Патриция Хайсмит - Те, кто уходят (litres)
– Примите мои соболезнования, сэр. Значит, она была молода?
Сочувствие Делл’ Изолы казалось искренним.
Коулмана неприятно тронул добрый тон полицейского.
– Всего двадцать один год. Она покончила с собой. Я думаю… я знаю, синьор Гаррет очень переживал, поэтому я не могу сказать о том, что он сделал той ночью. Может быть, решил уехать.
Вокруг них собралось трое или четверо полицейских, они слушали, стоя неподвижно, как портновские манекены, только переводя глаза с Коулмана на Делл’ Изолу.
– Он говорил в тот вечер, что собирается уехать? – Делл’ Изола посмотрел и на Инес. Она стояла в нескольких шагах, хотя ей и предлагали стул. – Вы говорите, он пребывал в депрессии?
– Естественно, настроение у него после смерти моей дочери было никудышное. Но об отъезде он ничего не говорил, – ответил Коулман.
Последовало еще несколько вопросов. Не страдал ли синьор Гаррет амнезией? Не пытался ли спрятаться от кого-либо? Не было ли у него крупных долгов? На эти вопросы Коулман ответил отрицательно, добавляя «насколько мне известно».
– Сколько вы собираетесь пробыть в Венеции, синьор Коулман?
– Еще два-три дня.
Полицейский поинтересовался, в каком отеле остановился Коулман, спросил его постоянный адрес в Риме, и Коулман назвал улицу, номер дома и телефон. Потом Делл’ Изола поблагодарил Коулмана за информацию и сказал, что передаст ее в американское консульство.
– Вы присутствовали в тот вечер на Лидо, синьора? – спросил полицейский у Инес.
– Да.
Делл’ Изола записал и венецианский адрес Инес. Казалось, он был доволен, что возглавляет здесь следствие, хотя и сказал, что работает в другом месте.
– Присутствовали ли другие люди? Сообщите мне, пожалуйста, их имена.
Коулман сообщил: мистер и миссис Смит-Питерс, отель «Монако», и миссис Перри, отель «Эксельсиор» на Лидо.
На этом все закончилось.
Коулман и Инес снова вышли на холодную улицу. Коулман хотел посетить церковь Санта-Мария Дзобениго[36], в которой, как он весело сказал Инес, по фасаду нет орнамента с каким-либо религиозным значением. Инес знала об этом и бывала в этой церкви. Она хотела купить пару черных перчаток.
Сначала они отправились в церковь.
В отель они вернулись в четвертом часу и решили отдохнуть. Коулман хотел рисовать, а Инес предложила заказать чай – она промерзла до костей. В четыре зазвонил телефон, и трубку подняла Инес.
– Ой, привет, Лаура, – сказала Инес. Потом несколько секунд слушала. – Что ж, очень мило. – Она в халате возлежала на подушках. – Я должна поговорить с Эдвардом. Они приглашают нас сегодня на ужин в «Монако», а сначала выпить в баре «У Гарри».
Коулман поморщился, но согласился.
В Венеции ему было трудно выдумывать якобы уже назначенные встречи – он почти никого здесь не знал, только троих человек, а их, как назло, не было в городе.
Инес договорилась встретиться в семь часов в баре «У Гарри».
– Да, ходили. Они ничего не знают. До скорого.
Инес и Коулман припозднились. Зал был заполнен уже на две трети. Коулман сначала быстро огляделся в поисках Рея, потом увидел светло-рыжую голову Лауры Смит-Питерс за столиком в глубине зала. Она сидела напротив мужа. Коулман двинулся к ним вслед за Инес. Официанты в белых пиджаках изящно разносили подносы с мартини в небольших прямых бокалах и тарелки с крохотными горячими сэндвичами и крокетами.
– Привет! – сказала Лаура. – Как мило с вашей стороны присоединиться к нам в такой вечер!
На улице моросил дождь.
Коулман сел рядом с Инес.
– Чем вы занимались весь день? – спросила Лаура.
– Ходили в церковь, – сказала Инес. – Санта-Мария Дзобениго.
Они заказали американо для Инес и виски для Коулмана. Смит-Питерсы пили мартини.
– Прекрасный напиток, но очень крепкий, – проговорила Лаура.
Коулман подумал, что мартини бывает слабым только тогда, когда в нем много льда.
– Как простой мартини может быть слабым? – в точку заметил Френсис, и Коулман почувствовал прилив ненависти к нему: с какой это стати он озвучивает его мысли?
Судя по всему, полиция их еще не опрашивала.
Коулман приготовился к жуткому вечеру и исполнился решимости заказать себе еще виски, как только встретится взглядом с официантом. Официант и в самом деле подошел с блюдечком оливок. Он поставил блюдечко и предложил им тарелку с горячими крокетами. Смит-Питерсы согласились, и официант положил каждому по крокету в бумажной обертке, имеющей форму треугольника.
– Вообще-то, я на диете, но живем мы только раз, – сказала Лаура, прежде чем приступить к трапезе.
Коулман заказал виски. Он бросил взгляд на дверь, когда в зал вошли мужчина и женщина.
