Сабина Тислер - Я возьму твою дочь
Яна и Йонатан очень гордились дочерью.
Жизель выработала в себе привычку как минимум два раза в неделю куда-нибудь выезжать в поисках свежих впечатлений и новых сюжетов. Она садилась в метро или автобус, устраивалась в кафе или ресторане, рисовала влюбленные парочки на берегу озера Ваннзее или играющих у бассейна детей. Она останавливалась у церкви, на Музейном острове, перед зданием Рейхстага или просто в лесу. Она ложилась на траву и делала наброски листьев и крохотных цветков. Она часами сидела в зоопарке и рисовала животных — как в движении, так и неподвижных. Город предлагал неожиданные возможности, и Жизель считала, что еще никогда в жизни не была так счастлива и свободна.
Был конец мая. Она сидела в Народном парке на скамейке и как раз распаковывала пиццу, которую собиралась съесть, прежде чем начать работу, когда ее внимание привлек молодой человек справа. Он сидел неподвижно, опираясь правой рукой на спинку скамейки. На голове у него были наушники. Он показался ей странным, и Жизель принялась наблюдать за ним. Он производил впечатление парковой скульптуры, и она уставилась на его грудь, чтобы увидеть, дышит ли он вообще.
Было жутковато, он казался таким чужим, а потом вдруг она заметила, что у него по лицу бегут слезы. Молодой человек, который был выше, крепче, сильнее и старше ее, в солнечный майский день сидел на скамейке в парке и плакал.
Жизель села рядом и осторожно положила руку ему на плечо.
— Эй… — сказала она тихо, хотя и понимала, что он вряд ли услышит ее из-за наушников.
Молодой человек никак не отреагировал, даже не вздрогнул.
Жизель понадобилось все мужество, чтобы преодолеть себя, но все же она осторожно протянула руку и нежно погладила его по спине, словно не хотела, чтобы он это заметил.
Он все еще плакал, и тогда она обняла его одной рукой.
В конце концов он повернулся и посмотрел на нее. Потом вытер слезы, снял наушники и улыбнулся, тронутый таким неожиданным вниманием.
— Ах, черт… — сказал он тихо.
— Да ладно, — сказала Жизель, — никаких проблем.
Она убрала руку, и теперь они сидели, словно чужие.
— А что ты слушаешь? — спросила Жизель.
— Рахманинов. Элегическое трио. Номер два.
— Ах да, в ре-миноре. А я еще люблю номер один, соль-минор. Я люблю и то и другое, причем очень.
У него захватило дух. Она знала его музыку. Она знала не только Рахманинова, она знала даже «Элегическое трио».
— Что с тобой? — спросила она. — Что происходит? Если хочешь, расскажи мне.
— Моя мать умерла вчера.
— Ох…
Она не решилась снова притронуться к нему, но теперь уже он обнял ее за плечи. Она позволила это, даже обрадовалась.
— В такой ситуации я бы тоже слушала Рахманинова, — прошептала она.
Через два дня она показала ему свое маленькое ателье под крышей. Патрик пришел в восторг от ее картин, но больше всего ему понравился автопортрет, над которым она как раз работала.
— Это гениально, Жизель! Намного лучше, чем фотография. Портрет излучает магнетизм, которому невозможно не поддаться.
— Я подарю его отцу. У него в июле день рождения.
— Только сначала покажи портрет своему профессору. Он непременно должен увидеть, какие прекрасные картины ты создаешь и как легко, словно играючи. Я все время спрашиваю себя, зачем ты вообще учишься, потому что совершеннее рисовать просто невозможно. Никто тебя лучшему не научит! Тебе нужно найти галерею и заявить о себе. Люди будут драться за твои картины, и ты станешь богатой!
— Перестань, — сказала она и смутилась. — Если об этом говорить, ничего не сбудется, все мечты разобьются.
Патрик засмеялся и поцеловал ее в голову.
Йонатан и Яна вернулись из театра, где смотрели «Отелло» Верди, в половине двенадцатого. Хотя это была любимая опера Яны, она, когда Йонатан подъехал к подъезду, вышла из машины в довольно скверном настроении. Во время антракта она оступилась в фойе, и у нее болела левая щиколотка. Яна была уверена, что боль пройдет в ближайшие дни, но все же сердилась на себя. Она была не в форме, а завтра с утра у нее пять уроков. Два с половиной года назад она приняла на работу преподавателя танцев с ничего не говорящим именем Ральф, который взял на себя джазовые танцы и степ, что сняло с нее значительную долю нагрузки. И все равно Яна чувствовала, что ей все труднее преподавать с утра и до вечера.
