Иэн Бэнкс - Канал грез
— Что происходит? — спросила она Брукмана, одетого в рабочий комбинезон. — Вы что-нибудь знаете? Зачем нас здесь собрали?
Все четверо уселись прямо на ковер.
— Должно быть, это часть какой-то важной операции, — сказал Брукман. — Скорее всего, здесь готовится что-то вроде засады, могу поспорить, что они ожидают прибытия Национальной гвардии или что-то в этом роде.
Брукман замолк и, прежде чем заговорить, огляделся вокруг:
— Вы не видели наших американцев?
— Американцев? — она огляделась, стараясь заглянуть поверх стульев и диванчиков.
— Капитана Блевинса и его жену, — тихо сказал Брукман. — Мы знаем, что Дженни они стукнули по голове, но где же Блевинсы? И Оррик?
— По-моему, когда они явились, Оррик был на носу, он вышел на палубу покурить, — сказал Мандамус. Он был в своем обычном мешковатом кремовом костюме.
— Но ты ничего не сказал, — с явным удивлением заметил Брукман.
Мандамус пожал грузными плечами.
— Я только сейчас вспомнил. Он пошел туда выкурить косяк. Я догадался по запаху. Раньше мне не хотелось об этом говорить.
— Значит, либо его тоже схватили, но не привезли сюда, как всех остальных, либо он спрятался… либо сбежал, — сказал Брукман. — Все возможно. Я подумал, что американцев, наверное, держат отдельно или, чего доброго, расстреляли. Но, может быть, все-таки оставили как заложников.
— Радистов тоже держат отдельно, — заметил Мандамус.
— Думаю, Бревинсы помогать мистелу Дженни, — сказал Эндо.
Он явно ослабил свой жесткий самоконтроль, Хисако обратила внимание, что узел галстука у него сбился вбок, а верхняя пуговица расстегнута.
— Возможно, — согласился Брукман.
— Но что нам делать? Вот в чем вопрос, — сказал Мандамус с выражением человека, сознающего тяжкое бремя ответственности, которая легла на его плечи.
— Ты хочешь сказать, не попытаться ли нам бежать? — поинтересовался Брукман.
— Прокопать туннель? — не удержалась Хисако, все взглянули на нее. — Извините.
— Пожалуй, этот способ для нас не подходит, — усмехнулся Брукман. — Но надо ли нам вообще думать о бегстве?
— Смотря по тому, какие у них намерения, — заметил Мандамус, взглянув на охранника за стойкой бара.
— Пока сьто нас не убивать, — улыбнулся Эндо.
— … нас разделили, — продолжал Мандамус. — Хотя они не сказали, что будут убивать оставшихся в том случае, если кто-нибудь попытается убежать; по-видимому, это само собой разумеется. Мы живем в мире, в котором этикет осад и захвата заложников стал достоянием общественного сознания. Они полагают, что правила нам хорошо известны. Думаю, стоит проверить эту гипотезу, прежде чем предпринимать какие-то поспешные шаги.
— Этикет захвата заложников? - Брукман чуть не задохнулся от возмущения. — Да что с вами! О чем вы толкуете! Это слова из какого-то авангардистского спектакля! Здесь вам не театр! Эти негодяи готовы сделать из нас отбивную котлету, а вы нам про какой-то этикет!
- Не придирайтесь к словам, мистер Брукман.
Хисако не дослушала, чем кончится их разговор. Она встала, едва приоткрылась дверь, чтобы лучше видеть, кто появится на пороге. Привезли еще людей из команды «Ле Серкля»; к ней подошла Мари Булар, женщины обнялись. От волос маленькой француженки пахло розами; а от кожи… от кожи пахло каким-то аллотропом обычного человеческого пота; наверное, страхом. Хисако взволнованно посмотрела на дверь, но та уже закрылась. Мари поцеловала ее в Щеку и села рядом с Мандамусом, который погладил ей руку. Рядом с Хисако стоял главный механик «Ле Серкля» Вильен, высокий, бледный, пахнущий «житаном». Он уверенно обнял ее за плечи и сказал своим на удивление грудным голосом:
— It viendra[27]. Она кивнула:
— Je comprends[28].
(А сама подумала: «Откуда он знает, что он придет?»)
Вильен сел рядом с Мари Булар.
Увидев, что Брукман курит одну на двоих сигарету вместе с корейцем из команды «Накодо», Хисако пожалела, что не курит сама.
По ее часам прошло еще двадцать минут, и тут наконец привели Филиппа и остальных членов команды. Она подбежала к нему и бросилась на шею. Вооруженные охранники подтолкнули их, чтобы они отошли от двери.
