Джеффри Сэкетт - Клеймо оборотня
— Каким грозным вы, должно быть, кажетесь себе самому, капитан Брачер, — громко прошептал он.
И все же он знал, что исполнит все приказания Брачера. Но сделает это только ради Бласко. Угрозы Брачера оставили его совершенно равнодушным. Ведь Янош Калди испытал неизмеримо более тяжкие муки, чем любой из смертных. И хотя он давно забыл, кто он и сколько он прожил, его отчаянной мечте о смерти было уже три тысячи лет.
II
МРАЧНЫЕ СТОЛЕТИЯ
Их разум спит, поверженный в смятенье,
Молчат они. И просветленья час.
Как молния под сводами забвенья,
Сверкнул и в тот же миг угас.
8
— Вы слышите меня. Калди?
— Да.
— Вы знаете, кто я?
— Да.
— Кто я?
— Невилл, врач.
— Правильно. Слушайте меня внимательно, Калди.
— Да.
— Сейчас мы повернем время вспять, в ваше прошлое. Вы вспомните все в точности, так, как это было. Вы будете ощущать, будто это происходит опять, и вы подробно расскажите мне, что с ваш происходит. Вы поняли?
— Да.
— Хорошо. А теперь, возвращайтесь в прошлое. Годы идут назад. Ваша память погружается в прошлое. — Пауза. — Движение времени вспять остановится, как только в памяти всплывет какое-то существенное событие. Понятно?
— Да.
Пауза.
— Итак, возник ли в вашей памяти, этот существенный эпизод?
— Да.
— Какой это год?
— Не знаю.
— Почему вы не знаете?
— Я не обращаю на это внимания. Годы ничего не значат для меня.
— Может быть в это время случилось что-то, имеющее значение для всего остального мира?
— Да.
— Что это было?
— Кончилась война.
— Какая война?
— Та самая война.
Пауза.
— Вторая мировая война?
— Да.
— Значит, это 1945 год?
— Да.
— Какой это месяц?
— Не знаю.
— Какое время года? Зима, весна?..
— Весна. Да, весна.
— Война кончилась совсем недавно?
— Да.
— Вторая мировая война кончилась в мае 1945 года. Значит, это весна 1945 года?
— Да.
— Где вы находитесь, Калди?
— На склоне холма.
— Где этот холм?
— Я не знаю. — Пауза. — Венгрия.
— Итак, вы находитесь на склоне холма в Венгрии, весной 1945 года.
— Да.
— Вы один?
— Нет.
— Кто с вами?
— Клаудиа.
— Кто такая Клаудиа? — Нет ответа. — Это ваша жена?
— Нет.
— Ваша подруга?
— Нет… да… нет, не подруга.
— Кто такая Клаудиа, Калди? — Молчание. — Скажите мне, кто такая Клаудиа?
Долгая пауза, затем:
— Она — тоже оборотень…
— Кто мы, Янош? — спросила Клаудиа.
— Не знаю. — ответил Янош Калди.
* * *Где-то глубоко в закоулках сознания остались воспоминания о любви и едва тлеющее ощущение умиротворенности, которое могло быть, а может, и не было, игрой воображения. Калди понимал, что в такие минуты, как эта, следовало бы наслаждаться жизнью. Над ним было чистое голубое небо, майское солнце щедро обогревало не оттаявшую еще после зимы землю, и легкий ветерок шевелил длинные черные волосы прекрасной женщины, что сидела рядом с ним на покрытом травой холме. Такие сцены должны рождать романтические чувства. Калди посмотрел на женщину, пытаясь воскресить в памяти зов страсти, жажду поцелуев, опьянение плотью другого человеческого существа. Ничего не осталось. Все это давным-давно прошло, слишком давно, непоправимо давно.
— Это ты сделал меня такой, Янош? — спросила Клаудиа.
— Ты уже говорила, что я, — ответил Калди. — Не помню.
Он лег на спину и накинул руки за голову. — А может, это ТЫ меня таким сделала?
— Не думаю, — она покачала головой. — Мне кажется, я помню, как ты на меня напал. А ты помнишь, нападала я на тебя или нет?
— Не помню.
— Значит, это ты напал на меня, — заключила она. — Значит, это ты сделал меня такой.
— Я не знаю, Клаудиа. Не помню.
Она вздохнула:
— Должно быть, так оно и было.
— Раз ты так думаешь… — слабо отозвался он.
Они молча наблюдали, как вдалеке по равнине катились цыганские кибитки. Ветер доносил до них смех детей, фырканье лошадей, скрип и громыханье колес удаляющегося табора.
