Джон Гришем - Камера
— Много ли в фирме партнеров-евреев? Процентов восемьдесят?
— Не знаю. Честно говоря, меня этот вопрос никогда не интересовал.
— Зато меня он волнует. Видишь ли, меня здорово смущало то, что мои интересы отстаивала банда ханжей и фанатиков.
— Большинство наших клиентов испытывают к ним только благодарность.
Размеренно-плавным движением Сэм извлек из нагрудного кармана синюю пачку сигарет «Монклер» и дешевую пластиковую зажигалку. В разрезе его наполовину застегнутой спортивной куртки виднелись густые седые волосы. Жить здесь без кондиционера невозможно, подумал Адам.
Закурив, Кэйхолл пустил к потолку струю дыма.
— Мне казалось, на контактах с вашими людьми уже поставлена точка.
— Меня никто сюда не посылал. Я приехал по собственной воле.
— Для чего?
— Н-не знаю. Вам необходим адвокат, и…
— Почему ты нервничаешь?
Адам сжал в кулак пальцы с изгрызенными ногтями, ботинки его перестали отбивать чечетку.
— Я не нервничаю.
— Да тебя же трясет. Я перевидал десятки адвокатов, но такого беспокойного встречаю впервые. В чем дело, малыш? Боишься, я на тебя брошусь?
Хмыкнув, Адам попытался улыбнуться:
— Не валяйте дурака. Я ничуть не нервничаю.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть.
— А выглядишь на двадцать два. Когда закончил учебу?
— В прошлом году.
— Великолепно. Эти еврейские выродки прислали сюда необстрелянного мальчишку. Давно знал, что в глубине души они желают мне смерти. Твой приезд — лишнее тому доказательство. Сначала я убивал их, теперь они горят желанием убить меня. Все сходится.
— Значит, вы признаете, что убили детей Крамера?
— Хорошенький вопрос, черт побери! Присяжные говорят, так оно и было. Девять лет апелляционные суды подтверждают их точку зрения. Да кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?
— Вам нужен адвокат, мистер Кэйхолл. Я приехал сюда, чтобы помочь.
— Мне нужно многое, парень. Но уверяю тебя, я обойдусь без советов какого-то сопливого юнца. Ты опасен, сынок. И слишком глуп, чтобы осознать это.
Лишенный всяких эмоций, голос Сэма вновь прозвучал спокойно и взвешенно. Держа сигарету между средним и указательным пальцами, Кэйхолл аккуратно стряхнул пепел в пластиковый стаканчик. Лицо его оставалось бесстрастным.
Адам черкнул в блокноте очередную закорючку и еще раз попробовал выдержать на себе немигающий взгляд собеседника.
— Послушайте, мистер Кэйхолл, я, как юрист, выступаю категорически против смертной казни. У меня отличное образование, я назубок знаю Восьмую поправку и могу быть вам полезен. Вот почему я здесь. Услуги профессионального адвоката обойдутся вам даром.
— Даром, — повторил Сэм. — Удивительное великодушие. А известно ли тебе, малыш, что еженедельно сюда приходят трое твоих коллег, которым не терпится обласкать меня — даром? Трое опытнейших буквоедов, трое богатеньких пройдох и настоящих светил юриспруденции. Они охотно займут твое место, начнут писать новые апелляции, давать интервью, позировать перед камерами, будут в последние часы трогательно держать меня за руку, а потом наблюдать за тем, как я вдыхаю газ. Через час они выступят на пресс-конференции, через день заключат договор с издательством, если не с киностудией. Они договорятся о съемках маленького телевизионного сериала о жизни и смерти Сэма Кэйхолла, легендарного куклуксклановца. Я стал знаменитостью, сынок. А поскольку уже начаты приготовления к казни, слава моя будет еще громче. Вот почему сюда так рвутся адвокаты. Они чуют запах хорошей наживы. Бедная, несчастная страна.
Адам покачал головой:
— Все это не для меня, даю слово. Готов подписать соглашение о конфиденциальности.
— Ага! — Сэм ухмыльнулся. — Кто же проследит за его выполнением, когда я уйду?
— Ваша семья.
— О семье — ни слова, — твердо сказал старик.
— Мои намерения чисты, мистер Кэйхолл. Фирма «Крейвиц энд Бэйн» представляла ваши интересы в течение семи лет, ваше дело я изучил от корки до корки. Как, собственно, и все ваше прошлое.
— Поздравляю. Сотни газетчиков исследовали также и мое исподнее. Великое множество проныр хвастают сейчас своей осведомленностью, но мне от нее никакого толку. Осталось четыре недели. Ты в курсе?
— У меня с собой постановление суда.
— Через четыре недели они откроют кран.
— Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы, не повторю ни слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или киношниками. Клянусь.
Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову. Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.
— Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? — вдруг спросил Сэм.
— Баррони?
— Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на прошлой неделе.
Адам тщетно пытался вспомнить.
— Должен был что-то слышать.
— Должен был что-то слышать? Ты, образованный, начитанный — и всего лишь «должен был слышать»? О Баррони? Дырка ты в заднице, а не юрист.
— Я не дырка в заднице.
— Ну-ну. А как насчет «Штат Техас против Икеса»? Уж это дело ты наверняка прочитал?
— Когда оно слушалось?
— Месяца полтора назад.
— Где?
— В окружном суде.
— Тоже по Восьмой поправке?
— Не будь идиотом. — Сэм пренебрежительно усмехнулся. — Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдет всего четыре недели, и мне…
— Нет, я не помню Икеса.
— Что же ты читал?
— Все наиболее важные отчеты.
— И про Бэрфута тоже?
— Естественно.
— Расскажи мне о нем.
— Это что, экзамен?
— Это то, чего я хочу. Откуда он родом?
— Не помню. Но дело называлось «Бэрфут против Эстелла», восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, что приговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций и не имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.
— Господи, ты действительно читал его. Неужели не ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение? Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная власть приветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции, которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году, Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона. Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена — теми же самыми ослами в черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать с конституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решили упростить процедуру. Мне это кажется странным.
— Не вам одному.
— А Далэни? — Сэм глубоко затянулся. Несмотря на работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.
— Откуда он?
— Из Луизианы.
— Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал их побольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.
— Использовать?
— В своей практике, при оформлении ходатайств или апелляций.
— Выходит, ты уже занимался смертными приговорами? Сколько у тебя их было?
— Ваш — первый.
— Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеи вознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?
— Мне никто ничего не поручал.
— Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?
— Он примерно ваших лет.
— В таком случае ему осталось недолго, согласен? А Тайнер?
— Мистер Тайнер на здоровье не жалуется. Передам, что вы им интересовались.
— Будь любезен. Скажи, я соскучился. Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их за дверь.
— Они не жалели своих сил.
— Пусть пришлют мне счет. — Сэм хихикнул впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки новую сигарету. — Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.
— Это вполне по-американски.
— Они преследовали меня, докучали мне, издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.
— Думаю, вы еще удивитесь.
— Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.
— А ведь это благодаря именно им вы пока так и не вошли в газовую камеру.
— Я должен быть благодарен? Да передо мной в очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь девять с половиной лет. Тримонт — четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он ни сделал, виноват оказывается другой.
