Йен Фишер - Ночной консьерж
Спустя неделю консилиум из трех внимательных, чутких людей в белых халатах выдал диагноз. Психопатия, патология характера. До сих пор никто не смог объяснить толком, что означает эта бессмысленная формулировка. Что у пациента сильный характер? Слабый характер? Болезненно сильный характер? Что у него нет характера? Бессмыслица…
Мать плакала и пыталась найти ему работу. Положительный эффект от психушки все же был. Его не взяли в армию. Возможно, этим спасли ему жизнь. А мать тем временем продолжала уговаривать знакомых начальников. В маленьком городке это нетрудно, ты всегда лично знаком с директором столовой, либо с его женой, либо с тещей, на крайний случай с двоюродной племянницей.
Серж начал свою карьеру с подсобного рабочего в столовой Промкомбината. Затем была прачечная «Ромашка», новый виток карьеры – грузчик в гастрономе № 32, а еще – курьер в газете «Светлая Новь», санитар в больнице, разнорабочий в ЖЭКе… Ни в одном месте ему не удавалось продержаться дольше недели. Каждый раз, собираясь на работу – мурашки по коже от одного словосочетания! – он усилием воли пытался отключить свое достоинство, настраиваясь на заведомо неприятный процесс. А затем кто-то из мелких начальников, кому он подчинялся, обязательно умудрялся сказать что-то или посмотреть на него так, что он ощущал себя бесправной прислугой. Низкооплачиваемой прислугой, не имеющей голоса, обреченной на прозябание внизу социальной лестницы. Серж бросал фартук в угол и уходил. Он кричал, что они мудаки, презирал их за то, что они не слышали первый альбом «Radiohead», мочился в кастрюлю с компотом и уходил. Он не мог подчиняться. Он ненавидел себя, когда они давали ему почувствовать себя слугой. Ненавидел до ужаса, до ярости, до приступов трясучки и мыслей о суициде.
После увольнения с шестого места работы Гала на правах старшей сестры начала серьезный разговор.
– Ты должен приучить себя подчиняться, иначе не выживешь. Посмотри вокруг – все кому-то подчиняются. Это нормально, так заведено в природе, и ты не сможешь этого изменить.
– Не могу… Пробовал… Я – не «все». – Серж сидел на диване в светлой гостиной, мрачно разглядывал новые босоножки сестры из желтого кожзаменителя и стертые кроссовки Богдана. Тот притащился зачем-то вместе с женой. Сидел, дымил папиросой, спасибо, что помалкивал.
– Правильно. Ты – не «все». Ты хуже, чем «все». Эти «все», которых ты презираешь, хоть копейку зарабатывают! А ты? Так и будешь сидеть на нашей с матерью шее? Мы что – двужильные? Ты свои модные костюмчики на чьи деньги покупаешь? Кассеты с этой своей музыкой откуда берешь? Не хочешь быть прислугой? А нас за прислугу держать тебе нравится? Нравится? Отвечай!
Он молча догрыз ноготь. Хотел сказать, что нормально ко всем относится, никого не презирает, никому плохого не желает, а деньги на шмотки и на диски зарабатывает игрой. Но дискутировать с истеричкой было лениво и бессмысленно. И заусеница вылезла.
И тогда Богдан неожиданно сказал:– Слушай, парень, а хочешь в Австралию? Там тепло, пальмы растут и кенгуру бегают. У меня тетка живет в Сиднее, я напишу, она тебя примет… Тетка добрая, в гостинице работает, три языка знает…
Было странно слышать, как Богдан расхваливал свою тетку. Но в тот момент, когда Серж переживал безысходность и отчаяние, мысль свалить из городка показалась ему приятной. Тогда все куда-то сваливали. Кто – в столицу Украины, кто – в столицу России, кто – подальше. Наверняка в Австралии люди деликатнее, чем здесь. И сестра не будет донимать нотациями. Видимо, он улыбнулся. Потому что Богдан заторопился:
– Согласен? Только у нас с тобой будет уговор. – Богдан посмотрел на него в упор, по-пацански. Серж кивнул.
– Ты пойдешь к ней в гостиницу учиться ремеслу, гостиничному делу… А гостиница – это тебе не ЖЭК… это вообще – сфера обслуживания! Понял? Так что будешь не просто подчиняться, а служить. Это тебе будет вместо армии. Понял? Будешь служить и обслуживать! Заранее усмири себя, придумай, будто это… типа игра такая. Прогнись как бы понарошку. А там… Там видно будет. У тебя же с английским неплохо вроде? Вот и подучишь заодно…
Через три месяца Серж улетал в Австралию. На прощание Богдан сунул ему диск Боба Дилана, певца из поколения американских дедушек, со словами: «Вторую песню слушай». Песня называлась «You’re gonna have to serve somebody». Там пелось о том, что все в этом мире кому-то служат, даже те, кому служат все прочие. То ли голос у Боба Дилана был такой убедительный, то ли слова…
Подлетая к Сиднею, Серж без отвращения, даже с каким-то мрачным удовольствием думал о том, как станет играть в слугу. Как будет прогибаться, бегать по чужим окрикам, поддакивать, ловить каждое слово на лету… Будет исполнять все, что ему прикажут. Это не обидно, заговаривал он себя, не унизительно. Это даже весело! Когда играешь во что-то, как легко, оказывается, все получается! А еще проще играть в слугу, держа наготове бритву. Осознание, что ты в любой момент можешь перерезать горло своему господину, примиряет с подчиненным положением.Серж вспомнил школьные шалости и улыбнулся, прижавшись лбом к холодному иллюминатору. Впервые в жизни он был готов подчиниться. Ему этого даже хотелось. И снова было хорошо в тот момент.
