Дин Кунц - Апокалипсис Томаса
Помня о том, что совсем недавно начальник службы безопасности, Паули Семпитерно, высказал желание пустить мне пулю в лицо, нарушение мною покоя мистера Волфлоу могло привести к чему-то и похуже, чем к строгой лекции о соблюдении правил приличия. Так что не следовало забывать про осторожность.
Словно сама мысль о Семпитерно призвала его, грубый голос начальника службы безопасности послышался из-за одной из дверей западного крыла по правую руку от меня.
Другой голос, более озабоченный и менее злой, безусловно, принадлежал шефу Шилшому. Все-таки он покинул кухню не для того, чтобы взять забытое лекарство в своей маленькой квартирке на первом этаже.
Третий голос, скорее всего, Ноя Волфлоу, — его спальня находилась в западном крыле, — определенно их успокаивал.
Я смог услышать лишь несколько слов, но интонации подсказывали, что все трое о чем-то спорили. Я представил себе, что Семпитерно предлагает пропустить меня через дробилку для щепы, Шилшом хочет поджарить меня с луком и морковкой, прежде чем передать в знак вечной дружбы тем красноглазым животным, что бродили по Роузленду, но Волфлоу не соглашается ни на первое, ни на второе, потому что по-прежнему зачарован Аннамарией по причинам, которые даже сам не может объяснить.
Несмотря на искушение подслушать под дверью продолжение разговора, благоразумие и психический магнетизм заставили меня отвернуться от голосов. Я двинулся по южному коридору, в первой половине которого двери встречались мне по правую руку. Не сходя с ковровой дорожки, продвигаясь бесшумно, я радовался тому, что сила, которая направляла мои ноги, никогда не заставляла их пуститься в пляс.
Перед тем как южное крыло встретилось с южным концом восточного крыла, меня потянуло к двери по правую руку. Я взялся за дверную ручку, прислушался, но за дверью не раздавалось ни звука.
Войдя, оказался в гостиной, которая примыкала к спальне. На стуле с деревянной спинкой сидел мальчик с широко раскрытыми, белыми глазами, похоже, ослепленный толстыми катарактами.
Глава 15
Ребенок никоим образом на меня не отреагировал, поэтому я тихонько закрыл дверь в коридор и прошел в комнату.
Его руки лежали на коленях, ладонями вверх. Губы чуть разошлись. Недвижный, молчаливый, он то ли умер, то ли впал в кому.
Гостиная и спальня, которую я видел через открытую дверь, совершенно не соответствовали ни вкусам, ни потребностям мальчика восьми или девяти лет. Лепные медальоны на потолке топорщились стрелами, на стенах висели гобелены с изображениями охоты на оленей, мебель, несомненно, сработали в Англии, правда, период я определить не мог, на столах и тумбочках стояли многочисленные бронзовые статуэтки охотничьих собак, на полу лежал золотисто-красно-коричневый персидский ковер. В таких апартаментах пристало жить мужчине, который не один десяток лет отдавал свободное время охоте, но не столь юному мальчику.
Окна закрывали портьеры, освещали гостиную настольная лампа у дивана и торшер у кресла, с шелковыми, в складках, абажурами. Углы прятались в тенях, но я не сомневался, что в комнате, кроме мальчика, никого нет.
Я подошел к нему. Он по-прежнему не реагировал на мое появление, и какое-то время я постоял, глядя на него, гадая о его состоянии.
Эти ужасные белые глаза говорили о том, что катаракты полностью скрывали и радужные оболочки, и зрачки, то есть мальчик ничего не видел.
Хотя я не слышал вдохов и выдохов, грудь у него чуть поднималась и опускалась: он дышал, пусть медленно и неглубоко.
Если не считать этих жутких глаз, выглядел он очень даже ничего: чистая белая кожа, правильные черты лица, говорившие о том, что с годами он вырастет в красавца, густые черные волосы. Для своего возраста ему, возможно, не хватало росточка; а может, стул зрительно уменьшал его рост: ноги не доставали до пола.
Я подумал, что лицом он немного похож на призрачную наездницу, но утверждать бы не стал.
«…смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи…».
Я понял, что нашел человека, о котором говорила Аннамария. Но не знал, ни какая ему грозит опасность, ни что я могу для него сделать.
Его левая рука, лежащая ладонью вверх на колене, дернулась, каблук левой туфли дважды ударился о стул, словно доктор стукнул молоточком по коленной чашечке, проверяя рефлексы.
— Ты меня слышишь? — спросил я.
Он не ответил, и я присел на скамеечку перед стулом. Понаблюдав за ним какое-то время, протянул руку к правому запястью мальчика, чтобы послушать пульс.