Теперь в ее команду входил еще небольшого роста худощавый пианист, который аккомпанировал на всех курсах. Ему было шестьдесят пять лет, но, глядя на его покрытое морщинами лицо, можно было решить, что все восемьдесят пять, потому что каждую свободную минуту он использовал для того, чтобы покурить. Он вслух восторгался своим молодым любовником и говорил о гомосексуализме, прибегая к помощи глупых шуток и простеньких анекдотов. Его звали Беньямин Зиппи, но все называли его просто «миссис Зиппи». Не было никого, кто бы не любил Миссис Зиппи: он был веселым и внимательным, всегда в прекрасном настроении и являлся как бы добрым духом балетной школы.
Яна знала, что Миссис Зиппи как минимум три дня будет выражать ей свое сочувствие, ухаживать за ней, чуть ли не носить ее на руках и время от времени во время уроков громко выкрикивать «battement tendu jette» или «pas échappe saute», названия балетных па, как будто она потеряла не только подвижность, но и голос. Конечно, это выглядело глупо, но она просто не могла сердиться на Миссис Зиппи.
— Мне было скучно, — сказала Яна, когда они зашли в дом. — Постановка очень плохая. Не знаю, как тебе, но, по-моему, режиссера следовало бы выпороть.
Йонатан улыбнулся.
— А может, то, что ты подвернула ногу, испортило все впечатление? Мне спектакль очень понравился.
Ему хотелось сказать «Даже очень понравился», но он знал, что Яна разозлится, а ему не хотелось дразнить ее. Она презрительно фыркнула.
— Мне нужен бокал вина и пузырь со льдом для щиколотки.
— Сейчас у тебя будет все.
Йонатан снял с нее пальто и чуть позже пришел с бутылкой красного вина.
— Жизель уже спит? — спросил он.
— Я думаю, нет. По крайней мере, у нее еще горел свет.
— Может быть, подняться и спросить, не захочет ли она выпить с нами бокал вина?
— Сходи. — Яна уложила ногу повыше. — И пожалуйста, не забудь принести лед.
Йонатан пошел по лестнице наверх, а Яна пока попыталась открыть бутылку, что в лежачем положении было довольно затруднительно.
— Жизель! — тихонько позвал он и постучал в дверь. — Ты не спишь?
— Нет, — ответила она.
— А что ты делаешь?
— Я работаю.
Йонатан не любил разговаривать через дверь, поэтому нажал на ручку и вошел. Его чуть не хватил удар. Перед его дочерью сидел абсолютно голый молодой человек, которого она рисовала.
Молодой человек быстро схватил шейный платок Жизель, висевший на спинке стула, и прикрылся им.
На какой-то момент у Йонатана пропал дар речи. Потом он нерешительно пробормотал:
— Добрый вечер.
— Привет, папочка! — просияла улыбкой Жизель ему навстречу. — Это Патрик. Он сейчас в качестве натурщика, но мы скоро закончим. Патрик, это мой отец.
— Добрый вечер, — сказал Патрик с натянутой улыбкой.
У него не было ни малейшего желания вставать и в голом иде приветствовать Йонатана, но и показаться невежливым тоже не хотелось.
— Ты не выпьешь с нами бокал вина? — запинаясь, сказал Йонатан.
— Нет. Сегодня нет, правда, папа. Спасибо. Мы еще немного поболтаем, а потом ляжем спать. Завтра можно поспать подольше, мы должны быть в университете только к одиннадцати. Не беспокойтесь, мы сами сварим себе кофе.
— Ну, тогда… — Йонатан беспомощно стоял в комнате. Ему не приходило в голову абсолютно ничего, что еще можно было бы сказать. — Пока, спокойной ночи!
Патрик кивнул, а Жизель поцеловала отца в щеку.
— Спокойной ночи. До завтра.
— Да-да, до завтра.
Йонатан вышел из комнаты и тихонько прикрыл за собой дверь.
— Она что, не придет? — спросила Яна, когда он появился в гостиной, и протянула мужу бокал вина.
— Нет. — Йонатан отрицательно покачал головой.
— А почему?
— Потому что она не одна, Яна. Перед ней сидит какой-то голый блондин с тренированным телом, который приблизительно на два-три года старше, чем Жизель. Его зовут Патрик, он тоже студент и, наверное, ее любовник. И сегодня ночью он останется здесь.
Яна улыбнулась.
— Ты считаешь, мне нужно подняться наверх и взглянуть на него?
— Нет, не надо! — Йонатан даже возмутился. — Черт возьми, он же совершенно голый! Сейчас она рисует его, но через пять минут все уже может быть по-другому. Может, будет достаточно, если ты познакомишься с ним завтра утром?
— Конечно. Я сказала это не всерьез, Йон. Чего ты сразу лезешь в бутылку? Я считаю, это прекрасно, что у Жизель наконец-то появился друг. Я уже боялась, что с ней что-то не в порядке. В конце концов, не может же она прожить жизнь только с кисточками и красками.
