Ли Чайлд - 61 час (в сокращении)
После этого они стали обыскивать дом за домом, продвигаясь к каменному зданию. Но результат был всюду одинаков. То есть никакого результата. Они вернулись туда, откуда начали, — в домик, ближайший к каменному зданию. Ричер подошел к последней кровати в правом ряду.
— Здесь утром сидела девушка.
— Какая девушка? — став рядом, спросил Холланд.
— Тоже байкерша, лет восемнадцати. Только ее я видел в доме. Все остальные сгребали снег.
— Она была больна?
— Мне показалась здоровой.
— Ее заперли?
— Нет, дверь была открыта.
— Может быть, она сторожила ключ. Как она выглядела?
— Высокая, худая, светловолосая, как все вы тут. — Ричер вдруг подумал: высокая, худая, светловолосая. И спросил: — Сигнал мобильника сюда проходит?
— Конечно, — сказал Холланд. — Кругом равнины.
— Дайте мне ваш телефон.
Холланд отдал, и Ричер, набрав номер, попросил Аманду.
— Где вы? Я пыталась вам дозвониться.
— Я на авиационном объекте. Ищу ключ. Назовите первые двадцать мест, где вы находили спрятанные маленькие предметы.
— В щели видеомагнитофона, в чайнике. В ботинке, внутри телевизора, в гнезде для батареек транзистора, в вырезанной книге, в губчатой резине автомобильного сиденья, в куске мыла, в ванночке сливочного сыра.
— Это только девять. Ничего такого здесь нет.
— А что есть?
Ричер перечислил все, что видел в доме.
— В туалетном бачке.
— Все проверены.
— Взрезанные матрасы?
— Нет.
— Тогда сожгите дом и просейте золу. Ключ авиаторов сделан из того же материала, что и боеголовки. Он переживет пожар.
— Зачем вы до меня дозванивались?
— Я узнала, что это за объект.
Питерсон и Холланд слышали трескучий голос в трубке. Они подошли поближе. Ричер опустился на кровать, где сидела девушка. Голос в трубке произнес:
— Там построили сиротский приют.
— Под землей?
— Это было пятьдесят лет назад. В разгар холодной войны. Мой знакомый в ВВС передал мне по факсу документы. Потери ожидались чудовищные. У Советов была прорва ракет, сотни. Наши проигрывали всевозможные сценарии, и в расчетах фигурировали дни недели и время года. Вычислили, что в субботу, или в воскресенье, или в школьные каникулы всем достанется одинаково. Но в будние дни, в учебном году, получалась большая разница в потерях между взрослыми и детьми — из-за разного местоположения. Родители будут в одном месте, дети в другом — возможно, в убежище под школой.
— Ну да, или под партами, — сказал Ричер.
— Не важно. Суть в том, что через две недели после обмена ударами уцелевших среди детей будет больше, чем среди взрослых. Какой-то конгрессмен в Комитете по ассигнованиям решил, что для детей надо найти особые места. Их доставят на неповрежденные провинциальные аэродромы и вывезут в отдаленные районы. Нужно построить радиационные убежища со всем необходимым для жизни. Он связался с ВВС. Сам он был из Южной Дакоты — оттуда они и начали.
— Здесь ходят слухи о каком-то скандале, — сказал Ричер. — Строительство убежища — не самое скандальное предприятие.
— Предполагалось, что взрослых почти не останется. Ребят высадят из самолетов, они спрячутся под землей, и там уж пусть живут, как сумеют. Как дикие животные. От психологов поступали доклады, что там возникнут клановые отношения, будут драки, убийства. А средний возраст уцелевших, по оценкам, был семь лет. Потом психологи побеседовали со взрослыми — взрослых больше всего страшило то, что они погибнут, а дети останутся одни. Они хотели быть уверены, что дети не пропадут, что будут врачи и няньки, чистые простыни. Поэтому от плана отказались.
— Значит, пятьдесят лет тут было пусто?
— Из-за каких-то ошибок в проекте это место ни для чего больше не годилось. Его загрузили барахлом, которое надо сохранить, и начисто про него забыли.
— Что это за имущество?
— Это — в других документах. Мой человек их затребовал. Вряд ли что-нибудь увлекательное. Оно уже пятьдесят лет назад считалось излишками.
— Как там с погодой? Чего нам ждать?
— Завтра снег. До тех пор холодно и ясно.
Ричер вернул телефон Холланду. За окном уже темнело. Солнце опустилось на запад. Они принялись обыскивать последний домик. Ничего не нашли.
— Можно вызвать слесаря из Пирра, — сказал Питерсон.
— Лучше — банковского грабителя, — отозвался Ричер. — Медвежатника. Может, в тюрьме сейчас есть такой.
