Эдуард Хруцкий - Осень в Сокольниках
— Вы маг, Юрий Петрович, — Лариса Игоревна развела руками, — маг и волшебник.
— Все проще. Я всех вас нежно люблю, — засмеялся Долгушин.
Из издательства он вышел довольным. Пока все шло как надо. Если бы не Гришин запой! Но ничего, он свое возьмет.
На этот раз он остановил машину у большого нового здания, в котором помещались редакции всех молодежных журналов. Только полный безумец мог придумать строительство журнального корпуса рядом с грохочущим кузнечным производством и пятью железнодорожными путями.
От вахтера Юрий Петрович позвонил и попросил своего собеседника спуститься. Через десять минут к его машине подошел высокий стройный парень в рубашке со множеством карманов.Он молча подал руку.
— Милый Коля, — Юрий Петрович протянул ему пачку сигарет — как наши дела?
Коля взял сигарету. Долгушин достал желтую изящную зажигалку.
— Владейте.
— Спасибо. Вот ваша статья, — Коля положил на сиденье прозрачную папку с бумагами.
— Прекрасно. Вам надлежит поехать в известное издательство, подписать договор, получить аванс и пуститься в бурное море литературы. Дерзайте.
— Это правда? — Голос Коли сорвался от волнения. — Юрий Петрович, да я…
— Так будет всегда, если наша конвенция останется в силе. Теперь о деле. За статью, которую вы мне передали, я получу, — Долгушин задумался на минуту — рублей двести двадцать. Так?
— Видимо.
— Прошу, — Юрий Петрович протянул деньги. — Коля, вы же знаете, что работа над диссертацией и книгой не дает мне возможности размениваться на мелочи и писать статьи. Но они необходимы мне для защиты даже больше, чем книги.
— Я знаю, Юрии Петрович.
— Есть еще три заказа. Для «Недели», «Литературной России» и «Театральной жизни».
— Материалы? — спросил Коля.
— Вот, — Долгушин открыл кейс и вытащил папку, — вот все они разложены по темам.
— Сроки?
— До конца месяца.
— Годится. Я напишу.
— Милый Коля, если наша дружба будет крепкой, я гарантирую вам минимум в два года книгу.
— Спасибо, Юрий Петрович.
— Спасибо вам, Коля. Это, кстати, от меня, — Долгушин взял с сиденья сверток.
— Что это?
— Мелочь. Три блока ваших любимых сигарет «Кэмел» без фильтра.
Теперь у Юрия Петровича оставалось еще два неотложных дела. Но прежде он решил пообедать. «Волга» остановилась у здания гостиницы «Интурист». Долгушин позвонил из автомата, коротко сообщив собеседнику, что он через десять минут будет в кафе «Националь».
В кафе все столики были заняты. Народ сидел хорошо знакомый Долгушину. Люди были разные. Свой брат литератор, посещавший «Националь» по инерции, ведь когда-то именно это место было своеобразным литературно-артистическим кружком. Завсегдатаями кафе были Юрий Олеша, Михаил Светлов, драматурги братья Тур, Погодин, такие актеры, как Ливанов, Яншин, Грибов, Кторов.
В те годы этот уголок улицы Горького для многих стал вторым домом. Обшитый деревом, со старинной мебелью, с прекрасной сервировкой — он привлекал уютом и хорошей кухней.
Люди собирались здесь хорошо знакомые. Пили кофе, ели знаменитый яблочный пай, баловались коньячком.
Модным местом считалось кафе «Националь». Поэтому и наползли сюда окололитературные жучки, купающиеся в лучах щедрой славы известных людей, да и дельцы всех рангов тоже выбрали его своим убежищем. После революционных преобразований в системе общепита заменили столы, отодрали деревянные панели, сменили сервировку, даже земной шар из разноцветного стекла сняли. И кончился клуб. Стало кафе. Да разве только «Националь» обрядили в современные одежды? Мало кто из москвичей помнит, каким было кафе «Красный мак» и «Артистическое», как выглядел знаменитый «Коктейль-холл». Старый «Националь» кончился. Его постоянные посетители или ушли из жизни, или нашли другие места. А жучки и дельцы остались. Теперь это было их место. Здесь они вспоминали прошлое, рассказывая, как поили известных писателей и актеров. Рассказывали небрежно, как само собой разумеющееся. Да было ли это? Кто знает, кто знает. Наверно, все-таки не было.
Долгушин принадлежал к тем, кого принимали в свой круг знаменитости. Теперь он здесь стал звездой первой величины.
— Видишь того, в сером костюме? — говорили ему вслед. — Это писатель, друг Светлова и Олеши.
Теперь за его столик стремились попасть. Посидеть, поговорить с этим независимым человеком.
Народу было много, время обеденное. Но Долгушину стол резервировали.
