Александр Каменецкий - Последний пророк
Ничто никогда не будет так, как ты хотел, так что откажись от всех своих расчетов и стремлений.
Если тебе обязательно нужно о чем-то думать — пусть это будет неизвестность часа твоей смерти…»
Если бы я встретил этого ринпоче, рассказал бы с удовольствием ему историю про Зеку. Что бы он потом написал, интересно, про неизвестность часа своей смерти?..
Объявили посадку.
— Слава Богу, — сказала жена.
Мы спустились по трапу, раздвигая телами сжиженный горячий воздух. В абсолютном безветрии он напоминал безвкусный кисель. Вдыхать невозможно, приходилось глотать. К тому же воздух не усваивался легкими. Мне казалось, что я плыву в кипятке. Чтобы поднести ладонь ко лбу и вытереть пот, требовались нешуточные усилия. Высокое и круглое небо над нами обрело свой естественный цвет. Оно выглядело без преувеличения синим. Таким, что для сравнения следовало сказать не «аквамарин» или «лазурит», а просто «небо». Ни с чем иным не сопоставлялось. В центре из-разцово-глянцевой, покатой синевы висело такое же несравнимое солнце. Все вместе напоминало вывернутую наизнанку голландскую печь. Вместо свинины с капустой печка жарила нас.
С трудом мы погрузились в автобус, который встретил нас лебединой прохладой салона, В Каире торжествовала цивилизация. Она, к счастью, начиналась прямо на взлетно-посадочной полосе. Совсем скоро мы уже сидели в божественной свежести зала для транзитных пассажиров. Ребенок получил двухлитровую фляжку грушевой воды — «пипси» отказывалась утолять жажду. Таня часто моргала и отирала лицо ароматизированной салфеткой «Клинекс». Салфетка отвратительно пахла гнилым апельсином. На стеклянную стену аэровокзала ощутимо давила жара, распиравшая пространство. Фразочка «Два мира — два образа жизни» воспринималась совершенно всерьез. Московское лето в сравнении с Каиром было зябким и пасмурным.
Европейцев я заметил немного. Среди носатых и усатых деловых арабов в свежих костюмах и галстуках белая раса выглядела сомнительно. Гадкий тип, напоминавший престарелого хиппи, лежал прямо на полу, подложив под голову рваную торбу. Жидкие сальные волосы цвета старых простыней свисали с полулысого черепа потными сосульками. Одет он был в дырявые джинсы и грязную хламиду, увешанную фольк-побрякушками. Стоптанные сандалии валялись рядом. Кажется, хиппарь обкурился. Поодаль, у газетно-жур-нального лотка, стоял высоченный, гигантского просто роста, ярко-рыжий бородач. Смертельно-бледная кожа, щедро присыпанная веснушками до кончиков пальцев, неестественно громадный выпяченный зад. Очки с бифокальными линзами. Бородач листал «Хастлер» и походил на сексуального маньяка. Во всяком случае, я решил, что он напоминает мне маньяка. В дальнем углу две пышные крашеные блондинки уплетали мороженое и громко болтали. Прислушавшись, я уловил родную речь. На груди блондинок откровенно таращился весь арабский зал. Девки ехали работать. В их физиономиях было что-то пресное, какой-то неуловимый отпечаток Тверской. Очень странные люди ожидают рейса, подумал я. Очень странные.
Вылет был через час. Семейство занималось своими делами: Таня читала, Машка спала. Удивительна эта ее особенность отключаться где придется! Ночью бы так дрыхла, ведь не уложишь. Пошатавшись по залу, я купил «Форбс» и вернулся к своим. Англоязычную прессу я встречаю редко и читаю с удовольствием. Наши magazins достигли лишь полиграфического качества. Таково мое частное мнение. Я не патриот. С обложки на меня глядело знакомое лицо. Рядом крупно: «Бомба для президента!» Внизу помельче: «Если вы считаете, что у меня есть ядерное оружие, я благодарю Аллаха за то, что он помог мне его приобрести». До сих пор не могут точно выяснить, владеет Террорист Номер Один атомной бомбой или нет. Я внимательно посмотрел на портрет. Крупный план, великолепная резкость, профессиональная съемка. Этот человек, объявивший войну Соединенным Штатам, любит позировать западным фотографам. Они его находят, ЦРУ — нет. По-моему, развал Советского Союза — единственная удачная операция доблестного CIA. С реальными врагами получается гораздо хуже.
