Марк Вайнгартнер - Месть Крестного отца
На втором этаже находились спальни к кабинеты. Стол возвышался на платформе высотой в пятнадцать сантиметров (идея Эдди), чтобы, сидя за столом, смотреть на посетителей сверху вниз. Верхний этаж вмещал зал для банкетов с кухней и винтовой лестницей на крышу с террасой.
Парадиз вошел в кабинет и захлопнул за собой дверь.
— Внизу у нас свинарник.
— У тебя извращенное восприятие, — сказал Момо. — Это как с новым мылом и носками, со всеми вещами, с которыми приходится прощаться, шагая в ногу с модой. Но, откровенно говоря, заморочка с газетой заходит слишком далеко.
Эдди каждый день надевал неношеную пару носков. Еще он выбрасывал мыло, как только стирались буквы.
— Да, у каждого свои чудачества, — ответил Эдди и сделал вид, будто собирается взъерошить покрытые гелем волосы Таракана, которые и правда были тверже тараканьей оболочки.
На самом деле его звали Косимо Бароне. Момо надеялся стать capo, что не удивило бы Эдди и ничуть не разозлило. Косимо был хорошим человеком, честно заработавшим нажитое. Ходили слухи, будто Таракан в столь близких отношениях с Ником Джерачи, что станет его преемником, то есть capo, но Эдди тоже прекрасно ладил с Ником. Когда произошло перемещение должностных лиц, Момо находился в тюрьме, на севере штата, куда попал после полицейского налета на автомастерскую, в которой разбирали на части угнанные автомобили. Он отсидел срок и никого не выдал, что, с одной стороны, было причиной поощрить, а с другой — недавно освободившийся человек слишком выпал из курса дел, чтоб стать capo. Поэтому должность занял Эдди Парадиз, а Момо Таракана выпустили досрочно и отправили на месяц отдыхать в Акапулько, оплатив все расходы, включая женщин. Справедливо или нет, пришлось смириться. Надо жить настоящим, если не хочешь пойти по стопам Ника Джерачи или дяди Салли. Эдди гордился тем, что живет сегодняшним днем.
— Мило с твоей стороны оставить мне рабочих, — отметил Парадиз. — Я б огорчился, если бы не решил еще пару житейских проблем.
— Я разговаривал по телефону.
— Надеюсь, по поводу уборки нашей дыры. Или мне самому обо всем думать?
— Наши парни вполне могут это сделать.
— Если бы могли, давно бы сделали. Их здесь вообще нет. — Была суббота, к тому же День Колумба.
Момо рассмеялся:
— Может, мне еще предоставлять отчеты о проделанной работе?
— Нет, просто выполняй, что тебе говорят, — ответил Эдди. — Найди уборщицу, службу по ремонту, что угодно.
— Не смотри на меня так, будто я балду гоняю, — возразил Таракан. — Бегаю все утро, развлекаю наших друзей из Нового Орлеана. — Момо имел в виду Карло Трамонти и его людей. Трамонти приехал в Нью-Йорк, чтобы обратиться к Комитету. Честь разместить их выпала Эдди Парадизу и его подручным, ко всему прочему.
— Черт, ты хоть знаешь, что это значит?
— Конечно, я путешествую, много узнаю.
— Ты путешествуешь? Да ты нос не высовываешь из Бруклина.
— А как же Мексика? — Момо протянул загорелые руки.
Парадиз хотел упомянуть солнечную лампу для гомиков, но промолчал.
— Мексика — исключение, которое лишь подтверждает правило.
Таракан покачал головой.
— Что такое? — спросил Эдди. — Давай. Валяй. Выкладывай.
Он ждал признания, что поездка в Мексику была утешительным призом, отпуском вместо заслуженного повышения. Чем раньше они выяснят все между собой, тем лучше.
— Говори же, — велел Парадиз, на сто процентов уверенный, что Мамо не решится.
— Что говорить?
— О Мексике. Не тормози.
Таракан поднял руки.
— Понятия не имею, о чем ты.
Эдди знал, что в подобных ситуациях Майкл Корлеоне умудрялся «выкурите» человека молчанием. Он попытался досчитать до цифры, сколько прожил лет. Этому научил Джерачи. Если не отводить взгляда, Противник отмерит секунду на каждый год и выпалит нужный ответ.
— Не понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Момо (Эдди успел досчитать до тринадцати). — Но, к твоему сведению, я выезжал из Бруклина прошлым вечером, забирал чуваков из аэропорта.
— Ко го-кого?
— Я думал, ты любишь негритянский рок-н-ролл, — сказал Таракан. — Не могу поверить, что ты никогда не слышал слова «чувак».