— Думаешь, они счастливы, Янош? — спросила она.
— Кто?
— Эти цыгане.
— Должно быть, счастливы. — Он потер глаза. — Они ведь могут умереть.
— Почему мы не можем умереть, Янош? Я так хочу умереть. Почему мы не можем умереть?
— Не знаю, Клаудиа. Я пытался, поверь мне. Пытался. Да и ты тоже.
Она провела рукой по волосам.
— Я ненавижу тебя, Янош. Почему я тебя ненавижу?
— Потому что я сделал тебя такой.
— Но ты сказал, что ты не помнишь этого.
— А ты сказала, что помнишь. Наверное, потому ты и ненавидишь меня, что я укусил тебя и сделал такой.
— Но если я ненавижу тебя, почему я до сих пор с тобой?
Он пожал плечами:
— А с кем же тебе еще быть?
Она легла рядом и положила голову ему на грудь. Он обнял ее одной рукой.
— Какая сегодня ночь, Янош?
— Ты знаешь.
Он почувствовал, как она содрогнулась.
— Я не могу снова пройти через это. Я больше не могу этого выносить.
— У нас нет выбора.
Они опять помолчали. Затем она спросила:
— Кто же мы, Янош?
— Не знаю, Клаудиа.
В его голосе не было и намека на раздражение, лишь терпение и доброта. Они уже не в первый раз говорили об этом. Она задавала этот вопрос почти каждый день на протяжении многих тысячелетий, сколько Калди их помнил. Тысячи и тысячи раз она задавала один и тот же вопрос, и сколько же раз он оставался без ответа.
Они смотрели на мир вокруг, как двое молодых влюбленных, которые безмятежно обнявшись и нежась в молодой траве на склоне холма, наслаждаются первыми теплыми днями мирного времени. Однако это была не романтическая идиллия, не весеннее пробуждение любви. Они ждали захода солнца. Ночь и луну.
Внизу на равнине, у самого леса цыганский табор остановился. С головной кибитки на землю неуклюже спрыгнул старик и оглядел окрестности.
— Юргис, Аладар, Бласко, Зоркие! — позвал он, и четверо молодых мужчин слезли со своих кибиток и подошли к старику.
— Разобьем лагерь здесь. Это тихое место. Ни к чему прятаться в лесу.
Бласко, крепкий, здоровый мужчина лет двадцати пяти, покачал головой:
— Отец, лучше уж поберечься, чем потом каяться. Лес для нас как мать родная. Почему бы не укрыться там?
— Можно и там, Бласко, — согласился старик. — Но завтра мы отправляемся в деревню Ханьяд на промысел, а от этого места мы еще до полудня доберемся до деревни. Если, же уйти сейчас в лес, то мы наверняка потратим несколько часов, пока отыщем подходящее место, и потеряем завтра весь день.
Скрюченными пальцами он показал на узкую тропинку, ведущую в глубь леса.
— Смотри, какая плохая дорога.
— Для наших кибиток — вполне подходящая, — заметил Бласко.
— Может, и подходящая. Да только чтобы ее одолеть, понадобится время.
Он кивнул седой головой:
— Здесь остановимся.
Бласко кивнул, подчиняясь решению старейшины, и вернулся к своей кибитке. Он подошел к ней сзади, открыл маленькую деревянную дверцу и забрался внутрь.
— Виша, — сказал он жене, — ночевать будем здесь.
Его жена, смуглая молодая женщина, удивленно подняла густые брови:
— Здесь? На краю леса?
— Да, — ответил он, открывая старый деревянный рундук, — так решил Отец.
Виша вздохнула. Она не думала возражать или спорить, хотя предпочла бы заночевать под надежной защитой леса. Последние несколько лет выдались для них необычайно тяжелыми. Жители тех стран, через которые проходили цыгане, — мадьяры и австрийцы, итальянцы и швейцары, хорваты и поляки, немцы и словаки — были слишком заняты, убивая друг друга чтобы обращать на цыган свое недоброе внимание. Однако нацисты в черных рубашках с молниями на воротниках мстительно преследовали цыган, арестовывали, бросали в тюрьмы и лагеря, убивали сотнями и тысячами. Очень немногим удалось избежать лагерей смерти. Этому небольшому табору, к которому принадлежали Виша и Бласко, повезло: они смогли спрятаться и выжить. Теперь, когда война кончилась, Гитлер умер, а Германия лежала в руинах, Виша, Бласко и остальные цыгане надеялись, что вскоре все станет, как раньше. Лес всегда был для них надежным пристанищем, и она хотела бы остановиться в лесу и этой ночью. Но кто мог спорить с Отцом?
