Эдгар Уоллес - Зелёный ужас.
— Так, значит, он сказал правду? — вырвалось у нее.
Он схватил её за плечи.
— Кто? Этот идиот Бриджерс? Успокойтесь, — добавил он, обращаясь с ней как врач с больной. — Да. Вы являетесь наследницей состояния Джона Миллинборна.
— Джона Миллинборна? — воскликнула она.
— Да, — подтвердил Гардинг, — Миллинборн оставил вам в наследство шесть миллионов долларов. Или, вернее, он завещал эту кругленькую сумму нам.
— Не понимаю, что все это значит?
— Ваше. подлинное имя — Предо. Так звали вашего отца…
— Я знаю, знаю… Человек, умерший в отеле, был моим отцом.
— Совершенно верно. Не правда ли, занятная история? — продолжал по‑прежнему спокойно доктор. — Совсем как в романе.
Олива лежала бледная как полотно. Глаза её были закрыты.
— Я подслушал последнюю волю Джона Миллинборна. Он завещал вам свое состояние, но до поры до времени им распоряжается душеприказчик. Вы же получите эти деньги только после того, как выйдете замуж, потому что Миллинборн боялся, чтобы какой- нибудь охотник за приданым не разбил вашу жизнь так же, как Предо разбил жизнь вашей матери. Надо признать, что он предусмотрительный человек. А что касается меня, то я вовсе не собираюсь разбивать вашу жизн6. Я ограничусь тем, что заберу половину состояния вашего богатого родственника и предоставлю вам полную свободу.
— Я не соглашусь на брак с вами, не соглашусь, — пробормотала девушка.
— Моя дорогая, — спокойно сказал врач, — я полагаю, что вам пора уснуть, — и он покинул комнату Оливы.
В большой столовой его ожидали помощники: толстяк, лишенный каких бы то ни было признаков растительности, и другой, помоложе.
— Эй, Бриджерс, — обратился Гардинг к последнему, — вы опять вздумали болтать?
— А кто не болтает? — проворчал Бриджерс. Он вынул из кармана свою табакерку и нюхнул щепоть белого порошка.
— В один прекрасный день эта привычка будет стоить вам жизни, — прошептал Гардинг.
— Пока что она поднимает его настроение, — заявил толстяк. — Ничего не имею против людей, нюхающих кокаин. Терпеть не могу их, когда они не под кайфом.
— Доктор Мильсом рассуждает, как артист, — внезапно оживился Бриджерс. — Если бы я не нюхал кокаин, то не торчал бы на вашей проклятой фабрике, Гардинг. Полагаю, что тогда я был бы одним из величайших аналитических химиков Америки. А сейчас я иду работать. Скажите, получу я какое‑нибудь вознаграждение за то, что доставил вашу перепуганную невесту обратно в комнату? Впрочем, я сначала полагал, что это другая девушка. Я не совсем твердо разбираюсь во всем этом.
— Вы слишком много времени уделяете моим личным делам, — оборвал его Гардинг.
— Напрасно сердитесь. Что‑нибудь должно же интересовать меня. Если бы я ничем не интересовался, то сошел бы с ума.
Бриджерс достиг под действием наркотика той стадии, когда весь мир превращается в нечто приятное, исполненное всяких забавных происшествий.
— Это дыра действует мне на нервы. Неужели нельзя вернуться в Лондон? — вопрошал он. — Здесь меня одолевает такая скука, что я перестаю различать бактерии.
Гардинг вопросительно посмотрел на толстяка. Тот кивнул.
— Отпустите его, — сказал он. — Я послежу за ним.
Оставшись наедине с Гардингом, Мильсом осведомился:
— Как поживает девушка?
Гардинг ответил движением руки.
— Прекрасное средство, — заметил Мильсом. — Раньше я его давал сумасшедшим.
Гардинг не стал его расспрашивать о былых днях. Он считал излишним проявлять особый интерес к прошлому своих сподвижников. Впрочем, прошлое Мильсома было ему известно. Мильсом просидел в тюрьме пятнадцать лет за преступление, которое в свое время взволновало весь мир, и лишь четыре года тому назад вышел на свободу.
— А как идут дела? — спросил он.
Гардинг пожал плечами.
— Я впервые начинаю нервничать, — сказал он. — И не из‑за Белла, который действует мне на нервы, а из‑за недостатка наличных средств. Расходы непомерно велики и растут с каждым днем. Много хлопот мне доставляет Уайт, — продолжал он. — Он требует возврата денег, которые задолжал синдикат. Он на грани разорения.
Лицо Мильсома вытянулось.
— В таком случае он вас выдаст. Это порода людей всегда поступает подобным образом, — заметил Мильсом. — Вам придется успокоить его и сказать, что свадьба состоится немедленно.
