Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер
Человек медленно поехал на зеленый свет. Слов проститутки он не понимал, но смысл был ясен. Встретившись с девчонкой глазами, он быстро и резко провел пальцем по горлу — мол, «я до тебя еще доберусь». Девчонка с облегчением глядела вслед машине. Марку она определить не могла, а запомнить номер — тем более.
Человек слушал ФИП. На улице Лафайета машин не было вовсе. Мигнув левым подфарником, «форд» въехал под аркаду в начале Будапештской улицы. Справа держал лавочку продавец безделушек для туристов. Свободное место виднелось метрах в двухстах от дома. Группа «Иглз» начала песню «Отель „Калифорния“» с большим соло трубы в интродукции. Человек прибавил звук, потушил фары, выключил мотор, закрыл глаза, закурил и дожидался, когда кончится песня, чтобы пойти потом домой. Через семь минут пятьдесят одну секунду.
Мистраль слушал то же самое и тоже прибавил громкость. После длинного инструментального вступления салон автомобиля заполнил голос Дона Хенли: «On a dark desert highway, cool wind in my hair»…
Клара у себя в машине радио не слушала. Она ехала следом за мужем и озабоченно размышляла. Кончилось тем, что она набрала на мобильнике номер справочной службы. Откликнулся женский голос.
— Добрый вечер. Будьте любезны, я хотела бы знать телефон Жака Тевено, парижского психиатра.
— Вы хотели бы с ним сейчас связаться? — спросила оператор.
— Нет-нет, сейчас уже поздно, только номер, пожалуйста.
— Вам пришлют эсэмэс. Всего доброго, мадам.
Из тетрадей Ж.-П. Б. «События и сновидения».1983 год, Март.
Мне исполнилось восемнадцать. Я теперь совершеннолетний. Знакомые пацаны, отморозки покруче моего, поздравили меня с днем рождения и подарили мопед, а сами ржут. Не сказали, что этот мопед вынули из-под какого-то мужика на светофоре. Ну, недели через две меня стопорят полицаи — и звиздец, мопед краденый. Повели в участок. Шеф говорит мне: «Это не кража, а грабеж, потянет дороже». А я чего? Я тут вообще ни при делах. Один пацан из тех, что брали мопед, как раз был в участке, так он меня узнавать не стал, не дурак же. Я полицаям говорю, что железяку свою купил. Они не поверили. И правильно не поверили, только я стою на своем: купил, дескать, у каких-то парней, а у кого не знаю.
Судили меня за хранение краденого, а вместо срока дали замечание о несоблюдении закона. От этих слов ты по идее должен обосраться, а они пустые. Судьи только лупят на тебя глаза, грозят пальчиком и важно так говорят: «Имейте в виду, на этот раз вам повезло, потому что вы не были судимы, но в другой раз вам с рук так просто не сойдет! Помните: вы теперь совершеннолетний!» А я делаю вид, будто весь дрожу от страха. Поклялся, конечно, что буду вести себя хорошо, под конец говорю: «Спасибо большое, господин судья, за вашу доброту, вы мне очень помогли». А сам думаю: «Засыпаться больше не надо, а вещички как тырили, так и будем тырить». Да я больше ничего и не умею, ничем другим не занимаюсь.
Короче, месяца не прошло, как случилась вся эта херня, только я тогда этого, конечно, не знал.
Потом мы с корешами пили теплое пиво из горла. После третьей бутылки у меня голова закружилась. А круче всего было, когда мы добыли дурь. Я знал, что это такое, но раньше не курил. Теперь познакомился. Нахрен такой опыт: я блевал — чуть не помер.
Апрель.
Прошел месяц. Я привык, курю каждый день то два, то три чинарика. Лучше всего вечером — взять пивка и сесть с друганами отмороженными, что целый день болтаются без дела и приносят дурь. Оказывается, и голова от этого меньше болит, а мать меня к врачу не ведет: «Ни к чему это». Я накурюсь, выпью пива и ложусь спать. Мать часто у себя с мужиком — я зажигаю свет, грохочу, мне на них насрать. Она вместо двери повесила у себя в комнате занавеску — со смеху помрешь. Утром потом, если я ее вижу, начинается ор. Я ее слушаю и зеваю, а кончается обычно плохо: либо она уходит, хлопнув дверью, либо я. Однажды она хотела мне врезать, я ей посмотрел в глаза — она руку и опустила.
Май — сентябрь.