Парадизу не было надобности спрашивать, какая связь между словом и рок-н-роллом. Музыка служила поводом для бесконечных споров. Момо всего лишь имел в виду, что он в равной мере сомневается в обеих вещах. Несменяемая шутка разрядила атмосферу.
— И ты думаешь, — продолжил Эдди, — так можно называть человека в лицо? Чуваком?
— Меня все зовут Тараканом, но у меня хватает чувства юмора, чтобы это правильно воспринимать.
— Да, но ты не так уж спокойно реагируешь на «итальяшку», «макаронника» и тому подобное.
— Только из уст людей, которые не такие, как мы.
— Ты не очень-то похож на Трамонти и его людей, — отметил Эдди.
— Может, и нет, но, не обижайся, есть заметное сходство между тобой и этим, как там его…
— Забавно. — Парадиз догадался, о ком идет речь. У Трамонти пять младших братьев. Момо имел в виду Карлика Аги, consigliere, который не был настоящим карликом, но не выдался ростом. — Так где они?
— Чуваки? Я выделил им «Кадиллак» с водителем, дал карту залива. Потом они будут обедать в ресторане «Мэнни вулфс». Заказан лучший столик, и, как бы они ни противились, счет пришлют нам. — Эдди одобрительно кивнул. — К твоему сведению, «Мэнни» тоже находится за пределами Бруклина.
— Я задел за живое, да? — широко улыбнулся Эдди.
— Просто считаю нужным подчеркнуть.
— Не обязательно ехать в «Мэнни вулфс», чтобы заказать столик, — заметил Парадиз.
— Надо ехать, чтобы проверить, хорошее ли это заведение.
— Это известно любому ребенку в Нью-Йорке.
— Черт! Ты ведь прекрасно знаешь, что я бывал за пределами Бруклина.
Таракан воспринимал все буквально.
— Может, ты прав, — сдался Эдди. — Если подумать, тюрьма расположена не в Бруклине.
* * *Когда вернулся мальчик с газетой, Эдди понял, что хотел сказать ему Спанос.
На параде ожидается всеобщий протест из-за проблем, возникших у Джонни Фонтейна с Комитетом Невады по азартным играм, и его якобы подтвержденных связей с пресловутым Майклом Корлеоне, а также гангстерскими организациями Нью-Джерси, Чикаго и Лос-Анджелеса. Удар ниже пояса. Пресловутым. Эдди понимал, что только в здании суда (да и то теоретически) существует презумпция невиновности., В прессе ты тот, кем тебя назовут.
С другой стороны, они поместили бесспорно удачную фотографию дона в смокинге на выходе из «Метрополитен-опера» с племянницей Франческой, которая помогала управлять фондом Вито Корлеоне. Снимок говорил об истинном отношении газеты. Ведь всегда можно найти нелицеприятную фотографию.
Вниз тянулась длинная колонка: праведные граждане отстаивали очевидную точку зрения, что все итальянские американцы — честные, трудолюбивые люди, помогавшие, строить Америку. Большинство никогда и не видело настоящего гангстера. Ближе к концу, после явной чуши о некой юной вертихвостке, с которой якобы спит Фонтейн, упоминался назначенный на вечер фейерверк на пирсе в бруклинском районе Ред-Хук, спонсируемый итало-американским профсоюзом полицейских, но за подписью анонимного благотворителя, коим, согласно неназываемому источнику, являлся Майкл Корлеоне.
Эдди бросил газету Момо и поднял следующую. Снова упомянут анонимный спонсор. На самом деле деньги были выделены из фонда Вито Корлеоне. Журналисты похожи на щенят: смышленые, забавные, виляют хвостами, когда их кормишь. Но рано или поздно они начнут жевать твои тапочки и делать лужи на ковре. Происходит это случайно или назло — не понять. Глупые животные, и только болван думает иначе. И все же они сообразительны. При наличии времени и дармового корма их можно научить потрясающим трюкам.
Редактор и тут выбрал гламурную фотографию Майкла Корлеоне под руку с очаровательной и талантливой Маргаритой Дюваль. Газетчики вложили столько же сил в создание легенды о нем, как и Эдди Парадиз.
— Десять к одному, — сказал он, — что неназываемый источник — это пиар-агентство, которое с потрохами купил Хейген.
Ложь. Обо всем позаботился сам Эдди и гордился своей инициативой. Назначение Фонтейна главным маршалом — тоже дело его рук. В Комитете есть свой человек. Зная, что Фонтейн — крестник покойного Вито, Парадиз решил, что Майклу будет приятно прочесть о нем что-нибудь позитивное в противовес дерьму, вылитому прессой из-за стычек с властями Невады в их ковбойских шляпах. Вышла неурядица, ну да не страшно. Как говорят, лучше дурная слава, чем никакой.
— Ты полагаешь? — Таракан ни в коем разе не был тупицей, просто медленно соображал.