— Пойдемте, Юрий Петрович, — сказала официантка Валя. Нет, уж не Валя, а Валентина Степановна. Внуки у нее росли. Но Долгушин помнил ее яркой блондинкой, хорошенькой, синеглазой, которая не раз в трудную минуту ссуживала деньги на кофе и коньяк молодому искусствоведу.
Он сел за стол.
— Что будете, Юра? — Теперь они вдвоем, теперь можно и просто по имени.
— Как всегда, Валюша, только бутылочку шампанского не забудь. Наташа придет.
Долгушин закурил сигарету, оглядел зал. Лица все больше знакомые. Вон барственно кивает человек из прошлого. Давно знакомый. Пьет кофе и что-то рассказывает молодому парню и его спутнице. Видимо, разворачивает перед ними книгу, которую никогда не напишет. Всю жизнь такой же. Одет поношенно-модно, с чужого плеча, дома курит «Дымок», а здесь достает из кармана «Мальборо». Проговорил до старости в кафе. Начинал хорошо, но остался на всю жизнь автором единственной книги, вышедшей еще в пятидесятые годы. А когда-то, что кривить душой, его рассказы увлекали Долгушина, когда они гуляли до рассвета по московским бульварам. Наверняка припрется сейчас и попросит рубль.
Человек встал, подошел к его столу.
— Привет, Юра.
— Привет, Виталий.
— Ждешь?
— Да.
— Ты понимаешь, есть идея, мы могли бы написать грандиозную вещь…
— Я всегда работаю один. Напиши сам, зачем делить славу?
— Я о тебе думаю.
Виталий присел. Оглядел стол. Потянулся к пачке сигарет.
— «Данхилл». Богатые люди — особые люди. Я возьму штуки три.
— Бери.
— Видел девочку?
— За твоим столом?
— Да. До чего хороша. Хочу пригласить ее к себе.
— Будешь рассказывать ей о новом сценарии?
— Ты думаешь, я на другое не способен?
Долгушин промолчал.
— Ты очень изменился, Юра.
— Мне через три года шестьдесят.
— О тебе плохо говорят.
— Кто и где? Те, что приходят сюда по вечерам и пьют кофе? Их мнение меня не волнует.
— Я защищаю тебя… Кстати, у тебя не будет трех рублей?
Долгушин достал пятерку, протянул Виталию. Тот ОГЛЯНУЛСЯ, взял еще три сигареты и, барственно кивнув, пошел к своему столу.
О том, что Наташа появилась в зале, Долгушин узнавал, даже если он сидел спиной к двери. Она входила, и на секунду наступала тишина. Мужчины прекращали говорить и жадно смотрели ей вслед. А она шла сквозь эту тишину, глядя прямо перед собой, равнодушно-усталая, привыкшая ко всеобщему восхищению. Долгушин смотрел, как Наташа идет через зал, обходя столики. Высокая, идеально сложенная, гордо неся коротко стриженную красивую голову, и в душе его пели трубы победы. Ведь именно он приручил это красивое умное существо, развел с мужем, заставил быть ему бесконечно преданной. Наташа подошла к столику, чмокнула в щеку поднявшегося Долгушина, села, достала из сумочки сигареты.
Она медленно мазала зернистую икру на хлеб, медленно пила шампанское.
Они молчали.
— Ну как? — нарушил молчание Юрий Петрович.
— Он согласен. Но просит, сам знаешь что.
— Хорошо. Я дам ему эту картину. Только пусть начинает оформление.
— Он хочет, чтобы я с ним спала.
Долгушин зло ткнул сигарету в пепельницу.
— Юра, ты же все сам понимаешь…
— К сожалению, Ната, к сожалению. Понимаю, что надо, но не могу смириться.
— Мы с тобой смирились со многим.
— Правильно, но ради чего? Цель?
— Цель оправдывает средства.
— Понимаю. Ты мне не говори больше об этом, ладно?
— Как хочешь. Ты думаешь, мне легко?
Долгушин взял сигарету, прикурил. И тут же вспомнил, что до конца дня он может выкурить всего три, а дел предстоит много. И чувство досады на себя на время затмило все остальное, исчезло острое ощущение ревности, и он опять мог контролировать себя.
— Как у тебя дела? — спросила Наташа.
— Все по плану, документы сдал, отношение положительное, в ноябре надеюсь гулять по Елисейским полям. Причина для поездки солидная — архив Дягилева… Посмотрим…
— А если сорвется?
— Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. Я готовлюсь. В издательстве все в порядке, заказанные статьи делаются. Главное, чтобы уехала ты.
— Мне иногда становится страшно, Юра.
— Это ты напрасно, Наташа, — Долгушин вытер рот салфеткой, скомкал ее, огляделся.
Из-за соседнего столика на него смотрел Виталий. С ненавистью смотрел, с тоскою.
С Наташей Долгушин попрощался у выхода, она пошла к себе в «Интурист», а Юрий Петрович сел в машину.