Глава седьмая
Легкий июньский дождичек сгустил в столице ароматы сирени, черемухи и прочих растений, бурно празднующих приход лета. Только на железнодорожных вокзалах мазут, разгоряченное железо и дешевая выпечка в прогорклом масле определяли букет ароматов. В полдень Серж привез Ганди на Ярославский вокзал в «жигулях» девятой модели со сбитым бампером и чихающим двигателем. Программа удовлетворения изысканных запросов клиента была запущена. Никаких лимузинов и авто представительского класса! Так требует новый уклад жизни мистера Гальдонфини. А еще этот уклад требует срочного переезда в Ярославль.
– В Москве нет обычной молодежи, – объяснял Серж на следующее утро после совместного распития черного ямайского рома, которое закончилось экскурсией в метро и нудной торговлей с милиционерами, проверяющими прописку. – Москва – город, в котором каждый кажущийся «простым» студент – сын бизнесмена, авторитета или отец будущего олигарха. Твое желание пожить обычной жизнью здесь обречено на провал. Все двадцать миллионов человек, которые собрались в Москве, сделали это только с одной целью – чтобы жить в этом городе жизнью необычной. Пусть без свежего воздуха, пусть без хороших продуктов питания, пусть очень дорого, в несколько раз дороже, чем где бы то ни было. Главное – необычно. Здесь капканы соблазнов подстерегают на каждом шагу, и ты обязательно в них угодишь. Так что для простой жизни простому человеку нужен симпатичный город поблизости от столицы. Например, Ярославль.
Ганди по-прежнему сомневался, правильно ли он поступил, что согласился на эту «матрешку» – путешествие в путешествии. Но отступать было поздно. Прежде чем начать тряску в купейном вагоне скорого поезда Москва – Воркута, Серж произвел «посвящение в симплы» – торжественно накормил его «самсой тандырной», как значилось на ценнике отвратительного по запаху и вкусу подобия пирожка, который на вокзале трогал закопченными руками неопрятный человек с восточной внешностью. И сейчас Ганди, одетый по случаю в простенькие джинсы, кеды и футболку с надписью «Х… войне!», пил в купе десятирублевый чай, задумчиво звеня ложечкой в потемневшем от времени граненом стакане и преодолевал желудочные спазмы. Его внешний вид напоминал о кампусах, пыльных библиотеках, веселых общежитиях и демократичных пабах. И возможных следствиях: гастрите, заниженной самооценке, сексуальной неудовлетворенности.
Утром, в день отъезда, был принят двусторонний меморандум, который, в частности, гласил: «В течение ближайших двух недель избалованный наследник шведского криминального авторитета итальянского происхождения мистер Гальдонфини, обладатель многомиллионного состояния, не должен одеваться дороже, чем на двести долларов. И это – парадный дресс-код! Приветствуются трехдневная небритость и легкое пивное амбре. Улоф Гальдонфини не имеет права потреблять продукты питания дороже трехсот рублей за килограмм и напитки дороже двухсот рублей за пятьдесят грамм. Он обязан сам покупать себе еду, стирать и гладить свою одежду, выносить мусор, мыть за собой посуду и стелить кровать. Улоф Гальдонфини обязан следить за своим лексиконом и ни в коем случае не бросаться походя словами и выражениями типа «омары», «бургундские улитки», «“Шато дю Белле” тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года», «мой самолет», «мой особняк в Ганновере», «мой визит в королевский дворец», «мой последний завтрак с Ричардом Брэнсоном», «мой банкир», «моя коллекция сюрреалистов», «моя футбольная команда», «Дрогба – май нигга» и прочее. Он обязан хранить в тайне своё участие в аукционах «Сотбис», как и то, что произошло между ним и Пэрис Хилтон в пентхаусе одноименного отеля после прошлогоднего «Кристи». Он имеет право поддерживать разговор о веселых наркотиках, с удивленным видом, упоминая, что читал о кокаине в модном журнале, и заявляя, что предпочитает шишки по пятьсот рублей за корабль на районе. Когда ему предложат скинуться на стакан травы, какую бы сумму ни назвали, Улоф Гальдонфини обязан закатить глаза и воскликнуть: «Царские ляжки! Как дорого! На Спейнсгате гораздо дешевле! Не замутить ли лучше портвешку?»
