Монс Каллентофт - Летний ангел
— Вы считаете, что я не такая, как все?
— Да. Это заметно. В положительном смысле.
— Это не тяжело. Просто ты другой — и все.
— Натали, Тереса пропала. Ты должна рассказать все, что тебе известно.
Натали Фальк поворачивает к Малин свое округлое лицо, смотрит ей прямо в глаза.
— Но я действительно больше ничего не знаю. Я общаюсь с Тересой, но это не значит, что я знаю о ней все.
Зрачки сужаются — признак лжи.
Но лжешь ли ты?
— А Юсефин Давидссон, с ней ты знакома?
— Вы имеете в виду ту, которую нашли в парке? Да господь с вами! Я никогда о ней не слышала, пока не прочла в газетах.
У входа в церковь, метрах в семидесяти пяти за их спиной, кто-то вращает стойку с открытками.
— Почему ты приходишь сюда? — спрашивает Малин.
Ей видится сходство с тем, как сама она ходит в рощу на Старом кладбище. Туве никогда не пришла бы сюда по собственной инициативе, ее любимое место — библиотека.
— Мне кажется, здесь спокойно. И просторно. Здесь на меня ничто не давит.
— Да, здесь просторно.
— Как вы думаете, что случилось с Тересой? — спрашивает Натали Фальк.
— Не знаю. А ты знаешь?
Тут Натали указывает на алтарную роспись, угловатую фигуру Христа.
— Вы верите в непорочное зачатие?
Малин не знает, как реагировать на этот вопрос. Непорочное зачатие?
— Я хочу сказать, какой смысл в невинности, если все чистое и красивое рано или поздно обязательно будет изгажено? Можно ли говорить о том, что эта долбаная невинность вообще существует?
Часы показывают несколько минут после полуночи, когда Малин во второй раз за вечер ложится в постель. Кровать такая же жаркая и пустая, как и вся квартира.
Радио включено.
Хелен Анеман рассказывает о жаре и лесных пожарах — как один пожарный из Мьёльбю оказался окружен огнем и получил тяжелые ожоги.
— В настоящий момент он находится в университетской больнице, и мне кажется, что все мы должны на минуточку подумать о нем и его семье.
Затем музыка. «Into the Fire»[9] — эпическая мелодия Брюса Сприпгстина о пожарных, которые кидаются в огонь пылающего Всемирного торгового центра, чтобы спасти людей. Самое непостижимое в человеке то, что мы в одну секунду можем отодвинуть всю ответственность за семью, друзей, родных и пожертвовать жизнью ради другого, незнакомого человека, нашего ближнего.
«May your strength give us a strength».[10]
Как способность к самопожертвованию делает нас людьми.
«May your hope give us a hope».[11]
Она читала рассказы выживших пожарных: они не колебались ни секунды, не испытывали ни страха, ни даже чувства долга — только ощущение единства с теми, кто попал в беду.
«May your love give us a love».[12]
Если люди рождаются заново, то пусть эти пожарные вернутся.
Песня заканчивается, и Малин выключает радио. Закрывает глаза и ждет прихода сна, но вместо этого в голове крутятся тысячи мыслей.
Натали Фальк. Lovelygirl. О чем молчит Натали? Время покажет, но от нее ничего больше не добьешься.
Юсефин и ее выключенная память.
Янне рассказывал, что в Норрчёпинге и Линчёпинге в пожарных бригадах есть женщины-лесбиянки. Не смогут ли они поведать что-то важное?
Просто парад предрассудков, а не расследование: парни-иммигранты, которые устраивают групповуху, лесбиянки-пожарные, лесбиянки-полицейские.
После совещания у них была краткая дискуссия по поводу очевидного факта: в их собственных рядах имеется немало лесбиянок, но женщина по фамилии Петреаус — единственная в Линчёпинге, кто не скрывает своей ориентации.
— Не буди лихо, пока оно тихо, — бросил Свен. — Петреаус в отпуске. Не надо замешивать ее в это дело.
— Ты прав, — пробормотал Зак. — Иначе и в нашем стане начнется полный хаос.
Реальность, нереальность.
Когда тебя в последний раз стриг мужчина-парикмахер — не голубой?
Примерно так мог бы Зак высказать эту мысль.
Натали Фальк. Она стремится выглядеть крутой, но внутри ее прячется пугливая, забитая девочка, словно она употребила всю свою недолгую пока жизнь на то, чтобы убежать, разобраться с тем, кто она есть. «Как и все мы», — думает Малин.
Все мы пытаемся разобраться со своей жизнью, и большинству удается как-то держать голову над водой. Насколько просто избежать боли и окунуться в мир наслаждения.
