Йен Фишер - Ночной консьерж
Больше всего на свете он ненавидел подчиняться! Каждый раз, когда учитель в школе требовал от него что-то в категоричной форме, он будто наливался изнутри гноем противоречия, который быстро мог перебродить в ненависть. Ему казалось, что если он выполнит приказ, то будет выглядеть в своих глазах слугой, подчинившимся господину. Рабом, покорным и бессловесным. Как те жалкие отрицательные персонажи в романах, не позволявших ему свихнуться окончательно. Смириться с таким положением казалось ему равносильным потери достоинства. Он огрызался и никогда не выполнял приказы. Ему ставили неуды за поведение, выгоняли с уроков, вызывали в школу родителей. Он стискивал зубы и терпел наказания, затаив на требовательного педагога беспомощную детскую злобу. Дома он бесился, рвал тетрадки, кричал, что больше в школу не пойдет никогда, но под вечер затихал, угрюмо разглядывая узоры на обоях в своей комнате или с головой погрузившись в роман Буссенара. Перемена настроения могла произойти очень быстро. Уже на следующий день он смотрел на учителя, накануне выставившего его посмешищем перед классом, равнодушно, даже миролюбиво, а спустя неделю приносил ему контрамарки на Тамару Гвердтцетели. Затем ситуация повторялась, и он вновь оказывался во власти бессильной злобы.
К шестому классу он понял, что злоба необязательно должна быть беспомощной. К тому времени развалилась огромная страна. В считанные месяцы порядок, казавшийся незыблемым, обернулся хаосом. Любой хаос подстегивает индивидуализм. В коллективах, которые десятилетиями казались спаянным единым организмом, теперь никому ни до кого не было дела. Люди поодиночке бились за свои идеи или за выживание. Больше – за выживание. Закон нарушался всеми, закон презирался. Озлобленный тринадцатилетний подросток в таких городских джунглях мог безнаказанно играть в литературных мстителей. Злоба не должна быть беспомощной. Он может давать ей выход и получать от этого удовлетворение. Он может действовать, а не копить в себе! Он должен действовать!
Проколотые шины старенького «москвича», принадлежащего трудовику, тюбики клея, выдавленные в карманы пальто химички, яйца, которыми с балкона квартиры Вовы Канчера, выходящего на улицу перед школой, они обстреливали бредущих после работы домой усталых педагогов. А еще он настучал жене физкультурника, что тот пойдет на концерт Гнатюка с молоденькой буфетчицей. Как же весело ему было! Как упивался он, стоило маленькой мести достичь цели. Это особенное, волшебное чувство, когда взрослые, от которых он зависел, те, кто был способен одним словом опрокинуть все планы на день, хоть на минуту оказывались в его власти. Он воображал себя Зорро, только без маски, она всегда казалась ему слишком карнавальной.
В большинстве случаев он ухитрялся остаться безнаказанным. В этих детских шалостях невозможно установить виновного, если не поймать его за руку. В то же время опытные следователи уверены, что неуловимых преступников не бывает.
За все время, что он мстил учителям, его не уличили ни разу. Но количество маленьких терактов было столь велико, что катилось к возмездию под собственной тяжестью. В десятом классе, когда весна кружила голову предчувствием скорой свободы, за месяц до окончания школы он попался.
Сначала возник конфликт с учителем математики. Давид Моисеевич, пожилой еврей, грузный и неповоротливый, был одним из самых тихих и бесконфликтных педагогов в их выпускном классе. Почему-то в тот день он был раздражителен, разговаривал с учениками резко, а когда Серж, отвечая у доски, нечаянно опрокинул вазу с цветами, раскричался и потребовал, чтобы после уроков он вымыл весь кабинет. Позже все узнали, что накануне Давида Моисеевича против его желания отправили на пенсию. А тогда Серж, стоя у доски, наклонился, поднял с пола острый осколок вазы и начертил им на доске дулю. Близость выпускных экзаменов вскружила ему голову.
Неделей раньше он выиграл блок сигарет в «Монополию». К несчастью, этот блок проиграл ему сын химички, Эльзы Васильевны, сухой и раздражительной грымзы, которая не любила ни химию, ни педагогику. Химичка устроила разнос перед всем классом. Не стесняясь в выражениях, она высмеивала его семью и мать-одиночку, которая вырастила хулигана и мошенника. Больше всего Сержу хотелось огреть ее указкой по шиньону, но ударить женщину он почему-то не мог. Поэтому ограничился коротким словом «Сука!», которое выпалил смачно на всю аудиторию и выскочил, хлопнув дверью. Химичка пообещала, что выпускной экзамен по предмету он не сдаст, даже если дух Менделеева вселится в него.
