястье чем-то проткнули. Может, я спятила, может, действительно проголодалась, а потом спятила… но я киваю. Фольга шелестит, и на ладонь падают три конфетки в виде рыбок.
– Спасибо, – как-то заторможенно отвечаю я и даже не поднимаю головы.
Рыбки лежат на ладони. Бело-розовые объемные рыбки, похожие на карпов. Я закидываю их в рот.
– Не за что.
Художник разворачивается и исчезает за углом одного из домов. А я стою и пялюсь себе под ноги, пытаясь вспомнить, о чем мы говорили. Почему у меня ощущение, будто я надышалась разреженным воздухом? Голова гудит, но как только я чувствую кисло-сладкий виноградный привкус холодка, мне становится легче. И… я почти бодра.
– Эй!
Я слышу крик с той стороны, куда ушел Художник. Проглотив конфеты, я бегу на звук, неуклюже перебираюсь через цепь и… застываю на месте, глядя на открывшуюся мне картину.
Дэрил Грин прижался к стене и поднял руки вверх. Напротив спокойно стоит мой недавний собеседник, в руке которого поблескивает большой разделочный нож. Лезвие щекочет шею моего напарника, кажется, еле живого от страха. Он что, забыл, что владеет силой? Или?..
…почему-то не может применить ее против этого человека?
– Эй! – Я подхожу ближе. – Что за игры детей с огнем?
– Эш! Скажи ему, чтоб шел отсюда! – Грин боком отходит от стенки, продолжая тревожно коситься на лезвие. – Чокнутый! Я хотел просто напугать, думал, это ты идешь!
Художник убирает оружие и лезет в карман.
– Вам удалась ваша шутка. Хотите конфет?
Дэрил с непонятным ужасом таращится на уже наполовину пустую пачку и мотает головой:
– Нет, больной ты урод!
Художник кивает со странным удовлетворением, улыбается мне и, не сказав больше ни слова, уходит. Вскоре он исчезает из поля зрения. Теперь, я уверена, окончательно.
– Дэрил, что это значит? – Я смотрю в упор на своего напарника, сверлящего взглядом пустоту впереди. – Дэрил! Тебе яйца отрезали, уши или язык?
Это приводит его в чувство. Слава богу. Откашлявшись, Дэрил бормочет:
– Извини… я увидел твой мотоцикл, потом тебя… спрятался за углом, решил подождать и напугать. А вместо тебя этот! Думал, он и мухи не обидит, а тут… ты видела? У него тесак! И… конфеты! Извращенец!
Мне даже жаль его. Хлопнув по его широкому плечу, я двигаю к мотоциклу.
– Ты кретин, Дэрил. Будто не знаешь, что обидеть Художника может каждый, а выжить после этого – единицы. Поехали.
Трудно объяснить, но у меня удивительно поднялось настроение. Во рту все еще оставался привкус виноградного холодка. Хм… может, этот свихнувшийся бродяга толкает дурь?
* * *Ночь всегда наступает внезапно – проглатывает солнце и окутывает все вокруг, вываливается на асфальт и крыши, виснет на проводах. Так и сегодня, но по улицам все еще движутся люди. Правда, походка многих кажется довольно нервной. И все же в какой-то степени они еще в безопасности.
Иногда я завидую силе Джона, ведь он мог бы – если бы хотел – узнать о Городе и его жителях самые грязные тайны. Интересно… о чем здесь думают, когда близится ночь? Многие – о котлетах на ужин и развлекательных передачах по телевизору, вялом сексе и таблетках от головной боли, пиве в баре и дозе героина. Но ведь кто-то – явно о другом.
Где-то за одним из бесчисленных окон затаился тот, кто знает что-то большее, чем просто «грязные тайны». Кто-то, держащий цепи и готовый спустить собак, превосходящих по силе маленький отряд Дмитрия Львовского.
Но я его никогда не найду в огромной людской массе.
Прохожие спешат: страх перед ангелами и тьмой гонит лучше любого инстинкта. Чуть позже улицы окончательно опустеют, а в окнах многоэтажек трусливо зажгутся лампочки и голубоватые телевизионные экраны. Люди спрячутся, как когда-то прятались в пещерах, отгоняя кострами диких зверей. С тех пор ничего и не изменилось, просто костры и звери стали другими.
День прошел спокойно. Даже слишком, по сравнению со вчерашним. Дэрил хмуро смотрит перед собой: он явно хочет поскорее вернуться в штаб, а оттуда двинуть домой. Особенно учитывая, что снова начинает валить снег, да и на улице очень холодно.
– Пора заканчивать. Едем.
Но в ответ на это я, снизив скорость, сворачиваю совсем не в переулок, через который можно сократить дорогу к штабу. У меня еще есть мысль… точнее, навязчивая идея. И мне нужно что-то с ней сделать, иначе я вряд ли смогу сосредоточиться на чем-либо другом.