Крейсерская скорость по дури — пять или шесть чинариков в день и немного пива. Это, конечно, бешеные «бабки», у меня не хватает, чтобы каждый день столько брать. Я кое-что придумал, как их добывать, но эти планы все быстро лопнули. Воровать в супермаркетах стремно, особенно когда там нет никого. На мою рожу охрана как мухи на мед слетается. Раз — и я уже в кольце, пальцем не могу шевельнуть. Я выхожу не оборачиваясь и показываю им средний палец. Был другой план, вроде работал, но и тут я прокололся. Пока мать с новым мужиком трахается, я заползаю в комнату и чищу его бумажник. Несколько раз сошло нормально. Потом слышу — мать орет: «Я не блядь, не брала я твоих „бабок“, козел! Сам ничего не можешь, только шаришь по всей комнате! Вали отсюда быстро!» Тот и свалил, но мать ко мне влетела как очумелая. Можно не рассказывать. Она все просекла. Тут уж я получил по полной — хлестала меня как могла. Я сам ей в ответ чуть не врезал.
Другой план продержался дольше, но тоже сгорел синим пламенем. Я стал «бомбить» тачки тех, кто к матери приезжал на ночь. Приемник, кассеты, всякая фигня из багажника — все годилось. А потом мужики стали говорить матери, что у нас улица неспокойная. В первый раз она не поверила, во второй удивилась, в третий уже меньше, в четвертый насторожилась, в пятый что-то просекла, в шестой меня застукала — и опять сорвалось. Перебор.
Потом я придумал запасной вариант, как прокормиться. Я тырю мопеды и маленькие мотоциклы и сдаю барыгам в соседнем городе. За мопед в хорошем состоянии платят — можно взять дури на две недели, а за никелированный мотоцикл — на целых два месяца. Пока это лучший план, так можно долго еще держаться.
Я заметил, что сны мои от дури не переменились. Или так, немного. Снятся кошмары совсем несвязные, я их записываю или прямо ночью, когда от них просыпаюсь, или утром, как только открою глаза. Сколько потом ни читал записи, не могу понять, к чему они реально относятся.
Это все те же сны, что ко мне с детства привязались, только я уже больше могу разобрать. Сначала старался это терпеть, только до сих пор не понимаю, почему вот уже пятнадцать лет за кем-то гоняюсь. Сон стал частью меня самого. Мне странно и неприятно, когда я его не вижу. Сначала я бежал просто за тенью, потом тень стала силуэтом человека вдалеке, потом я стал его различать яснее, так что теперь уже понимаю: это парень, которого я вижу со спины далеко впереди. Сейчас я отстаю от него метров на пятнадцать: я бегу скорей — и он скорей, я тише — он тише, я иду шагом — и он шагом. Расстояние между нами всегда одинаковое. Он все понимает, но никогда не оборачивается, никогда меня не зовет. Несколько раз я за ним гнался и потом падал, а когда падал, то так махал руками, что от этого просыпался. Я записываю сон и засыпаю опять. А иногда не засыпаю. Тут ничего не поделаешь.
Глава 10
Суббота, 9 августа 2003 года.
В три часа утра Мистраль у себя дома в кабинете изучал дело об убийствах в Уазе. Читал его как профессионал, внимательно, с ручкой и блокнотом. В итоге составил длинный список вопросов, касающихся Жан-Пьера Бриаля, которого считали совершившим эти убийства. Фотографии мест преступления его смущали: что-то не клеилось, но что, он не знал. Ощущал нестыковку на уровне интуиции. Он написал на листке и несколько раз подчеркнул: «Сравнить места преступления в Уазе с парижскими. Что-то там не клеится». Потом перечитал то, что сам называл «заметками по ходу» — мысли, которые ему приходили в голову, пока смотрел снимки и читал протоколы. Он сравнивал серии преступлений в Уазе и Париже. Заметки были записаны на половине листка, ожидая ответов в другом столбце.
«Вопрос: к чему вообще весь этот цирк, особенно если убийца не знаком с убитыми (Париж)?
Убийца уродовал лица — как правило, это значит, что он хорошо знал жертв преступления или они его. В Уазе так и было. А в Париже?
Он накрывает женщинам лица. Так же он поступал и в Уазе. Это смущает, тем более что эта подробность не была опубликована в печати. Того ли они арестовали в Уазе?
Убитые в Париже слишком различны во всем, чтобы между ними существовала связь. Но исключить ее нельзя. Какая?
Он приносит орудия убийства с собой — преступление подготовлено.
Если подготовлено — жертвы намечены заранее, все равно каким образом. Чтобы найти их — нужно время. Все точно рассчитывает, тогда почему именно они?
Если его ведет случай — мы не можем идти по этому следу, его нет. Но не стыкуется с тем, что он уродует лица: в таких случаях считается, что жертвы убийце известны.
Спросить жандармов, есть ли у них более точные данные о происхождении и детстве Ж.-П. Б.».
Мистраль закрыл толстый том дела и положил на него свои заметки.