Текила стоит в шкафчике над холодильником. В теле бродит жажда алкоголя. Живот, сердце, душа шепчут: «Согрей нас, усыпи нас, смягчи нас. Ответь на жару теплом водки. Малин, ты ведь тоже человек».
Она вдыхает горячий воздух, в котором чувствуется слабый запах горящего дерева. Думает о пожарных.
«Up the stairs, into the fire».[13]
18
Невысказанные слова.
Они парят в воздухе, как мертвые души.
Предчувствия. Но чего?
«У меня не было ни братика, ни сестрички», — думает Малин, бродя по квартире своих родителей возле парка давно не существующей инфекционной больницы.
На часах чуть больше восьми, воскресное утро, и город кажется еще более пустынным, чем в рабочие дни. «Я последний человек на земле, — думала Малин, направляясь пешком в родительскую квартиру. — Все прочие сгорели». Велосипед она оставила у дома, хотела пройтись, показать жаре средний палец.
Она хочет успеть полить цветы до утреннего совещания, которое назначено на половину десятого. Сверхурочная работа — норма жизни, нельзя терять ни секунды. Вставать пришлось раньше, чем нужно, несмотря на то что жара мешает выспаться. Несмотря на те сто граммов текилы, которые она выпила двумя большими глотками.
Слабость в конце концов всегда побеждает, к чему бы нас ни тянуло.
Квартира. Четыре комнаты и кухня на третьем этаже здания, построенного на рубеже веков. Четыре комнаты, заполненные мебелью из дома в Стюрефорсе, воспоминаниями, предчувствиями, разочарованием, несбывшимися надеждами и ложью, а также любовью по договоренности, этой специфической формой любви, связывающей ее родителей.
Мы держимся друг за друга, но без взаимного уважения и без тяги к физической близости. Мы не интересуемся словами, взглядами, снами, тоской другого, но мы можем оставаться рядом, несмотря на все тайны и всю ложь, и пока мы рядом, у нас все-таки кто-то есть. Или как?
«К черту вас», — думает Малин.
У нее самой и Янне ведь тоже не было ничего общего, ничего из того, что обычно объединяет людей — общих интересов, ожиданий. И что-то все же возникло между ними — с самого начала. Любовь как некая данность — словно они вместе прославляли человечность друг в друге, то доброе, надежное и теплое, что должно быть непререкаемой истиной.
Повседневность и реальность.
Боль и скорбь.
День за днем они наблюдали, как этой любви не хватало сил, как она распадалась на глазах, и даже Туве не могла удержать их вместе.
Немыслимая катастрофа. И вот уже Янне на пути в Боснию по заданию службы спасения. Проклятая записка на столе.
В трудный момент мы должны помогать друг другу.
Он уехал, а она забрала Туве с собой в Стокгольм.
Любовь может сохраниться, но стать невозможной. Как будто что-то важное между ними еще не умерло.
Она ненавидит это чувство — одно из тех состояний, которое приводит ее к текиле, самое ужасное из них. Или одно из самых ужасных.
Это невыносимо.
«Мне нужно во что-нибудь верить», — думает Малин.
«Ты польешь цветы?» — папина телефонная мантра.
«В этих комнатах со мной что-то происходит, — думает Малин, — хотя этот дом никогда не был моим. Он и закрыт, и открыт одновременно».
Существует ли тайна? Или это мне кажется?
Просто так ничего не бывает.
Цветы политы.
Это стало обязанностью Малин с тех пор, как родители переехали на Тенерифе четыре года назад. Они с Туве ни разу не навещали там дедушку с бабушкой, и те за это время приезжали домой только три раза.
— Малин, этим летом мы не приедем.
— Хорошо.
— Ты польешь цветы?
Тысячу раз отец задавал ей этот вопрос, и тысячу раз она отвечала «да». Но большинство цветов уже умерло.
Оставшиеся в живых она поставила в картонные коробки на полу в тенистой части гостиной, желая уберечь их от солнечных лучей и самой жестокой жары. Тем не менее днем в квартире так невыносимо душно и жарко, что хлорофилл в листьях бледнеет.
Большие горшки. Сухая земля, смоченная водой из лейки.
В квартире застыла атмосфера любви между родителями — любви как удачной сделки, как способа закрыться от мира.
«Почему среди этих вещей меня всегда охватывает такая тоска?» — думает Малин.
Вчера она не звонила Янне и Туве, и они не звонили ей.
Сидя на одной из обшарпанных деревянных скамеек на склоне за родительским домом, Малин вертит в руках мобильный телефон.
