Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
— Толпа выходит из здания…
– Вот! — перебил Крупкин, с болью доставая из кармана свое удостоверение в пластиковой обложке. — Найди командующего здесь идиота и доставь его сюда. Нам нужен врач. Для Алексея , глупец. Торопись!
В лазарете арсенала рядом на кушетках лежали двое раненых. Борн стоял у стены, наблюдая, но не понимая происходящего. Три врача были доставлены на вертолете с крыши Народной больницы на проспекте Серова — два хирурга и анестезиолог. Последний, однако, оказался не нужен. Грубого хирургического вмешательства не требовалось; местной анестезии было достаточно, чтобы промыть раны, наложить швы и ввести антибиотики. Инородные объекты, как объяснил главный врач, прошли сквозь их тела.
— Я так понимаю, вы имеете в виду пули, — сказал Крупкин возмущенно.
— Он имеет в виду пули, — подтвердил Алекс хриплым голосом по-русски. Бывший сотрудник ЦРУ не мог двигать головой, потому что его горло было перевязано. Широкие липкие ленты спускались вниз к его ключице и верхней части правого плеча.
— Спасибо, — поблагодарил хирург. — Вы родились в рубашке, особенно вы, наш американский пациент, для которого нам придется вести конфиденциальные медицинские записи. Кстати, сообщите нашим людям имя и адрес вашего врача в Соединенных Штатах. Вам еще несколько недель нужен будет правильный уход.
— В данный момент он находится в больнице в Париже.
— Простите?
— Ну, если со мной что-то случается, я сообщаю ему, и он посылает меня к нужному, по его мнению, врачу.
— Это не вполне «общественное медицинское обеспечение».
— Для меня — вполне. Я сообщу его имя и адрес медсестре. При благоприятном стечении обстоятельств, он скоро вернется.
— Повторяю, вам очень повезло.
— Я был очень быстр, доктор, равно как и ваш товарищ. Мы увидели его, когда этот сукин сын побежал на нас, так что заперли двери и постоянно двигались на сиденьях, стреляя в него. Он пытался подобраться к нам ближе, чтобы убить нас — и это ему почти удалось… Мне жаль водителя; он был смелым парнем.
— Он был еще и сердитым парнем, Алексей, — встрял Крупкин со второго стола. — Те первые выстрелы от двери вынесли его в автобус.
Дверь лазарета резко распахнулась — точнее, была почти выбита, осчастливив их величественным присутствием комиссара КГБ из квартиры на Садовой. По-мужицки выглядящий, по-мужицки говорящий офицер Комитета в мятой военной форме.
— Вы… — сказал он врачу. — Я поговорил с вашими сотрудниками снаружи. Они говорят, вы здесь закончили.
— Еще не совсем, товарищ. Остались менее значительные вещи, такие как терапевтическое…
— Позже, — перебил комиссар. — Нам надо поговорить наедине.
— Комитет приказывает? — спросил хирург с незначительной, но очевидной насмешкой.
— Приказывает.
— Порой слишком часто.
– Что?
— Вы слышали меня, — ответил врач, направляясь к двери. Кагэбэшник пожал плечами и подождал, пока закроется дверь. Тогда он подошел к обоим кушеткам, стреляя глазами из-под нависших век то на одного, то на другого раненого, и выплюнул одно слово:
– Новгород!
— Что?
– Что? ..
Эти возгласы прозвучали одновременно; даже Борн оттолкнулся от стены.
— Вы, — добавил он, переключившись на свой ограниченный английский, — понимаете, что я говорить?
— Если вы сказали то, что я думаю, что вы сказали, то, думаю, понимаю, но только название.
— Я достаточно понятно объясню. Мы опросили девять мужчин и женщин, которых он запер на складе оружия. Он убил двух охранников, которые не смогли остановить его, понимаете? Он взял автомобильные ключи у четверых мужчин, но не воспользовался ни одним.
— Но я видел, как он пошел к машинам!
— К которой? Еще три человека в Кубинке застрелены, их водительские права отсутствуют. Которая из машин?
— Ради Бога, проверьте в вашем автомобильном бюро, или как там оно у вас называется!
— Это займет много времени. Даже в Москве, автомобили разных марок, с разными номерными знаками — Ленинград, Смоленск, кто знает — никто не следит за нарушениями автомобильных законов.
— О чем, черт возьми, он говорит? — вскричал Джейсон.
— Автомобильная собственность регулируется государством, — слабым голосом объяснил Крупкин. — В каждом центре есть своя регистрация, которая редко сотрудничает с другими центрами.
