Ной Чарни - Двойная рокировка
Казимир Малевич (1878–1935)
Супрематическая композиция «Белое на белом»
Холст, масло
54,6x36,6 дюйма (140x94 см)
Эстимейт: 4–6 млн фунтов стерлингов
История владения
Абрахам Штейнгартен, 1919–1939
Йозеф Клейнерт, 1939–1944
Галерея Гмаржинской, Загреб, 1944–1952
Отто Метцингер, 1952–1969
Люк Салленав, 1969
Выставлялась на торгах «Сотбис» в Лондоне 1 октября 1969 г., лот 55, где была приобретена настоящим владельцем
Выставки
Галерея Либлинг, Берлин, 1929, «Супрематизм и его влияние на русскую духовность», № 82
Галерея Гмаржинской, Загреб, 1946, № 22
Литература
«Арт джорнал», 1920, с. 181
Картина является первой в знаменитой серии супрематических композиций «Белое на белом» и считается самым ценным полотном в этой серии
— Джеффри, повторяю, это фальшак. Только не утверждай, что во мне говорит упертая француженка! Я действительно упертая француженка, но в данном случае это не важно. Ты собираешься выставить на аукцион поддельного Малевича. Передо мной лежит каталог. Почему я так уверена? Я скажу тебе почему. Потому что картина, которую ты собираешься продать, находится здесь. Она принадлежит «Обществу Малевича». Говорю тебе, она у нас в хранилище. Да, в подвале, тремя этажами ниже, прямо под моей задницей…
Малевич устанавливает грань между белизной и небытием, мастерски трансформируя этот резкий контраст в созерцательную медитацию внутреннего напряжения. Эти картины целиком из области чувств. Малевич отказался от изображения действительности и реальных объектов, посвятив весь свой талант передаче эмоций. Не стоит задавать вопрос: «Что здесь изображено?» Гораздо логичнее спросить: «Что вы чувствуете, глядя на это?»
— Послушай, картина находится у нас в хранилище уже несколько месяцев. Я ее там видела на прошлой неделе. Мы очень редко ее выставляем, так что она взаперти уже целую вечность. Не знаю, почему ты сразу с нами не связался… да, понимаю, солидный список владельцев… Ты считаешь, что сейчас она находится у тебя в кабинете. Но говорю тебе: это фальшак…
Это одновременно революция и идеология, абстрактные формы, которые каждый может истолковать по-своему. Малевич освобождает своих зрителей от оков иконографии, вводя их в мир напряженных чувств. Он сделал это задолго до того, как абстрактная живопись стала популярной.
— Конечно, у него много версий «Белого на белом», но только две такие большие. Одна находится у нас, другая — в частной коллекции в Лондоне. Все остальные, дошедшие до нас, гораздо меньше. Но в каталоге указана именно наша. Владельцы, правда, совсем другие, но если ты мне скажешь, что твои фотографы сняли для каталога картину, которая висит сейчас в твоем кабинете, значит, это подделка…
…Джеффри, «Общество Малевича» для того и создано, чтобы защищать его наследие. Ну представь себе, что какой-нибудь парень с улицы написал симфонию и стал утверждать, будто это неизвестная музыка Бетховена. Его бы в два счета разоблачили. То же самое и с этой картиной: ее либо подделали, либо неправильно приписали авторство…
…Но я же узнала эту картину, Джеффри! Ты спрашиваешь как? А как ты узнаешь жену, встречая ее на улице? Ты не женат? Ну, это не важно, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Когда часто на что-нибудь смотришь, особенно на эту картину, то потом узнаешь ее мгновенно. Это же моя работа — отслеживать и защищать любое произведение Малевича. Поэтому я хочу, чтобы ты снял этот лот с торгов. У меня и без того хватает головной боли от подделок, а тут еще такая солидная фирма, как твоя, начинает выдавать фальшивку за подлинник…
Это объективное искусство, для понимания которого не требуются специальные знания, как в случае с картинами на мифологические сюжеты. Это освобождение от излишней суеты, преграждающей путь к чистым эмоциям. Это почти буддистская сосредоточенность, отвергающая внешние эффекты традиционной живописи. Она провоцирует зрителя.
