Ной Чарни - Двойная рокировка
Ход ее мыслей нарушило появление одной из сотрудниц «Кристи», с которой она была знакома. Чуть улыбнувшись, Делакло завела ничего не значащий разговор. Кажется, ее звали Дженни. Или Джеки? Из какого она отдела? Надо воспользоваться случаем и кое-что выяснить.
— Скажи, почему все так уверены в подлинности этого Малевича из тридцать девятого лота?
Взглянув на Делакло, ее бывшая коллега с улыбкой прошептала:
— Потому что никому не нужно, чтобы картина оказалась фальшивкой или имела сомнительное авторство. Но, по правде говоря, она выглядит вполне подлинной. У нас у всех такое ощущение. И потом, у нее безупречное происхождение.
— Тебе не кажется это странным?
— Кажется. Но никто не заинтересован в разоблачениях. В этом вся причина. Она действительно выглядит подлинной. Наши эксперты полагаются на свою интуицию, это надежнее всяких научных методов. Ты узнаешь подлинник, точно так же как узнаешь своих друзей. Когда повидаешь достаточно картин, художники и их произведения становятся тебе роднее собственной семьи. От людей ведь устаешь.
— И никто не усомнился в ее происхождении?
— У них и без того дел по горло. А что?
— Да так, ничего.
— Если интуиция подсказывает, что это подлинник, и к списку прежних владельцев не подкопаешься, мы благодарим Всевышнего и переходим к следующей картине. Сама знаешь, как это делается, Женевьева.
— Думаешь, музей проведет собственное исследование?
— Только в том случае, если появится достаточно серьезная причина. Представляешь, как они будут выглядеть в глазах публики, если преподнесут ей рождественский подарок ценой в шесть миллионов фунтов, а потом окажется что красная цена ему тысяч пятьдесят. «Кристи» доставит им картину в течение недели. Они быстренько приведут ее в порядок — может быть, почистят или сменят раму, — потом устроят пресс-конференцию, объявят о выставке, где будет показано их новое сокровище, и повесят его на стену. На все про все уйдет около месяца. По крайней мере я бы поступила именно так. На выставке они получат свою порцию рекламы — телевидение, статьи в газетах и журналах. Как на премьере спектакля в Вест-Энде. В музей валом повалят посетители. А потом они изобразят «Белое на белом» на зонтиках и ковриках для компьютерных мышек. И все будут счастливы. Но только если картина подлинная.
— Ты хочешь сказать, что даже музей не будет ничего проверять? После всех моих звонков и предупреждений…
— Но они же не знают о твоих звонках и подозрениях, Женевьева. Если только ты сама им не скажешь.
— Ну хорошо, — произнесла Делакло, оглядывая зал. — А о чем думает продавец? Я, правда, не знаю кто…
— Не могу тебе ничего сказать. Видишь ли, есть продавцы, которые любят, когда о них говорят, о других я могу лишь намекнуть. Но некоторые из наших клиентов требуют строгого соблюдения анонимности. И этот как раз такой. О нем знают лишь несколько наших сотрудников.
Делакло досадливо отвернулась. Джеки или Дженни потрепала ее по плечу и исчезла в толпе.
— Лот семьдесят семь…
Коэн надел очки ночного видения, и коридор из черного превратился в пронзительно-зеленый. Ну что ж, вперед.
Охранник двинулся по коридору, но вскоре споткнулся, зацепившись ногой об ногу. Он уже давно не тренировался и несколько расплылся в талии. И все же ему нравилось ходить в темноте. Это приятно щекотало нервы.
«Держись на ногах, идиот, — мысленно обругал он себя. — Готов поспорить, с Деннисом Эйхерном такие штуки никогда не случаются».
Голос, внезапно зазвучавший в наушниках, заставил его подпрыгнуть от неожиданности.
— Вас вызывает центр управления. Вы меня слышите?
— Черт, вы меня до инфаркта доведете, Эйвери. Да, я вас слышу. Помогите мне выйти отсюда.
— Вам придется спуститься по лестнице. На лифте вас сразу заметят.
— Вы хотите погнать меня вниз пешком?
— Мне кажется, так будет лучше, сэр.
— Вероятно, вы правы. Какой я вам, к черту, сэр? Называйте меня по имени.
— Хорошо, сэр.
Коэн пошел по коридору к лестнице и стал осторожно спускаться вниз.
— Движение в щитовой прекратилось сорок секунд назад, сэр. Но дверь по-прежнему открыта.
— Эйвери, как по-вашему, насколько они повредили систему? Как получилось, что мы можем регистрировать движение, но ничего не видим и не слышим?
— Они отключили внешнюю охрану, но внутренние сигналы тревоги и замки имеют отдельное управление и эта система пока не тронута. Значит, они ничего не смогут снять со стен, если только…
— …если не вырубят электричество…
— …в щитовой.
