Арсений Ахтырцев - Сабля Чингизидов
— Да, это так.
— Я вам его предоставлю.
— Правда? Так он у вас?
— У меня. Но у меня будет одно условие.
— Какое?
— Вы мне откровенно расскажете, зачем он вам и барону понадобился через столько лет.
— А вы не догадываетесь?
— Собственно, я знаю наверняка. Вы ищете наследство бригадира.
Панин удивленно поднял брови.
— Так вы же все знаете.
— Не все. Я хочу знать, что собой представляет бригадирово наследство.
Панин задумался.
— В принципе это семейная тайна, но вы имеете право ее знать как член семьи Каратаевых. Так что так и быть, я вам все расскажу.
— Договорились. Завтра утром я за вами заеду. А правда, что Ройбахи практически были в разводе?
Панин усмехнулся.
— Однако вас хорошо информируют. Да, это правда. Вообще барону надо бы поставить памятник. Честно говоря, я был уверен, что Сашка не продержится и месяца после свадьбы. А они прожили целых одиннадцать лет. Впрочем, я не должен сплетничать о наших семейных делах.
— У меня будет еще одна просьба, Владимир Георгиевич.
— Не много ли просьб на сегодня, подполковник?
— Вы не должны никому говорить об архиве. Даже вашим кураторам из «Ратника».
— А где мои гарантии, Алексей?
— Ну, вы можете сообщить, что едете со мной, или даже взять с собой охрану, только об архиве не говорите.
— Хорошо, я вам верю, охрана мне не нужна.
На веранду вышел генерал.
— Как вам наш зять, граф?
— Хорош, хорош. Настоящий каратаевский зять. В нашей семье женщины всегда питали слабость к военным. А как там наши дамы?
— Договариваются на завтра. Лидочка приготовила баронессе программу. Хочет показать Москву. Красную площадь, Кремль, а вечером в Большой.
— И Эмилия согласилась?
— О, она в восторге.
— Неисповедимы пути Господни, — пробормотал Панин.
— Владимир Георгиевич, мне Леша сказал, что завтра вы у нас обедаете, — обратилась Лена к Панину, выходя на веранду.
— Да, если не прогоните.
— Мне надо с вами посекретничать.
— Я к вашим услугам.
— Скажите, только правду, что вы обычно едите? Ну, какие ваши любимые блюда?
— О, вы вряд ли сможете мне угодить, дорогая.
— Ну дайте мне шанс, — засмеялась родственница.
— Тогда, пожалуйста, приготовьте селедочку в подсолнечном масле с лучком, черный хлеб и вареной на пару картошки в мундире. Картошки побольше.
— Вы надо мной издеваетесь.
— Нисколько, дорогая. — Панин обнял Лену за плечи. — Ведь мы с тобой одной каратаевской крови, Лёка. Можно, я тебя буду называть семейным именем?
— Конечно.
— Ну вот, значит, и вкусы у нас должны быть одинаковые. Согласна?
— Согласна, — засмеялась Лена. — Будет вам картошка.
— И сала, если можно, с базара. Меня как-то в Москве угощали, мне очень понравилось.
— И что, вы всегда так, — Лена запнулась, подбирая нужное слово, — демократичны в еде?
— Нет, обычно держу марку. Но тут я среди своих, могу позволить себе расслабиться.
— Ты действительно решил отдать ему архив? — спросила Лена перед сном, прижавшись щекой к плечу Розума.
— Да, а что? Он Каратаев и имеет на архив такое же право, как вы с матерью.
— И этот листок с чердака тоже?
Розум помолчал, заворочался и нехотя ответил:
— С листком я пока повременю. Посмотрим, как будут развиваться события.
Нелюдово, март, 1791 г.
Отставной бригадир Антон Петрович Самарин встречал генерал-поручика Левашова, своего старого однокашника, в своем имении Нелюдово. Старики расцеловались, поднялись на крыльцо с колоннами и прошли в гостиную. Левашов с удовольствием разглядывал стены, сплошь увешанные холодным оружием.
— Хорошо живешь, Антоша. Рад за тебя. Сколько душ-то у тебя?
— Полторы тысячи наберется.
— Богат, богат, как Крез… — Левашов одобрительно осматривал убранство барского дома.
— Да уж, спасибо тетке, оставила наследство, а то так бы в бревенчатых хоромах на полатях и помер.
— А помнишь, в полку на хлебе да на квасе, без жалованья? — мечтательно улыбнулся генерал.
— Да что, Иван, былое вспоминать… Ты зачем приехал-то? Ты же у нас важная птица. При светлейшем.
— При нем, дай ему бог до ста лет прожить. Ты с дороги-то покормишь? — Левашов хитро подмигнул Самарину. Бригадир пожал плечами и отдал распоряжения.
На обед подали копченых перепелов, грибков, капусты квашеной, рыбки соленой, холодную буженину, запеченных карасей, водки, настоянной на орешках, и несколько ягодных наливок.
— Извини, что по-простому, гостей не ждал.
