Александр Каменецкий - Последний пророк
Александр Каменецкий - Последний пророк краткое содержание
Пролог
Бог и свобода — понятия полярно противоположные; люди верят в вымышленных богов, как правило, потому, что страшатся довериться дьяволу. Я прожил достаточно, чтобы понять, что руководствуются они при этом добрыми побуждениями.
Джон Фаулз
Люби сирот и мой Коран Дрожащей твари проповедуй.
А. Пушкин
Я ехал на «Северном сиянии» из Москвы в Питер. Не помню, по каким делам, видимо, что-то срочное. Я нечасто езжу, у меня сидячая работа, я программист. Была зима. Какие-то мелкие подробности всплывают в памяти: январь, метель, вечер, долгий рабочий день, вокзальная толкотня, два гамбургера из «Макдоналдса» в дорогу… Усталость. В купе было тепло, но я сел, не сняв куртку, даже воротник поднял. По-моему, начиналась простуда. Никаких соседей, к моему удивлению и радости, не было, я мечтал о спокойной поездке, спокойном сне. Оставалось две минуты до отхода, когда ввалился этот тип. Именно ввалился — был уже довольно пьян, вонял. С его появлением в купе стало неуютно, тесно.
— Зёка, — развернул перед моим лицом бугристую, красную пятерню.
Мне пришлось представиться. Зёка был здоровенный бритоголовый зверь, в камуфляжном сыром бушлате и тельнике, с вещмешком, пропахший табаком и перегаром. Я обратил еще внимание на его худобу — необычную для такого накачанного, спортивного парня. Костистое крупное лицо было бледным, даже мороз и алкоголь ничего с ним не сделали, — бледным и туберкулезным каким-то. Потрескавшиеся, бескровные почти губы подрагивали, и он часто закусывал нижнюю свою губу, как будто испытывал боль. Мне попутчик показался странным и опасным, он занимал слишком много места, был слишком длиннорук для тесного купе и, я сказал уже, пьян.
— Выпьем? — это было второе его слово, произнесенное отрывисто и как бы через силу, но тоном таким, что трудно отказаться. Одновременно его рука выудила из вещмешка и твердо установила на столе бутылку «Московской». Я отказался — довольно вежливо, но неубедительно, с колебанием. Конечно, никакой водки мне не хотелось, тем более дорожно-застольных разговоров. Моей целью был сон, и перед сном еще таблетка аспирина, растворенная в тепловатой железнодорожной воде. К тому же люди, к которым относился незваный Зёка, обычно пугают меня: в них слишком много неразбавленной силы и злости.
— Как знаешь, — сказал он неожиданно миролюбиво. — А я выпью.
Поезд тронулся, и мой новый попутчик тотчас сдержал свое обещание: свернул голову бутылке и сделал несколько долгих и жадных глотков из горлышка. Пил Зёка, я искоса наблюдал за ним, с истерикой, словно у него отчаянная мысль была победить водку, уничтожить ее. С каким-то жестоким запалом пил, даже трагически, вот так. Черт знает, что у него на уме, думал я. Он опасен в этом своем состоянии, он может быть непредсказуемым. Такой нес в себе взрывчатый заряд, мне казалось.
Явился равнодушный проводник, проверил билеты. Зёка вел себя смирно, все сделал молча: показал свой билет, даже улыбнулся, Вот от этой его улыбки мне стало совсем нехорошо. С такой улыбкой, мелькнула мысль, могут затем и зарезать.
Прошло десять — пятнадцать минут, и я совсем издергался. Попутчик мой сделал еще один долгий глоток из бутылки и принялся глядеть задумчиво в окно, за которым расправляла плечи нешуточная вьюга. Выла и швыряла комья в запотевшее стекло. Пробравшись осторожно мимо него, я вышел в коридор с твердым намерением сменить купе. Разыскав проводника, меланхоличного седого дядьку с мутными глазами полуночника, я добился от него обещания помочь. Ободренный, отправился покурить в тамбур. Заметил: руки у меня дрожат, сигарета скачет в пальцах. Что такое, что со мной творится? Почему этот тип так напугал меня? Покурив немного, я успокоился, расставил все на свои места. Мы как раз сдавали сложный заказ — о, теперь я вспомнил точно, когда это было: в январе 1999 года! Именно так: наш первый иностранный заказ. Некто мистер Джордан, владелец небольшой компьютерной фирмы в Силиконовой долине, согласился наконец купить наш программный пакет. Мы работали по восемнадцать часов, и по ночам тоже, спали урывками, вливали в себя канистрами кофе — наверное, поэтому так расшатались нервы. Но было еще что-то, непрозрачное до конца. Возможно, я уяснил бы для себя, в чем дело, но внезапно дверь тамбура распахнулась, и я увидел Зеку. С водкой в одной руке и дымящейся сигаретой в другой, он выглядел так, словно вместо этих двух мирных предметов держал, скажем, гранату и автомат. И выше был меня на целую бритую голову.
— Ты не бойся, ботаник, — сипло сказал он, водя сигаретой перед моим носом. — Я тебе ничего не сделаю. Я домой еду.
— Хорошо, — одними губами ответил я и поперхнулся дымом.