Хотя он не двигался и дышал спокойно, сердце мчалось: сто десять ударов в минуту. Но равномерных, не чувствовалось, что он чем-то взволнован или встревожен.
Кожа на ощупь была такой холодной, что я зажал его правую руку в своих.
Поначалу он не отреагировал, но неожиданно его пальцы шевельнулись и крепко сжали мои. Легкий вздох сорвался с губ, по телу пробежала дрожь.
Как выяснилось, никаких катаракт и не было. Просто глаза закатились очень уж далеко. Я и представить себе не мог, что такое возможно. Появились радужки, рыжевато-карие и чистые.
Первые мгновения он смотрел словно сквозь меня, на что-то находящееся за пределами комнаты. Потом сфокусировал взгляд на мне, и удивления в его взгляде я не заметил. Он смотрел на меня с таким видом, будто мы давно знали друг друга, а может, так, словно, при всей молодости и неопытности мальчика, в этом мире его ничего удивить не могло.
Пальцы мальчика разжались, он отдернул руку. Его морозно-белая кожа чуть порозовела, будто в отблесках огня, но ближайший камин стоял темным и холодным.
— С тобой все в порядке? — спросил я.
Он несколько раз моргнул и оглядел комнату, словно напоминая себе, где находится.
— Меня зовут Одд Томас. Я живу в гостевом домике.
Он вновь обратил внимание на меня. Смотрел прямо, не отводя глаз, дети так обычно не смотрят.
— Я знаю.
— Как тебя зовут?
Вместо ответа услышал:
— Мне говорили, что я должен оставаться в своих комнатах, пока ты здесь.
— Кто говорил?
— Они все.
— Почему?
Он поднялся со стула, я — со скамеечки. Мальчик подошел к камину. Посмотрел на поленья, лежащие на бронзовой подставке для дров.
Решив, что он может больше ничего не сказать, я повторил вопрос:
— Как тебя зовут?
— Их лица тают, обнажая черепа. И их черепа становятся черными, когда воздух прикасается к ним, и все их кости чернеют. А потом черное уносится, как сажа, и ничего не остается от них.
Говорил он голосом мальчика, и едва ли когда мне доводилось слышать, чтобы ребенок говорил с такой серьезностью. Но еще больше, чем серьезность, меня поразил смысл его слов, грусть, звучащая в них, даже отчаяние.
— Может, двадцать девочек в форме и гольфах, — продолжил он, — идущих в школу. Секунда, и одежда их в огне, и их волосы, а когда они пытаются закричать, пламя вырывается из ртов.
Я подошел к нему, положил руку на худенькое плечо.
— Кошмарный сон, да?
Глядя в камин, словно видя там горящих школьниц, а не поленья на подставке, он покачал головой:
— Нет.
— Кинофильм, книга, — я пытался его понять.
Он посмотрел на меня темными и блестящими глазами, в которых стояла та же боль, какую я видел в глазах призрачной наездницы, восседающий на жеребце-призраке.
— Тебе лучше спрятаться.
— О чем ты?
— Почти девять часов. Она приходит в это время.
— Кто?
— Миссис Теймид. Она приходит в девять часов, чтобы забрать мой поднос с завтраком.
Повернув голову в сторону двери, я услышал шум в коридоре.
— Тебе лучше спрятаться, — повторил мальчик. — Они тебя убьют, если узнают, что ты видел меня.
Глава 16
Паули Семпитерно говорил, что хочет пустить мне пулю в лицо, так оно ему не понравилось. Я достаточно часто смотрелся в зеркало, чтобы понять его мотив. Но я не мог представить себе, почему мне должны вынести смертный приговор за встречу с этим мальчиком на втором этаже особняка. Ребенок, конечно, показался мне странным, но я поверил его зловещему предупреждению.
Метнувшись из гостиной в следующую комнату, увидел, что кровать заправлена, и решил, что миссис Теймид идти сюда незачем. Потом заметил поднос для завтрака на маленьком столике, рядом со стопкой книг.
Через другую дверь заглянул в ванную комнату. Окошки там обычно малы для побега, так же, как сливное отверстие в самой ванне.
И стенной шкаф-гардеробная показался мне столь же небезопасным, как ванная комната. Но я услышал, как миссис Теймид спрашивает мальчика в гостиной, позавтракал ли он, и вошел в стенной шкаф, это последнее убежище. Дверцу закрыл не полностью, оставил щелочку в дюйм.
В «Ребекке», и в книге, и в фильме, старшая домоправительница, миссис Дэнверс, выведена ходячим топором в длинном черном платье, и с первой встречи с ней понятно, что она или кого-то зарубит, или подожжет дом.