Отобедав, старики уселись в гостиной пить глинтвейн.
— Перепела у тебя знатные, — похвалил столичный гость.
— Сашка настрелял, когда летом в отпуске был.
— Где он сейчас?
— К невесте уехал. Тут недалеко. Усадьба Старыгиных.
— Как он после ранения? Излечился? — продолжал расспрашивать однополчанин.
— Рука зажила, а головой мается. Удар был больно сильный. Я думаю, контузия.
— Читал, читал в реляции. Герой! Слышал я, они казну ханскую отбили?
— Ты не крути, Иван Петрович. За этим приехал?
— За этим, Антоша. Платон меня послал.
— Зубов?
— Он.
— Что ему от нас нужно?
— Говорят, Сашке сабля ханская досталась. А сабелька-то не простая. С достопамятных времен у Чингизовых наследников она знак ханской власти. Родовая вещь. Да и каменья на ней знатные. Больших денег сия сабля стоит.
— Сашка ее в бою взял. По всем законам она его. Как можно трофейное оружие забирать?
— Да я разве не понимаю? А что делать? Платону французский посланник нашептал: «Бесценная вещь, сам Селим справлялся». Ну, он и закусил удила — хочу саблю, и все. Папенька его, обер-прокурор, сразу дознание учинили, кто ханскую казну взял. Ну и добрались до твоего Сашки, нашлись доброхоты, подсказали. Не горячись, Антоша, отдай саблю, а то времена сейчас сам знаешь какие. Накликаешь беду и себе, и мне, и Александру.
— Времена всегда одинаковы. Кто кровь проливает, а кто на дворцовых паркетах шаркает да под одеялом себе чины зарабатывает. Ну да ладно. — Старик подумал, уперев руки в колени, встал и вышел в залу. Встав на оттоманку, бережно снял со стены саблю и вынес Левашову. Левашов восхищенно разглядывал оружие. Вдоль отделанных золотом ножен сабли светились рубины и изумруды отменной чистоты и размера. По золоту вилась арабская вязь. В рукояти сверкали два крупных алмаза.
Генерал вынул саблю из ножен. Клинок равномерного изгиба заканчивался широкой елманью. Булатная сталь потемнела от времени и в отблесках каминного огня казалась черной.
— Да, знатная вещь. Целого состояния стоит. Платоша будет доволен. Успокоится. Спасибо тебе, Антон. А то с пустыми руками мне возвращаться невместно. И так заступником светлейшего прослыл. А это сейчас при дворе первый грех. А так и Зубовым приятно сделаю, и за Сашку твоего похлопочу. В гвардию хочет, в лейб-кирасиры, как отец?
— Нет, Иван. Отвоевался Сашка. Да и моих грехов при дворе не забыли. Так что пусть он здесь отечеству послужит, в губернии.
— Ну, как знаешь. А я поеду. Вели моим молодцам запрягать.
— Что, не останешься? — спросил Самарин без особого сожаления.
— Нет, день еще на дворе. Поеду я, а то ты, старый хрыч, передумаешь еще. Хе-хе.
Проводив карету гостя, Самарин зашел в дом, открыл чулан и снял с полки сверток продолговатой формы. Развернув мешковину, старик вынул саблю в простых кожаных ножнах. Открытый эфес сабли заканчивался простой крестовидной гардой. Рисунок чеканки на черном от времени серебре рукояти почти стерся.
Бригадир вынул саблю из ножен. В основании с обеих сторон клинка золотом был выгравирован несимметричный двузубец. В утолщении торца эфеса темнел большой камень круговой огранки. Старик взял ветошь и потер торцевую грань камня. Камень сверкнул в сполохах камина. Старик ахнул, долго смотрел на камень, потом вложил саблю в ножны, завернул в мешковину и спрятал обратно в чулан.
Москва, июнь, 2005 г.
В субботу утром Розум поднялся, когда Лена еще спала. До встречи с Паниным ему надо было успеть в «присутствие» на совещание по убийству Ройбаха. Докладывал полковник Старостин:
— Среди выехавших из гостиницы наше внимание привлек Паскевич Артур Алексеевич. Он заселился поздно вечером в субботу, а выехал из гостиницы в районе одиннадцати вечера в воскресенье. У нас имеется ксерокопия его паспорта, сделанная работниками гостиницы. Вот его паспортные данные. Прописан в Смоленске. Паспорт липовый, Паскевич Артур Алексеевич в Смоленске никогда не проживал. Покинув гостиницу, он взял такси. Мы нашли таксиста, который его вез. Таксист отвез Паскевича в Домодедово.
Но ни на одном рейсе из Домодедова в эту ночь он не регистрировался и не вылетал. Мы опросили работников смен, работавших на регистрации в ту ночь и на следующий день. Никто его не опознал. Близлежащие гостиницы тоже проверили. Безрезультатно. Тогда мы опросили экипажи рейсов той ночи и следующего дня, и стюардесса томского рейса опознала в нем одного из пассажиров. Гарантировать не может, но предположительно это он.