– Почему?
— Индивидуальное владение под разными именами — обычная практика. Это запрещено. Слишком много машин, доступных к покупке.
— И?
— Местное взяточничество — жизненный факт. Никто в Ленинграде не хочет, чтобы ему указывал какой-нибудь бюрократ из Москвы. Он говорит, что на выяснение, какую машину взял Шакал, уйдет несколько дней.
— Это безумие!
— Это сказали вы, мистер Борн, а не я. Я верный гражданин Советского Союза, прошу не забывать.
— Но какое это все имеет отношение к Новгороду — ведь именно это он сказал, не так ли?
– Новгород . Что это значит? — перевел Крупкин вопрос комиссару. Быстро, обрывисто, крестьянин-комиссар по-русски сообщил необходимые детали своему парижскому коллеге. Крупкин повернул голову и перевел на английский. — Постарайся усвоить, Джейсон, — сказал он слабеющим голосом, его дыхание становилось все более затрудненным. — Похоже, над ареной есть круговая галерея. Он воспользовался ею и увидел тебя из окна, когда ты крался за кустами. Он вернулся в оружейную, крича, как и подобает такому маньяку. Он орал своим заложникам, что ты его и что ты теперь покойник… И еще, что ему осталось сделать последнее дело.
– Новгород , — перебил Конклин шепотом, пялясь в потолок.
— Именно, — подтвердил Крупкин, глядя на профиль Алекса рядом с ним. — Он возвращается к месту своего рождения… где Ильич Рамирес Санчес стал Карлосом Шакалом, потому что его отвергли и приговорили к казни как психа. Он приставлял пушку к горлу каждого, спрашивая, как лучше проехать в Новгород, угрожая убить любого обманщика. Никто, конечно, не соврал, а те, кто знал, сказали, что до него пятьсот-шестьсот километров, на машине ехать целый день.
— На машине? — переспросил Борн.
— Он знает, что не может воспользоваться никаким другим средством передвижения. Железные дороги, аэропорты — даже маленькие аэродромы — все будут под наблюдением, он понимает это.
— Что он собирается делать в Новгороде? — быстро спросил Джейсон.
— Боже правый на небесах, которого, конечно же, не существует, кто же знает? Он хочет оставить свой знак, очень разрушительный памятник самому себе, без сомнения, в отместку тем, кто, по его мнению, предал его тридцать с лишним лет назад, а также тем беднягам, которые погибли сегодня утром на Вавилова… Он забрал документы у убитого им агента, тренированного в Новгороде; он думает, что сможет пройти туда с ними. Этого не будет — мы его остановим.
— Даже и не пытайтесь, — сказал Борн. — Он может воспользоваться, а может и не воспользоваться ими в зависимости от того, что увидит или что почувствует. Ему не нужны документы, чтобы попасть туда, не больше, чем мне, но если он почувствует что-то не то — а он почувствует, — то убьет несколько невинных людей и все равно проникнет внутрь.
— К чему ты клонишь? — озабоченно спросил Крупкин, подозрительно глядя на Борна, американца с разными личностями, с заметно конфликтующими стилями жизни.
— Доставьте меня туда раньше него с подробной картой всего комплекса и каким-нибудь документом, который предоставил бы мне свободный доступ куда угодно.
— Ты спятил! — вскричал Дмитрий. — Американец, даже не перебежчик, киллер, разыскиваемый во всех натовских странах Европы, разгуливающий по Новгороду?
— Нет, нет и нет! — рявкнул комиссар. — Я все правильно понял, а? Вы псих, да?
— Вам нужен Шакал?
— Естественно, но не любой ценой.
— Мне нет никакого дела до Новгорода или любого другого комплекса — пора бы вам это уже понять. Ваши маленькие разведывательные операции и наши маленькие разведывательные операции могут продолжаться до бесконечности, и это не имеет значения, потому что ни одна из них ничего не весит в этом марафоне. Все это юношеские игры. Мы либо живем вместе на этой планете, либо нет планеты… Меня интересует только Карлос. Я хочу, чтобы он сдох, чтобы я мог жить дальше.
— Конечно, я лично согласен с большей частью сказанного вами, хотя эти юношеские игры предоставляют некоторым из нас весьма неплохие рабочие места. Однако я не знаю, как убедить мое более строгое вышестоящее начальство, начиная с непосредственного.
— Хорошо, — сказал Конклин со своего стола, по-прежнему пялясь в потолок. — Предлагаю сделку. Вы доставите его в Новгород, а у вас останется Огилви.