Я, как и все, видел это лицо тысячу раз. Оно мелькало в «Новостях» едва ли не каждый день. Но рассмотреть как следует до сих пор не удавалось. Вгляделся: такие люди заслуживают долгого пристального взгляда. От них трудно отмахнуться. Они делают Историю. Мы — их пешки и заложники. Умные рабы и слуги должны изучать своих хозяев. Знать их как самих себя. Иначе в какой-то момент хозяин может стать богом, и нить, связующая обоих, навсегда прервется. Исчезнет бытовая взаимозависимость. Я, повторяю, вгляделся пристально. Знакомые мне физиономии больших злодеев редко будили любопытство. Гитлер — явно истероидный тип, психопат. Нервное, дерганое лицо, неестественно выпуклый лоб, придурковатые усики. Кошмарный сон Зигмунда Фрейда. Сталин противен физиологически, высокомерная гримаса на рябой кошачьей морде вызывает гадливость. Мао — китайская маска, о нем вообще трудно что-то сказать. Китайцы, простите, для меня все одинаковые.
Террорист Номер Один напоминал библейского патриарха. Красивое семитское лицо, неуловимо лошадиное и оттого еще более выразительное. Аристократически изысканные, благородные черты. Тонкий, с горбинкой, нос, раздуваются чувственные ноздри. Крупные, сочные губы, мечта любой женщины. Белоснежная величественная борода свободно струится на грудь. И глаза, конечно, глаза… Я твердо знаю, что есть вещи, подделать которые невозможно. Это покой и мудрость. Трижды великий актер не сыграет этого до конца. Да, покой и мудрость. Так вот, это были глаза человека, умудренного покоем. Или успокоенного мудростью. Выражаюсь сложно, но иначе не получается. Ни у кого из моих знакомых нет таких глаз. Их вообще не бывает в реальной жизни. Это мое мнение. Я лично не встречал. Только на иконах. Но христианские святые страдают, чуть не плача, а этот не был печален. Он выглядел в чем-то глубоко уверенным, очень глубоко. Знал такое, отчего жизнь не кажется ни раем, ни адом. Видел не предмет, а то, что за предметом. Или внутри его. Какую-то скрытую суть. Танькин йогический гуру напоминал шизоидного инженера-шестидесятника. Собственно, им он и был. Мутные зенки встревоженно зыркают по сторонам. Кашпировский, Чумак… Тьфу! Кто еще? Нет, никого не знаю. Террорист Номер Один — я жадно рассматривал его фото. Неужели этот человек совершил то, что совершил? Видимо, да. Как же он мог, с таким лицом, которое могло принадлежать, не знаю, Моисею, Аврааму, кто там еще?.. А если мог, то почему?
— Что ты на него уставился? — толкнула меня в бок жена. — Самолет через пятнадцать минут, а посадку до сих пор не объявляют. Может, что-то случилось? Поди узнай, не сиди сиднем.
Я послушно встал и пошел. Мы уже на Востоке, но, в семье все еще равноправие. Командует женщина.
Нашего рейса на табло не было. Я почувствовал себя неуютно. Ласковый женский голос в динамиках ничего не обещал на английском, французском и арабском языках. Самолеты летели куда угодно, но не туда, куда собирались лететь мы. Публика вела себя безразлично. Мимо шел веснушчатый сексуальный маньяк со своим «Хастлером». Я задал ему вопрос. «Каине анунг», — равнодушно бросил веснушчатый, оказавшись немцем. В общий зал из транзитного не выпускали. Для общего зала требовалась египетская виза. Пришлось скрепя сердце двигать к русскоязычным девкам. Они так обрадовались земляку, что могли бы, наверное, обслужить прямо здесь. Но знать ни черта не знали.
— У них тут вечно бардак, — уверенно заявила, тряхнув бюстом, та, что пониже, Жанна. — График вечно меняют. Сиди и жди как дурак.
— Вы, мужчина, не переживайте, — утешила вторая, щекастая Марина из Чебоксар. — Все равно полетим. А вы отдыхать, да?
Я кивнул.
— Ой, нам такого про них понарассказывали! — перебила подругу Жанна. — Такие ужасы! Вроде кочевники нападают на автобусы и берут туристов в заложники. Кошмар какой-то.
— Слушай больше, — нерешительно возразила Марина из Чебоксар.
— Смелые вы девчата, — сказал я и представил, как берберы или туареги на своих кэмелах штурмуют автобус. Эта парочка с удовольствием согласилась бы на плен. — Если что-нибудь узнаете, скажите. Мы вон где сидим.
— Ага! — ответили они дружным хором.
Мне задержка показалась подозрительной. Нормальные авиакомпании уважают график. Даже Аэрофлот. Это же, черт возьми, небо, не шоссейная дорога. Но мы стали ждать. Полчаса. Час. Два. Таня психовала, несколько раз начинала длинные сбивчивые монологи в мой адрес. («Я же говорила: не надо ехать! Я же говорила!! Вечно надо делать только как ты хочешь, как тебе нужно… Никого не слушаешь, никого не слушаешь!») Я трагически молчал. Дочка проснулась и потянула «Форбс» у меня из рук.
— Папа, а кто этот бородатый дедушка?
— Санта-Клаус, — буркнул я.
