Дин Кунц - Апокалипсис Томаса
У меня сжало грудь, перехватило дыхание. Меня душило негодование. Я полагал, что говорит мальчик об извращениях.
— Я знаю, что такое ад, — он, казалось, вжался в спинку стула. — Ад — это Роузленд.
После паузы я спросил:
— Он… трогает тебя?
— Нет. Он хочет от меня другого.
Я почувствовал облегчение: хоть об этом можно не волноваться, но теперь выходило, что мальчику грозило что-то более страшное.
— Я здесь, потому что в какой-то момент он ощутил угрызения совести, — добавил мальчик.
И эта фраза выглядела странной в устах ребенка. Еще и загадочной.
Исходя из того, как протекал наш разговор, я сомневался, что мне удастся выжать из него пояснение.
Но прежде чем я успел предпринять такую попытку, мальчик заговорил вновь:
— Теперь он держит меня здесь, как доказательство того, что пределов доступного для него нет.
Раздраженный и ограничениями, наложенными на мальчика, — и на меня — Джи-пи-эс-транспондер на левом запястье, и нежеланием поделиться со мной тем, что знает, я сказал:
— Я только хочу тебе помочь.
— Я буду только рад, если ты сможешь.
— Тогда помоги мне помочь тебе. Откуда он тебя забрал? Как долго ты здесь? Как тебя зовут? Ты помнишь своих родителей, их фамилии, адрес твоего дома?
В этот момент его имбирно-карие глаза вдруг обрели невероятную глубину, — раньше такого не было, собственно, такого я не видел ни в чьих глазах, — бездонную глубину одиночества, и, заглянув в них, я мог узреть никем не виданное отчаяние, которое, как лицо Горгоны, обратило бы мое сердце в камень.
— У тебя темные волосы, но твоя мать блондинка.
Он посмотрел на меня, но ничего не сказал.
— У нее большой черный жеребец фризской породы, которого она обожает. И она скачет на нем.
— Кем бы ты ни был, ты уже слишком много знаешь, — мальчик, похоже, подтвердил то, что пыталась сказать мне призрачная наездница. — Тебе бы лучше ни с кем из них о ней не говорить. Уходи, пока они еще могут выпустить тебя. Времени осталось немного. Если ты думаешь, что тебе не грозит опасность… пойди в мавзолей. На мозаике нажми на щит, который ангел-хранитель держит над собой.
Его глаза закатились под лоб, и между веками остались белки, словно у статуи из белого мрамора. Руки соскользнули с подлокотников стула на колени, повернулись ладонями вверх.
Возможно, он впал в транс по собственной воле, а может, это состояние наступало самопроизвольно, как случается приступ у эпилептика, не принимающего необходимые лекарства. Я, однако, заподозрил, что в себя он ушел осознанно, словно хотел разобраться, а что там творится, тем самым указывая мне на дверь.
Какое-то время я наблюдал за ним, но он не менял принятого решения, и я понял, что нет смысла выводить его из транса и пытаться заставить сотрудничать со мной.
Я даже представить не мог, что человек, отчаянно нуждающийся в моей помощи, откажется иметь со мной дело после того, как мне удалось его найти.
Прежде чем уйти, я более внимательно осмотрел спальню: когда убежал туда, чтобы спрятаться от миссис Теймид, сделать этого не успел. Так же, как в гостиной, все говорило о том, что живет здесь взрослый мужчина. Преобладали темы охоты и собак. Никаких игрушек. Никаких комиксов. Никаких постеров. Никакой игровой приставки. Никакого телевизора.
Книги в переплете лежали не только на столе для завтрака, с которого домоправительница забрала поднос, но и на прикроватном столике, и на комоде. Авторы этих книг писали определенно не для девятилетнего мальчика: Фолкнер, Бальзак, Диккенс, Хемингуэй, Грэм Грин, Сомерсет Моэм…
Я заподозрил, что это не личные апартаменты ребенка и он живет здесь с кем-то еще. Но в стенном шкафу висела только детская одежда, а в ванной я увидел только одну зубную щетку и никаких бритвенных принадлежностей, без которых редко обходится взрослый мужчина.
Вернувшись в гостиную, я постоял, глядя на мальчика, не только в тревоге, но и в недоумении. Он выглядел таким ранимым, и я знал, что должен ему помочь, но он так же ревностно оберегал свои секреты, как все остальные обитатели Роузленда.
Чтобы подтолкнуть меня и Аннамарию к более раннему уходу из Роузленда, он предложил мне заглянуть в мавзолей.
Внезапно я вспомнил, что сказал мне Паули Семпитерно после того, как решил не стрелять мне в лицо: «Если ты что-то ищешь в Роузленде, то обязательно найдешь противоположное. Если хочешь выжить, поищи свою смерть».