— Не верится, что это место никогда не использовалось. Оно обошлось в миллионы.
— В те дни оборонный бюджет был практически не ограничен, — сказал Ричер.
— Не могу поверить, что ему не нашлось другого применения.
— Проект был с какими-то изъянами.
— И тем не менее. Морская пехота могла проводить здесь зимние учения.
— При том что в названии штата есть слово «Южная»?
Они вернулись к машине, забрались в нее и уехали.
15.55. Осталось двенадцать часов.
Далеко на востоке и немного южнее, на базе ВВС Эндрюс в Мэриленде, приземлился самолет. Реактивный самолет бизнес-класса, арендованный армией и приписанный к конвойной роте военной полиции. В нем находились пилот, второй пилот, трое конвойных и заключенный. Заключенным был капитан Четвертой пехотной дивизии из Форт-Худа. Самолет вырулил к ангару, с него спустили лестницу, и заключенного быстро провели к машине, стоявшей на площадке. Его посадили сзади. Встречала его женщина, майор военной полиции. Женщина среднего роста. Стройная. Ее длинные темные волосы были собраны сзади. Загорелая, с темно-карими глазами. В лице ее угадывался ум, властность и вместе с тем недоброе озорство. Она носила орденские планки — «Серебряной звезды» и две «Пурпурного сердца».
— Здравствуйте, капитан. Я майор Сьюзан Тернер, командир сто десятого подразделения военной полиции. Я веду ваше дело. Мы поговорим минутку, а потом вы вернетесь в самолет и полетите обратно в Техас или прямо в Форт-Левенуорт. Вы поняли?
— Я требую адвоката, — сказал капитан.
— Получите, — сказала Сьюзан Тернер.
Капитан молчал.
— У меня плохие новости, — сказала Сьюзан Тернер. — Вы умрете. Именно это вы услышите от адвокатов. Все они скажут, что вас казнят. Вы уже — ходячий покойник.
Капитан молчал.
— То есть пока что сидячий. Вы сидите в машине и слушаете меня. И должны выслушать, потому что перед вами важный выбор: за что вас казнят. Либо Техас казнит вас за убийство жены, либо Левенуорт казнит вас за измену родине. Техасский вариант — люди его отчасти поймут. Послевоенный стресс, долгое участие в боевых действиях, все эти посттравматические дела. Но в случае измены оправдывающих обстоятельств нет. Вашим маме и папе придется продать дом и переехать. Или они не смогут его продать и повесятся в подвале. Подумайте о брате. Столько лет он на вас равнялся? Конец. Должен уволиться из флота. Кто поверит ему в команде? Брату предателя? Может быть, тоже покончит с собой.
Капитан молчал.
— Так вот, предлагаю. Поговорите со мной. Ответьте на мои вопросы, и мы измену спрячем под сукно.
— Ладно, буду говорить, — сказал капитан.
— Ладно, будете говорить с кем?
— Ладно, буду говорить с вами, мэм.
Платон положил трубку. Звонил его пилот и сказал, что в течение суток погода испортится. Опять пойдет снег. Платон знал это и без него. У него было спутниковое телевидение.
Рядом с телевизором висели впритык одна к другой восемнадцать картин маслом. На двух длинных стенах — еще сорок три. И двадцать на другой торцовой стене. В большинстве — второсортные работы третьеразрядных художников. Платон был не простофиля. Он знал, что у него висит. Каждое полотно было сувениром загубленной жизни — и только. Между картинами он набил из медных булавок сотни фигурок в виде перевернутых подков. На каждой подковке висело столько ожерелий и браслетов, сколько могло поместиться. У него были бриллианты, изумруды, рубины и сапфиры. Золотые цепочки, серебряные цепочки, платиновые цепочки. На отдельных булавках висели кольца. Обручальные кольца с камнями и без камней, большие бриллианты.
Это был вопрос времени.
Когда кончились деньги, сколько могут продержаться люди до того, как продадут свои тела? Сколько слоев у человека между поражением и капитуляцией, между падением и гибелью? У бедных людей — никаких слоев. Они нуждались в его продукте, так что, когда кончалась их жалкая зарплата — а это происходило обычно в первый же день, — они выходили на улицы и делали то, что им велено было делать.
С богатыми было иначе. Заработки больше, и хватало на дольше, но не навсегда. А потом начиналось медленное опустошение банковских счетов, расставание с акциями, облигациями. Потом трясущиеся руки рылись в шкатулках с драгоценностями. За ними следовали картины. Когда не оставалось ничего, богатые тоже сдавались — сначала, может быть, в отелях, но в конце концов неизбежно оказывались на улице и делали то, что им велено.