Конечной целью Малевича является трансцендентная медитация и умиротворение. Однако неменьший успех картине приносит гнев зрителя, с негодованием восклицающего: «Какое же это искусство? Так и я могу нарисовать!» Но если он действительно попытается изобразить нечто подобное, то очень скоро убедится, что это невозможно. Несмотря на монохроматичную палитру, текстура и оттенки этой живописи необыкновенно глубоки и выразительны. Такое невозможно повторить. Но, приводя в ярость зрителя, картина тем самым выполняет свою задачу. Она вызывает эмоции. Супрематическое искусство метит в небеса, зажигая там новые эмоциональные созвездия, в которых каждый может увидеть частичку своего «я».
— Спасибо, Джеффри. Ты тоже очень хорошо говоришь по-английски. Да, я знаю, что ты англичанин. Это просто шутка. Да. Я уже четыре года… Послушай, мы заходим в тупик. Список владельцев действительно выглядит убедительно. Вот он, у меня перед глазами. Нет, я о них никогда не слышала… нет. А ты проверял этот список? Чего же ты тянешь? Я знаю, что ты очень занят, но если ты продашь фальшивку за шесть миллионов, у тебя будет гораздо больше неприятностей… Ты можешь отложить торги, чтобы я провела исследование? Если у тебя нет таких полномочий, я готова поговорить с лордом… Ничего хорошего из этого не выйдет. Нет. Я не смогу. Я… но я… да… В общем, ты с этим обломаешься как последний лох…
— Вот человек, которому мы обязаны возвращением похищенного портрета нашей дорогой основательницы, леди Маргарет Бьюфорт, — произнес декан колледжа Святого Иоанна в Кембридже.
Он с улыбкой указал на Габриэля Коффина, элегантного мужчину с седыми висками, стоявшего посередине холла, отделанного деревянными панелями, в которых отражался свет многочисленных свечей в полированных серебряных подсвечниках. Его обступили члены совета колледжа, сжимавшие в руках стаканы с предобеденным хересом. «Похоже на карикатуру Домье», — подумал Коффин, погладив короткую седеющую бородку.
— Мистер Коффин, выпускник нашего колледжа, известный ученый, помогающий полиции находить украденные произведения искусства, любезно предоставил нам свои услуги, когда из Большого зала был похищен портрет леди Маргарет. Сначала мы подумали, что это проделки юнцов из Тринити-колледжа, но дело оказалось гораздо серьезнее и доктор Коффин пришел нам на помощь. Давайте же от всей души поблагодарим его и перейдем к торжественному обеду.
Над длинными деревянными столами, расставленными в парадном зале колледжа Святого Иоанна, раздавался гул голосов и звон приборов.
Коффин сидел за столом для членов совета, перед которым тянулись длинные ряды столов для студентов. Над его головой висел большой портрет основательницы колледжа, написанный в шестнадцатом веке. Леди Маргарет Бьюфорт молилась, преклонив колени. Была ли она рада возвращению? Снова на прежнем месте, высоко под потолком. Коффин одиноко дрейфовал в море голосов и смеха.
Официанты сновали вдоль средневековых скамей, за которыми сидели студенты в костюмах и академических мантиях. Со стен на них равнодушно взирали портреты знаменитых выпускников колледжа, среди которых был сам Уильям Вордсворт. Стропила украшали витражи с фамильными гербами покровителей, щедро жертвовавших на нужды учебного заведения.
Внезапно рядом с Коффином что-то звякнуло. «Что это там у меня звенит?» — удивился он, почувствовав, как в ребра ему уперся локоть соседа.
Повернувшись, он увидел краснолицего беззубого старика с белой бородкой, придающей ему сходство с козлом. Судя по виду, в борьбе за трезвость победа была явно не на его стороне.
— Вам подали пенни, мой мальчик!
Коффин почувствовал его проспиртованное дыхание.
— Простите, что вы сказали?
— Вы должны спасти утопающую королеву. Пейте до дна! — указал профессор на стакан Коффина, на дне которого лежала монета в один пенс.
Подняв брови, Коффин осушил стакан. Профессор засмеялся и дружески потрепал его по плечу. Когда он отвернулся, Коффин бросил монету на его тарелку с пудингом. Профессор обернулся, и улыбка сползла с его лица.
— Вам придется съесть свой десерт, не прибегая к помощи рук, — холодно сказал Коффин. — Вы же знаете правила. Если я незаметно положил пенни на вашу тарелку…
Но тут раздался звонок сотового телефона, еле различимый в шуме зала, и Коффин приложил к уху трубку.
— Pronto. Buona sera.[5] Не ожидал вас услышать. Чем могу… Неужели? Нет, я буду у вас… Завтра первым же рейсом прилечу в Рим… Опять что-то украли.