И я направился в мавзолей, где мог найти только пепел мертвых, аккуратно упакованный в урны. Так я, во всяком случае, думал.
Глава 18
Осторожно, чуть ли не цыпочках, я двинулся в обратный путь на кухню, но, наверное, ничего бы не изменилось, если бы я пел и танцевал, потому что особняк, похоже, пустовал. Шеф Шилшом еще не вернулся к недочищенной картошке, и я задался вопросом, а не продолжается ли конференция в апартаментах Волфлоу.
Выйдя из кухни и пересекая южную террасу, чтобы по лестнице подняться к фонтану, я увидел главного садовника, мистера Джэма Дью, который стоял на склоне, среди водных каскадов. Невысокий, широкоплечий, с гладким, доброжелательным лицом Будды, он, возможно, родился во Вьетнаме, но точно я не знал, потому что разговаривали мы лишь однажды и коротко. Я похвалил его за ухоженность ландшафта, он меня — за тонкий вкус, позволяющий оценить его совершенную работу.
Среди обитателей Роузленда чувством юмора обладал, наверное, только мистер Дью, и если сложившаяся в поместье ситуация продолжала бы ухудшаться, — иначе, похоже, быть и не могло, — я мог бы даже специально найти его в надежде услышать что-то веселое.
В тот момент он не катил тачку и не держал в руках никаких садовых инструментов. Просто внимательно рассматривал неотличимый от ковра мягкий газон, должно быть, выискивал пробравшийся в его владения ползучий сорняк, чтобы тут же его уничтожить.
Я имел полное право заглянуть в мавзолей и уже успел там побывать, но мне бы не хотелось, чтобы мистер Дью заговорил со мной и, возможно, составил бы мне компанию. В его присутствии я бы не решился нажимать на щит ангела, изображенного на стеклянно-керамическом панно, как предложил мне мальчик.
Покинув террасу, я двинулся на восток, с тем чтобы изменить курс, выйдя из поля зрения садовника и особняка, и подойти к мавзолею уже с юга.
Как только они оба скрылись из виду, я вдруг остановился как вкопанный, осознав, что за два предыдущих дня, да и сегодня, ни разу не видел мистера Дью за работой. Не видел работающим ни одного из его подчиненных, хотя по моим прикидкам для поддержания должного порядка на такой территории требовалась команда из шести или семи человек.
Ни разу я не слышал гудения газонокосилки. Или пылесоса для листьев.
Я вспомнил идеальные чистоту и порядок в доме, который обеспечивали только миссис Теймид и Виктория Морс. Застать их за работой мне тоже не удалось.
Связь этих фактов не вызывала сомнений. Что-то она да значила. Но на текущий момент суть этого являлась для меня такой же тайной, как содержимое документа, написанного алфавитом Брайля.
Передо мной, окруженная с трех сторон калифорнийскими дубами, протянулась длинная лужайка. Посреди нее стояла большая свинцовая скульптура Энцелада, одного из титанов классической мифологии. Он смотрел в небо и воинственно вздымал кулак.
Титаны воевали с богами. Их раздавили те самые камни, из которых они строили гору, чтобы добраться до небес.
Честолюбие и глупость — опасное сочетание.
Что-то в Энцеладе показалось мне странным. Приблизившись, я понял, что он отбрасывает две тени, одну более темную и короткую, чем другую.
Ничего хорошего это не сулило. Такое же необъяснимое явление я уже видел, в конюшне, и закончилось все внезапным наступлением неизвестно откуда взявшейся ночи, которая принесла с собой толпу существ, названных миссис Теймид уродами.
Галеоны темных облаков наплывали с севера, но небо по большей части еще оставалось чистым. Солнце приближалось к зениту.
Я прикрыл глаза рукой, разглядывая тени окружающих лужайку деревьев, ожидая увидеть под ними злобных существ с враждебными намерениями. Как это было здесь постоянно, я чувствовал, что за мной наблюдают. Но эти наблюдатели, при условии, что они существовали, маскировались отлично.
У меня на глазах вторая тень, падавшая на восток, уползла обратно в титана. Осталась только более короткая и темная тень. Начав отступать от заведенного порядка, природа неожиданно решила вернуться в привычные рамки.
Я могу существовать с призраками мертвых, при условии, что они оставляют меня в покое, когда я в ванной. Меня больше тревожит иной раз случающееся и, несомненно, сверхъестественное событие, выходящее за пределы моего понимания, потому что я опасаюсь, как бы оно не стало частью моей жизни. Если восход и закат не будут следовать друг за другом, если все и везде начнет отбрасывать две тени, тогда, возможно, уже завтра птицы примутся лаять, собаки — летать, а через неделю я превращусь в совершенно рехнувшегося повара блюд быстрого приготовления, разговаривающего с оладьями на сковороде и ожидающего от них ответа.