Коэн наконец спустился в подвал и подошел к металлической двери, казавшейся в его очках зеленой. За ней находились подсобные и складские помещения музея.
Коэн потянул за ручку.
— Она заперта, Эйвери.
— Они, наверное, проникли через другой вход. Сейчас я ее отопру.
Послышался щелчок замка. Войдя внутрь, Коэн осторожно прикрыл за собой дверь.
— Щитовая находится за углом. Дверь в нее должна быть открыта, а не просто отперта.
— Понял.
Коэн с опаской ступал по линолеуму, видя перед собой лишь зеленую мглу и море теней. Он прерывисто дышал, держа наготове карабин.
— Я ничего не слышу, — прошептал он в микрофон.
Ответа не последовало.
До поперечного коридора оставалось несколько шагов. Прислонившись спиной к стене, Коэн стал медленно приближаться к повороту.
Потом, не опуская карабин, быстро повернул за угол.
Никого. Только тишина и переливчатая зелень темноты. В конце коридора он увидел приоткрытую дверь.
— Я вижу ее.
Коэн быстро пошел к двери, ничего не слыша, кроме своего отрывистого дыхания. Тело под пуленепробиваемым жилетом покрылось испариной. Карабин приятно оттягивал руки.
Дверь приближалась, вырастая в размерах. За ней мерцала темнота комнаты. До нее оставалось всего несколько шагов.
— Кто-то находится в зале номер девять! Отключен датчик движения, нарушена лазерная защита картин. Они наверху!
Коэн чертыхнулся. Они здесь уже побывали. Щитовая — всего лишь отвлекающий маневр!
Он повернулся и бросился обратно к лестнице. Больше никаких уловок. Они пошли за картиной. Коэн побежал вверх по служебной лестнице.
— В зале девять по-прежнему какое-то движение.
— Я уже рядом. Опустите решетки с обеих сторон от зала. Скорее!
Не успел Коэн проскочить на этаж, как впереди опустились тяжелые стальные решетки.
— Зал перекрыт, сэр. Движение прекратилось.
— Свет! Включите свет!
В залах зажегся свет, и Коэн сбросил очки.
Он пробежал через залы семь и восемь. Вход в зал девять перекрывала стальная решетка. Подняв карабин, он приблизился к ней.
— Это охрана! — проревел Коэн. — Поднимите руки! Сопротивление бесполезно. Не делайте резких движений.
Подойдя вплотную к решетке, он заглянул внутрь.
Зал был пуст.
— Сэр! — произнес кто-то позади него.
Коэн обернулся.
К нему приближались четверо охранников с карабинами.
— Где вы были, черт побери? Что здесь у вас творится?
ГЛАВА 12
Официант принес фирменное блюдо ресторана «Свиная ножка», когда появился раскрасневшийся и запыхавшийся Жан-Жак Бизо. Жан-Поль Легорже даже не поднял глаз от тарелки. Он с хирургической точностью резал поджаристую свиную ножку, отделяя сочную мякоть от узловатых костей.
— Et bien?[26]
Бизо не ответил, поскольку был слишком занят, пробираясь между зеркальной колонной и густо населенным столиком, за которым сидели хорошо воспитанные дети и их несносные тетушки. Легорже скосил на него глаза и, усмехнувшись, возобновил еду.
— Я тебе тоже заказал, потому что кухня уже закрывается, — сообщил он.
Бизо опять не ответил, ибо в этот момент загружался в кресло, пытаясь преодолеть препятствие в виде подлокотников.
— Жан, ты похож на раненого броненосца. Ешь свою поросятину.
В конце концов Бизо удалось опуститься в кресло, втиснувшись между ручками. Заткнув за ворот салфетку, конец которой высоко задрался на животе, он взял нож с вилкой и пробормотал, весь взмокший от пота:
— Бонжур.
— И тебе бонжур, — ответил Легорже, обсасывая косточку. — Мы так поздно ужинаем, потому что у тебя дел по горло. Уже неделя, как идет расследование, а ты только сейчас соизволил обо мне вспомнить. Et alors?[27]
— Одну минуточку, Жан. Je mange, done je suis.[28] Желудок прежде всего, — заявил Бизо, набрасываясь на еду.
— Да будет так. И ныне, и присно, и во веки веков… аминь, — торжественно произнес Легорже, жестом показывая официанту, что надо принести еще вина.
Через несколько минут от золотистой свиной ножки остались лишь мелкие серые косточки, поблескивающие на белой тарелке как пушечная бронза. Закончив есть, Бизо изящным жестом, весьма неожиданным при такой комплекции, вытер углы рта краешком салфетки.