Некоторое время мы молчали. К моему несчастью, Зёка загораживал тушей своей выход из тамбура. Обычная вагонная качка, даже помноженная на алкоголь, не действовала на него совсем — Зёка стоял монументом, не прислоняясь к стене, и не шатался.
— Домой еду, — повторил он отсутствующим голосом и глубоко затянулся. Затем швырнул окурок себе под ноги, затоптал и ушел.
Спустя пару минут я вышел следом и принялся стучаться в купе проводников. Но все там как вымерли. Поезд несся сквозь снежную бурю и мрак, позванивая металлом на рельсовых стыках. Свет в коридоре погас до слабого тления. Все спали. Потоптавшись на месте, я понял, что придется возвращаться в свое купе. Мне хотелось верить, что и Зёка уснул, — ведь бывает же такое с крепко поддавшими людьми, что они мгновенно отключаются. Но ничего подобного: когда я вошел, он сидел все в той же позе и смотрел не мигая на свою бутылку. Стараясь делать вид, что мне все равно, я, не раздеваясь, не разуваясь, забрался на свою полку и замер как мышь. Я чувствовал, что мой попутчик переместился сейчас в свой далекий мир и отсутствует в купе; было очень рискованно возвращать его обратно внезапным шорохом или кашлем.
— Слышь, ботаник, — донеслось до меня снизу. — Ты разденься, ляг как человек. Я тихий, буянить не буду.
Повозившись, я слез. Вести себя как маленький ребенок было стыдно, в конце концов. Тридцатилетний мужчина, имеющий жену и дочь, мог бы выглядеть и подостойнее. Итак, спустился вниз, больно ударившись коленом, сел за столик напротив Зеки. Надо было что-то сказать, чтобы сохранить лицо, но нужные слова не приходили в голову. Наконец промямлил:
— Вы в Питере живете, да?
— Ты где служил? — ответил он вопросом на вопрос.
— Да, в общем, нигде… Так получилось.
— Водки хочешь?
Сам не зная зачем, я кивнул. Он протянул мне бутылку, затем передумал, достал из кармана бушлата пару замызганных пластиковых стаканчиков. Разлил — до краев.
— Давай, — произнес без выражения и залпом выпил. Я одолел стаканчик в несколько мучительно долгих глотков.
— Закусить есть? — последовал равнодушный вопрос. Я выложил свои гамбургеры: один — мне, один — ему.
Странно, но озноб отпустил и голова прояснилась. Зёка помотал головой:
— Ешь, а то окосеешь быстро. Нам еще ехать и ехать. Сжевав дрянь, я молча ждал, что будет дальше. Страх как-то рассосался; по крайней мере я уже не думал, что мой попутчик внезапно кинется меня душить. Он выглядел очень отстраненным, чуждым всему, всем предметам, которые его здесь окружали, и разве что метель привлекала его внимание — сплошная стена летящего наперегонки с поездом колючего снега.
— Вы… там служили? — очень осторожно предположил я.
— Какая разница? — глухой, безучастный голос, обращенный скорее уж к метели, чем ко мне. Словно у нее он спрашивал: какая разница?
— И воевали… да?
Немой кивок. Все Зёкино огромное тело было абсолютно неподвижно, замерло и застыло. Мне ведь казалось, что он, пьяный, немедленно обрушит на меня какую-нибудь кровавую кавказскую быль, я готовил себя к долгому выслушиванию грязных и страшных подробностей, но оказался в дураках. Зёка не хотел разговора. Может, целую вечность мог бы так сидеть у окна и пить свою водку. Мне тяжело молчать, я не умею. Нужно было срочно куда-то себя деть, что-то такое сделать. Ну, навязать ему беседу даже, уж раз я сейчас не сплю, а сижу за столом, и заснуть, видимо, не удастся.
— В «Новостях» передавали, что сейчас там мир… Правда мир? Он медленно сосредоточил свой взгляд на моем лице:
— А тебе-то что?
Я не нашелся что ответить.
— Там мира не бывает, — тихо сказал Зёка и опустил глаза.
Эта абсурдная ситуация продолжалась еще некоторое время: мы молчали. Мне отчего-то казалось, что обязательно должно быть продолжение, мы не можем ведь без конца молчать. Должно что-то произойти. Он допил бутылку, спустил ее под стол, затем лег, подложив руку под голову. Поезд мерно качало, за окном угрюмо, в ритм, выла буря. Зёка лежал мертвецом, совершенно неподвижно. Я оставался за столиком. Нечто внутри подсказывало, что следует обязательно оставаться на этом самом месте, уходить нельзя, иначе нарушится определенное невидимое равновесие между нами двоими, сломается подспудная, парадоксальная гармония. Несколько раз я проваливался в полудрему, соскальзывая подбородком с ладони. Зёка дышал ровно, неглубоко, спокойно. Нет, я чувствовал себя в совершенно идиотском положении: он давно спит, а я жду вот непонятно чего от этого пьяного уснувшего человека! Но в тот момент, когда я окончательно уговорил себя покинуть этот глупый пост, Зёка произнес очень внятно и уверенно, как приказал:
