Кейт Аткинсон - Преступления прошлого
Амелия провела в Кембридже всего несколько дней, но ее другая жизнь — настоящая — уже казалась запредельно далекой, и ей приходилось иногда напоминать себе, что эта жизнь существует. Часть ее хотела бы навсегда остаться здесь и продолжать брести, спотыкаясь, к ворчливой старости за компанию с Джулией. Возможно, вместе им удастся отбиться от всех жизненных страхов и одиночества. И она занялась бы садом Виктора, за которым не ухаживали много лет. Она бы с удовольствием пролежала так целый день, планируя клумбы (дельфиниум, колокольчики, кореопсис, вероника) и оформляя лужайку (водопад? или что-то в японском стиле?), но вместо этого нехотя вылезла из постели и, сопровождаемая преданным Сэмми, спустилась в холодную кухню, где наполнила чайник и с грохотом водрузила его на плиту, демонстрируя свое раздражение тем, что Джулия до сих пор спит.
Амелия была в столовой, укладывала в коробки бесконечный строй посуды и декоративной дребедени. Джулия — в кабинете, как и предполагалось. Она пропадала там с тех пор, как они принялись выбрасывать Викторовы пожитки, сказав (с традиционной мелодрамой в голосе), что, возможно, на ней лежит заклятье и ей придется остаться там навеки. Сырая, душная берлога Виктора, его персональный карцер, до самого потолка была завалена пыльными бумагами, подшивками и папками. Костер, ждущий спички. Они сорвали шторы, и Джулия заявила: «Да будет свет!» — и Амелия добавила: «Вообще-то, довольно милая комната».
Джулия так страдала от пыли в доме, что вдобавок к лекарствам (которые она поедала горстями, как конфеты) теперь носила маску и защитные очки из «Умелых рук». Ее грудной кашель был слышен за полмили.
Когда к полудню Джулия не спустилась за едой, Амелия забеспокоилась и решила пойти взглянуть, как дела. Джулия стояла, привалившись к отцовскому столу, вид у нее был встревоженный.
— В чем дело? — спросила Амелия.
Джулия показала на ящик в столе:
— Я сломала замок.
— Да и что с того? — сказала Амелия. — Мы же все вещи должны перебрать. Формально это все принадлежит нам.
— Я не о том. Я кое-что нашла.
Джулия открыла ящик и достала оттуда какой-то предмет, осторожно, точно археологическую находку, которая может рассыпаться в пыль. И вручила предмет Амелии. Та на секунду пришла в замешательство, а потом вдруг качнулась вперед, точно вошла в дверь, ведущую в пустоту. И, падая, она думала только о Голубом Мышонке Оливии, зажатом в ее руке.
— Он тебе нравится.
— Нет, не нравится.
Они вместе готовили ужин. Амелия варила яйца-пашот, а Джулия разогревала в сотейнике фасоль из банки. Для обеих это был предел кулинарных способностей.
— Еще как нравится, — повторила Джулия. — Поэтому ты так враждебно к нему настроена.
— Я ко всем враждебно настроена. — Амелия почувствовала, что краснеет, и сосредоточилась на хлебе в тостере, будто без ее повелевающего взгляда он бы не выскочил. — Тебе самой он нравится, — буркнула она.
— Конечно. У мистера Броуди есть шарм. И зубы свои собственные, и он еще даже не начал лысеть. Я беру его себе.
— Почему это?
— А почему нет? — возмутилась Джулия. — У тебя ведь уже есть парень. Генри.
Амелия подумала, что «есть парень» применительно к сорокапятилетней женщине звучит нелепо. Нелепо применительно к ней.
Какая досада, что Джулия не повстречалась с Джексоном Броуди, когда на ней были очки и маска, тогда он не нашел бы ее такой уж привлекательной. А он нашел ее привлекательной, в этом не было сомнений. С другой стороны, есть мужчины, которым нравится все такое маски, путы и бог знает еще что. (Латекс! Ужас.)
— Ой, ты такая ханжа, Милли. Вам с Генри нужно попробовать что-нибудь повеселей. Добавить перцу в отношения. Ты так долго не могла найти себе парня, обидно будет потерять его из-за того, что тебе дается только миссионерская позиция.
Амелия намазала тосты маслом и положила на тарелки. Джулия выложила сверху фасоль. Амелии нравилось заниматься домашним хозяйством, пусть и нехитрым, вместе с Джулией. Она жила отдельно со второго курса — долго, вот уже двадцать с лишним лет. Она не стремилась жить в одиночестве, просто никто не хотел жить с ней. Нельзя привыкать к Джулии. Нельзя привыкать просыпаться в доме, где кто-то знает ее — вдоль и поперек.
— Наручники, — мечтательно продолжала Джулия, словно обсуждая модные в новом сезоне аксессуары, — и что-нибудь кожаное или плетка.
— Генри не лошадь, — раздраженно бросила Амелия.
Интересно, аксессуары до сих пор подбирают по сезону? Во времена их матери так и было. Летом Розмари носила белые туфли с белой сумочкой. И соломенную шляпку. Зимой — замшевые сапоги на молнии и — или она уже придумывает? — шотландскую шерстяную шапочку с помпоном. Жаль, что она не обращала особого внимания на Розмари, пока та была жива.
— Простой, скромный бондаж — в этом нет ничего плохого, — заявила Джулия. — Думаю, Генри понравится. Мужчины любят пошалить. — Последнее слово она произнесла с особым смаком.
Однажды Амелия, совершенно ненамеренно, зашла вместе с Джулией в секс-шоп в Сохо. Магазин был дорогой, товары только для женщин, символ триумфа феминизма, о да, но на самом деле просто склад порнографической дряни. Амелия последовала за Джулией, рассчитывая, что там продаются средства для ванны, и была шокирована, когда та взяла в руки какую-то штуковину, похожую на розовый конский хвост, и восхищенно объявила: «Ой, ты только посмотри, затычка для попы. Какая прелесть!» Порой Амелия думала, что женщинам жилось бы куда лучше, занимайся они штопкой, шитьем и выпечкой хлеба. Не то чтобы она сама умела что-нибудь из этого.
— Аксессуары до сих пор подбирают по сезону?
— Да, конечно, — уверенно подтвердила Джулия, а потом добавила с сомнением: — Разве нет? Знаешь, Милли, тебе очень повезло, что у тебя есть постоянный парень.
— Почему? Потому что я непривлекательная?
— Вот же ты Милли-Дебилли!
Так ее называла Сильвия, когда они были детьми. Сильвия всегда всех высмеивала. Она могла быть очень жестокой.
— В твоем возрасте, — сказала Джулия (ну почему она никак не заткнется?), — женщины обычно или сами по себе, или маются в браке.
Амелия вывалила яйца-пашот поверх фасоли.
— В нашем возрасте, — поправила она сестру. — И оставь этот снисходительный тон. «Постоянный парень» и «Джулия» в одном предложении еще никогда не встречались. Если для тебя в этом нет ничего хорошего, почему это должно быть хорошо для меня?
— Все-таки есть яйца — неправильно. Глотаешь новую жизнь, уничтожаешь ее в зародыше. Отправляешь во тьму желудка.
Джулия изобразила великую обиду:
— Вовсе нет, я имею в виду, что твой Генри вроде то, что надо, тебе повезло, что ты нашла того, кто тебе подходит. Если бы я нашла того, кто подходит мне, я бы остепенилась, можешь мне поверить.
— Не верю.
Амелия посмотрела на яйца, напоминавшие мутные глаза желтушного больного, и подумала о собственных яйцеклетках — их всего-то и осталось с горстку, старых и сморщенных, как заплесневелые сухофрукты, а когда-то они, должно быть, рвались к свету…
— Брось, Милли, еда стынет. Милли?
Амелия бросилась вон из комнаты и кое-как взбежала по лестнице в ванную, где ее вырвало. Унитаз они отскребли и обработали хлоркой, но на нем все равно оставались пятна, въевшиеся за годы, что Виктор не брал в руки ершик. При одной мысли об отце ее скрутило снова.
— Милли, ты как там? — донесся снизу голос Джулии.
Амелия вышла из ванной. И остановилась у порога спальни Оливии. В ней все было как прежде: голая кровать, маленький платяной шкаф и комод, откуда убрали всю одежду. Все прошлое сосредоточилось в этой маленькой комнатке. Если в доме и есть привидение, подумалось Амелии, то это не Оливия, это она сама, та Амелия, которой она стала бы, должна была стать, пока их семья не развалилась на части.
Амелия все стояла в обветшалой спальне Оливии, и вдруг ее постигло откровение — иначе она не смогла бы это описать. Наверное, так чувствуют себя те, у кого бывают мистические видения, подумала она, те, кто, как Сильвия, считают, что слышат глас Божий или что на них снисходит благодать (хотя она знала, что на самом деле это свидетельствует о нестабильности височной доли). Амелия просто знала — и это знание окатило ее теплой волной, — что Оливия возвращается. Пусть она возвращается всего лишь тенью и прахом, но она возвращается. И кто-то должен остаться здесь и встретить ее.
— Милли?
6
Тео 2004 г
Каждый год он проходил по две мили до конторы в Парксайде и обратно. Одно и то же паломничество вот уже десять лет подряд. Эти в общей сложности четыре мили с каждым годом давались ему все труднее, потому что он все больше набирал вес, но ни один доктор уже не мог его напугать.