— Я вызвал пастора и сказал ему, что моя невеста настолько слаба, что не может прийти в церковь, и поэтому венчание состоится дома.
Мильсом кивнул головой. Затем он подошел к окну и взглянул на расстилавшийся перед ним сад, на зелёный пушистый газон.
— В конце концов, провести здесь три‑четыре недели вовсе не так уже плохо, — сказал он. — Взгляните на эту чудесную зелень. — И он указал на газон.
— Никогда не питал интереса к природе, — ответил Гардинг.
— Видно, что вы никогда не сидели в тюрьме, — ухмыльнулся Мильсом. — Скажите, не пора ли повторить впрыскивание?
— Нет, лишь через два часа, — ответил Гардинг. — Мы можем пока сыграть в пикет.
И они сели играть в карты. Однако играть им не пришлось — в комнату ворвался какой‑то человек в испачканном халате.
— Господа! — прокричал он в ужасе, — этот идиот Бриджерс…
— Что случилось? — вскочил Гардинг. — Мне кажется, он сошел с ума: он пляшет и поет, носится по парку как угорелый и вопит, что добыл препарат.
Гардинг прорычал проклятье и бросился в сад. Мильсом последовал за ним. Добежав до газона, они увидели Бриджерса.
Но Бриджерс более не плясал и не радовался. Он стоял, словно окаменелый, и испуганно оглядывал окружающее.
— Я уронил его, я уронил его, — бормотал он.
Гардингу не пришлось спрашивать его о том, что именно он уронил, — от зелёного газона, восхищавшего Мильсома, не осталось и следа. Вместо него виднелась развороченная, разрыхленная земля, казалось, пережженная и измельченная в плавильных печах ада. А над землей стелился тяжелый запах «зелёной пыли».
18
Оливе казалось, что её глаза застилает туман. Смутные видения маячили перед ней — она находилась в состоянии дурмана. Где‑то раздавались голоса, но они не доходили до её сознания. Один из голосов зазвучал отчетливее, ей послышались слова:
— Пора проснуться.
Тысячу раз монотонно повторился этот приказ, пелена спала с её глаз, с её сознания, и Олива очнулась. Над ней склонились двое мужчин — Гардинг и какой‑то лишенный растительности толстяк.
— Я предполагал, что эта вторая доза окажется слишком сильной, — сказал Мильсом. — Вы привели её в сонное состояние, а это отнюдь не то состояние, какое вам желательно.
— Она придет в себя, — ответил Гардинг, но в голосе его звучала озабоченность. — Я полагал, что организм её достаточно силен, чтобы перенести подобную дозу.
Мильсом покачал головой.
— Она придет в себя, но с тем же успехом она могла бы никогда не проснуться. Больше не следует делать ей инъекции.
— Да, это излишне, — согласился Гардинг.
— Который теперь час? — спросила девушка, пытаясь приподняться (она чувствовала сильную усталость, голова её кружилась).
— Двенадцать часов. Вы спали со вчерашнего дня, с семи часов вечера. А теперь попытайтесь‑ка встать.
Она покорно повиновалась его приказу. В ней было убито всякое желание сопротивляться. Если бы её оставили в покое, то она снова легла бы спать, не
испытывая никаких чувств.
Лишь на секунду в ней зародилось желание предложить этому человеку какой‑нибудь план, который дал бы ему возможность получить её деньги без необходимости венчаться. Но мысль эта жила в ней всего мгновение — усталость и полное безразличие ко всему снова охватили её.
— Подойдите к окну, — продолжал командовать доктор. — А теперь возвращайтесь назад.
И она повиновалась, пошатываясь, побрела к окну, безразличным взглядом посмотрела она Гардинга. Он положил руки ей на плечи, но она даже не вздрогнула. Его прикосновение утратило для нее всякое значение, перестало быть неприятным.
— Мы обвенчаемся сегодня после обеда. Вы согласны?
— Да, согласна, — прошептала девушка.
— И когда вас об этом спросит пастор, вы скажете «да».
— Скажу «да», — беззвучно повторила девушка.
Олива чувствовала, что все, что она делает и говорит, противоречит её подлинным желаниям и стремлениям. Напрягая последние силы, она в уме сложила следующую фразу: «Это преступление не останется безнаказанным, запятая, и вам, доктор, запятая, придется за него поплатиться».
Этот слабый протест окончательно исчерпал её силы: произнести эти слова она была не в состоянии, и её губы беззвучно прошептали:
— Да.
— Вы останетесь здесь до прихода пастора, — сказал Гардинг, — и не будете пытаться бежать.
— Нет, я не буду пытаться бежать, — послушно повторила девушка.
— А теперь ложитесь отдохнуть.
Олива повиновалась. И они покинули безучастную девушку, казалось, заинтересованную в гораздо большей степени узором обоев, чем тем значительным и важным, что происходило вокруг нее.