– Значит, вы сегодня ходили в полицию, Эд, – сказал Френсис, наклоняясь к Коулману.
Волосы у него казались влажными, словно он только-только использовал лосьон.
– Я сказал им то, что знал, а знаю я не много, – ответил Коулман.
– У них есть хоть какие-то соображения?
– Нет. В полицейском участке даже не знали про Рея Гаррета. Они послали за человеком, который тоже почти ничего не знал, но он записал кое-какие мои показания.
Коулман счел, что больше ему рассказывать не о чем.
– Они не говорили, что он мог куда-то убежать? – спросила Лаура.
– Нет.
– Он был в депрессии? – поинтересовался ее муж.
– Не то чтобы очень. Вы же видели его в тот вечер.
Коулман взял оливку.
Френсис Смит-Питерс откашлялся и сказал:
– Я считал своим долгом сходить в полицию. Ну, как соотечественник Рея. Но потом подумал, что, если вы видели его последним…
– Да, – ответил Коулман.
Тенор Френсиса звучал для Коулмана так же неприятно, как циркульная пила. И глаза Френсиса под напускным дружелюбием смотрели настороженно. Если бы Френсис пошел в полицию, то он счел бы себя обязанным сообщить им (конечно, после наводящих вопросов), что Коулман не любил Рея Гаррета и что Гаррет и Коулман обменивались нелицеприятными выражениями. Коулман чувствовал отношение Смит-Питерса. То же самое было и в Лауре.
– Я придерживаюсь того же мнения, – сказала Лаура. – Вы знали его гораздо лучше, и вы видели его последним.
Коулман подумал, что именно Лаура отговорила мужа идти в полицию; впрочем, итальянским Френсис владел довольно слабо, и Коулман вполне понимал его нежелание разговаривать с полицейскими. «Давай не будем высовываться, Френсис. Ты знаешь, Эд его не любил, и мы понятия не имеем, что случилось той ночью». Коулман вполне мог представить такой разговор в их номере.
– Я не знаю района набережной Дзаттере, – сказал Френсис. – Что это за район?
– Там определенно спокойнее, чем здесь, – ответил Коулман.
– А вы, Инес, как считаете, что с ним случилось? – спросила Лаура. – У вас ведь такая интуиция.
– В данном случае?.. Нет, – ответила Инес. – Он… – Она подняла руку в беспомощном жесте. – Я просто не знаю.
– А что вы собирались сказать? – спросил Френсис. – «Он»?..
– Если он впал в такую депрессию, то мог и уехать куда-нибудь… бросить все… Я думаю, такое возможно.
Коулман почувствовал: Смит-Питерсы сомневаются в этой гипотезе и чувствуют, что и сама Инес в нее не верит.
– Переулки, – сказал Коулман. – Переулки Венеции. Если кому-то взбрело в голову ударить вас по голове и отобрать ваши деньги – тут и канал под боком. Скинул туда тело – и концы в воду.
За соседним столом, занятым американцами, было шумно. Смех одного из них походил на собачий лай.
– Какая ужасная мысль! – сказала Лаура, закатывая голубые глаза, и посмотрела на мужа.
– Вы никого не видели поблизости, когда его высаживали? – спросил Френсис.
– Я не вылезал из катера, а потому мало что видел, – ответил Коулман. – Не помню. Я развернул катер и направился к Сан-Марко.
– А где в тот вечер был Коррадо? – поинтересовалась Лаура у Инес.
Инес пожала плечами, не глядя на Лауру:
– Дома? Не знаю.
Этот же вопрос Инес задавала Коулману.
– Я его искал. Но ведь шел уже второй час ночи, – сказал Коулман.
Он посмотрел на дверь и вздрогнул, резко подался вперед и тут же опустил взгляд на стол. В дверь вошел Рей.
– Что с тобой? – спросила Инес.
– Чуть… чуть не проглотил оливковую косточку, – сказал Коулман.
Он понял не глядя, что Рей вышел, заметив его.
– Я таки проглотил ее, – пробормотал Коулман, улыбаясь, так как в подтверждение своих слов не мог достать косточку изо рта.
Слава богу, Инес настолько была поглощена им, что не заметила Рея, а Смит-Питерсы сидели к двери спиной. У Рея появилась бородка. Он выскочил на улицу почти с той же скоростью, с какой Коулман подпрыгнул на стуле.
– Фу! Пережил неприятную минутку. Испугался, что она попала в трахею, – сказал Коулман и рассмеялся.
Остальные после этого принялись говорить о чем-то другом, но Коулман не слышал ни слова. Рей жив, он действует на свой страх и риск, и он опасен. Что у него на уме? Он явно не пытается навести на Коулмана полицию, иначе уже сделал бы это. Или полиция сейчас собирает силы у входа? Коулман снова украдкой посмотрел на дверь. Из бара выходили два высоких человека, они смеялись и двигались медленно. На двери, как и на окнах, было серое матовое стекло – через такое трудно что-то увидеть. Прошло не меньше пяти минут, но ничего не случилось.