Успокоив друг друга, что с ними ничего не случилось, они подсели к своим товарищам. Филипп и Брукман принялись обсуждать, что все это может значить. Она слушала их вполуха, потому что ей нужно было только одно: сидеть подле Филиппа, держась с ним за руки или положа голову ему на плечо. Его басовитый голос убаюкивал ее.
Она проснулась оттого, что кто-то осторожно потряс ее за плечо. Лицо Филиппа казалось большим и теплым. Он как-то странно держал ее за левое запястье.
— Хисако-сан, они хотят забрать наши часы. Он поглаживал ее запястье большим пальцем. Не поняв, в чем дело, она переспросила.
Была еще ночь, в салоне было довольно жарко. Перед ней стоял товарищ майор Сукре с автоматом через плечо. В руках он держал черный полиэтиленовый мешок. Филипп снял свои подводные часы и опустил их в зияющее отверстие мешка, протянутого майором Сукре. Она взглянула на свои часики, оказалось, что она вздремнула всего на пятнадцать минут. Она начала возиться с пряжкой своих маленьких «касио», рассеянно подумав о том, где же остались ее подводные часы. Скорее всего, в каюте Филиппа.
— Не беспокойтесь, уважаемая госпожа, — сказал Сукре. — Когда все закончится, вы получите их обратно.
— Зачем вам наши часы? — спросила она, чувствуя, что еле ворочает языком.
Ремешок не расстегивался. Она с досадой что-то проворчала и наклонила голову. Филипп взял ее за руку и помог ей.
— Эй, — сказал Сукре. — Вы и есть та самая скрипачка?
Она посмотрела на него слипающимися глазами, ремешок наконец расстегнулся.
— Виолончелистка, — сказала она, опуская часы в мешок к остальным. — Я играю на виолончели.
Только тут она вспомнила, что совсем забыла об инструменте; конечно же, он, возможно, подвергается риску. Она уже приготовилась спросить о нем, но вовремя передумала.
— Я слышал о вас, — сказал Сукре. — Могу поспорить, что слышал ваши диски.
Она улыбнулась. Сукре стер со своего лица большую часть камуфляжной краски. Без нее он выглядел совсем молоденьким; продолговатое испанское лицо.
— Товарищ майор, — сказал Брукман, кладя в мешок свои часы. — Полагаю, вы не скажете нам, что вы задумали?
— А, что?
— Зачем вы это сделали? Зачем захватили суда?
— Это свободный панамский флот, — засмеялся он.
Он пошел дальше собирать часы у других. Но вдруг остановился и поглядел на Брукмана.
— Откуда вы?
— Из Южной Африки, — ответил Брукман. Сукре так и бросился к нему.
— Ты фашист? — спросил он.
Хисако почувствовала, как у нее сразу вспотели ладони. Брукман отрицательно покачал головой:
— Там меня называли коммунистом.
— Любишь черных?
Брукман помедлил с ответом. Хисако видела, как он мысленно строит свой ответ.
— Я никого не люблю просто так, товарищ майор, ни черных, ни белых.
Сукре задумался, рассеянно кивая головой.
— Хорошо, — сказал он и пошел дальше. Хисако с облегчением перевела дух.
Она купила себе новую виолончель, потратив на это уйму призовых денег. Отправляясь на зимние каникулы домой, она, сама не зная почему, взяла с собой старую виолончель, а новую оставила в академии. Ей предстояло принять решение, остаться ли в академии, или поступать в Токийский университет Тодай, о котором страстно, до слез, мечтает каждый японский школьник. Она знала, что для некоторых не попасть в Тодай значило полное крушение всех надежд. Сколько раз ей приходилось слышать о том, что кто-то совершил самоубийство из-за того, что не добрал туда баллов или, поступив, не справился с высокими требованиями.
Хочет ли она этого? Поступить в Тодай на английское отделение. Еще несколько лет назад это было бы безумием, но с тех пор ее отметки достаточно улучшились; хотя, честно говоря, она сама не знала почему. Она считала, что, скорее всего, сможет туда поступить; у нее была хорошая академическая успеваемость и тот интерес к предмету, который поможет ей одолеть университетскую программу.
Но готова ли она к предстоящим трудностям? Действительно ли она хочет стать дипломатом, или государственным служащим, или переводчиком, или учителем? Или чьей-то образованной женой? Ничто подобное ее не привлекало. Во-первых, она вовсе не мечтала о путешествиях, что сразу отметало возможность дипломатической карьеры или замужества за дипломатом; сама мысль о том, чтобы сесть в самолет, вызывала у нее легкую дурноту. А читать и говорить по-английски ей нравилось для собственного удовольствия и совсем не хотелось делать из этого профессию.