До выпуска оставалось меньше трех недель. Серж не унывал. В его рукаве был главный козырь, способный решить любую проблему в стенах школы. Джокер. Директор Петр Станиславович. Директор обожал проводить в школе военно-патриотические конкурсы, а также был меломаном и завсегдатаем концертов во Дворце культуры шахтеров. Билеты он получал, разумеется, от Сержа. Через неделю в ДК выступал Газманов, и директор запросил целых три контрамарки. Вручая конверт, Серж посетовал на проблемы с химичкой. «Решим, Кацуро, не дрейфь пока…» – ответил бывший моряк Петр Станиславович, бодро насвистывая мотивчик «Эскадрона».
Дальнейшее походило на сарказм судьбы или зловещий кармический заказ. Так бывает и на поп-концертах, и в оперном театре, так бывает на городском и железнодорожном транспорте: на одно место по недосмотру или корыстному умыслу выписывают два билета. В практике Сержа такое случилось впервые. Именно с директором школы Петром Станиславовичем, его женой и их некрасивой толстой дочерью на концерте Газманова. Богдан Фисенко, к тому времени женившийся на сестре Сержа Гале, выписал ему контрамарки на места, забыв согласовать это с директором ДК. А тот, в свою очередь, не советуясь с администраторами, выписал на эти же места контрамарки для какого-то начальника из области. Директору школы пришлось не только отказаться от концертного удовольствия, но и пережить конфуз на глазах у городской знати. Такое не прощается.
На следующий день после уроков Сержа пригласили зайти в кабинет химии. Вид у директора и химички был как у объединенных сил союзников, осознавших свою миссию во Второй мировой войне. Они сидели за учебным столом, полным пробирок и колб, в которых готовились реактивы к следующему уроку. По лицам блуждали злорадные усмешки, пальцы настукивали по столешнице траурный марш, спины были прямы. Не хватало лишь судейских мантий.
– Кацуро, а ты, оказывается сквернослов! – начал директор. – Эльза Васильевна мне рассказала, как ты сорвал ее урок, матерился, оскорблял педагога… Что скажешь?
– Это я вам первый рассказал, – тихо ответил Серж. – Когда отдавал билеты.
– Ты мне тут не фантазируй! – взвился директор. – Не дорос еще! У нас, между прочим, на тебя жалоба еще с прошлого года лежит – за организацию азартных игр в школе.
– А почему вы об этом говорите только сейчас? – спросил Серж.
– Умничать будешь? Ну раз ты такой умный, образование тебе ни к чему. Думаю, Эльза Васильевна, – директор впервые за время разговора взглянул на сообщницу, – вопрос ясен. Оформляем дело и передаем его в гороно. Хватит терпеть этих индивидуумов! Издеваются над педагогами, а у нас потом инфаркты раньше времени… А кто следующих индивидуумов учить будет? Пушкин?
Эльза Васильевна согласно кивала шиньоном. Серж, уже не испытывая сильных эмоций, на всякий случай сказал:
– Вы мне тупо мстите. Вы – за то, что сын ваш играет и проигрывает, а вы – за концерт…
– Пошел вон отсюда! – заорал директор.Серж пошел к двери, взялся за ручку. Помедлил, развернулся, подошел к столу. Вытащил из кармана штанов спички – он уже курил тогда, – запалил весь коробок и швырнул его в колбу, где парилась селитра. Быстро выскочил из кабинета и прижал всем весом дверь снаружи. И получал удовольствие, слушая крики изнутри. Ему было хорошо в тот момент.
Педсовет потребовал его немедленного отчисления из школы и заведения уголовного дела по статье «хулиганство». Мать обивала пороги, носила петиции в гороно, ночевала в детской комнате милиции и – добилась-таки поблажки. В итоге Сержу позволили сдать выпускные экзамены отдельно от класса, вручив аттестат на месяц позже, без торжественной помпы, буднично, в кабинете заведующего гороно.
Тогда же мать обратилась к доктору. Сержа уговорили провести неделю на обследовании в городской неврологической больнице. Как бы она ни называлась, все люди знают: это – психушка.
Спустя неделю консилиум из трех внимательных, чутких людей в белых халатах выдал диагноз. Психопатия, патология характера. До сих пор никто не смог объяснить толком, что означает эта бессмысленная формулировка. Что у пациента сильный характер? Слабый характер? Болезненно сильный характер? Что у него нет характера? Бессмыслица…
