Брюнония Барри - Читающая кружево
— «Не выйдет из этого толку», — отвечает брат.
— Да, точно. — Джей-Джей поворачивается к Ане. — У того типа была уйма денег. Он твердо намеревался выиграть. А за неделю до выборов поскользнулся на собственной же рекламной листовке и в результате полтора месяца пролежал пластом в больнице, никому не показываясь на глаза, чтобы не «отпугнуть своих избирателей». Конец цитаты.
— Избирателей, которые в результате голосовали за демократов, — говорит Бизер.
— Значит, он проиграл? — недоверчиво спрашивает Аня.
— Республиканец? В Массачусетсе? Разумеется, проиграл. Не нужно быть ясновидящим, чтобы это предсказать. — Джей-Джей хохочет взахлеб.
— Может, рассказать ему о том, как мы недавно выбрали губернатора-республиканца? — спрашивает Рафферти, но тут же передумывает.
Аня и Бизер так хохочут, что не в состоянии выговорить ни слова.
— Что? — переспрашивает Джей-Джей, но Бизер заливается хохотом, и все ему вторят.
Рафферти смотрит на меня. Гости смеются. На лице у брата гримаса, точь-в-точь из фильма ужасов. На вдохе он с шумом втягивает воздух, ухает и сипит, как будто нарочно, но это не шутка. Гости начинают успокаиваться. Бизер опять заходится от смеха, и гости — следом за ним.
Подружка Джей-Джея Ирэн подбегает к нам.
— Где ванная? — торопливо спрашивает она. — Иначе я сейчас описаюсь.
— Великолепно. — Я показываю в сторону коридора и иду следом, чтобы направить ее куда нужно.
Рафферти выходит вместе со мной.
— Последняя дверь, — говорю я, и Ирэн бежит в туалет.
Мы с Рафферти стоим в коридоре. Здесь чуть тише, голоса доносятся приглушенно. Рафферти явно рад тишине. Сначала он испытывает облегчение, потом — неловкость, и начинает подбирать слова.
— Это дело было нелегко раскрыть, — говорит он.
— Что вы имеете в виду?
— Дело Евы. Обычно, когда кто-нибудь бесследно исчезал, я сразу шел к ней.
— Правда?
— Она не раз нам помогала.
Я вспоминаю, что Ева говорила о своем знакомом полицейском. Однажды она прочла кружево, и это помогло найти пропавшего мальчика. Значит, я права: Ева дружила с Рафферти.
— Она была отличной женщиной.
— Я рада, что вы были знакомы.
— Она все время о вас говорила.
Я не в восторге оттого, что Ева рассказывала обо мне, и Рафферти это понимает. Я пытаюсь скрыть свои чувства, но уже слишком поздно.
— Она говорила только приятные вещи, — поясняет Рафферти, но, судя по всему, ему известно гораздо больше.
В Салеме меня знают не только с хорошей стороны, эти сведения — своего рода общественное достояние. Не могу даже представить, как Рафферти и Ева обсуждают, например, мое лечение. Господи, да если детективу стало интересно, достаточно было заглянуть в мое полицейское досье, чтобы на год вперед обеспечить себе пищу для разговоров.
— Простите, я сяду. — Я немедленно понимаю, что это необходимо.
Меня слегка мутит. День был длинный, а мне это пока противопоказано. Голова кружится от шума, от недосказанности. Не хватает сил отгонять чужие мысли, и я слышу все незаданные вопросы: «Почему она вернулась? Она и вправду сумасшедшая?» Прежде чем Рафферти успевает возразить, я удираю в комнату.
Я пересекаю комнату, стараясь отдалиться от детектива, и встаю у окна. Рафферти появляется минутой позже. Он осматривается, ищет глазами меня, подходит и опирается на стол.
— Прошу прощения. — Он чувствует себя неловко. — Еще одна неудачная попытка завязать светскую беседу.
Мне недостает сил улыбнуться.
— Ева утверждала, что я совсем не умею это делать.
Я испытываю нечто вроде сочувствия. Он искренне старается. Смотрю на Рафферти и понимаю, что он, возможно, единственный человек в этой комнате, чьи тайные мысли я не читаю.
— Она предлагала дать мне урок хороших манер со скидкой, — продолжает Рафферти. А потом долго молчит и неловко переступает с ноги на ногу. — Наверное, следовало согласиться.
Я по-прежнему пытаюсь придумать ответную реплику — вежливую, но без перехода наличности. Наконец меня осеняет. Надо заговорить с ним словами тети Евы.
— Я люблю суп. А вы?
Это проверка. Хочу посмотреть, много ли он знает. Если Рафферти общался с Евой так часто, как мне кажется, он узнает это выражение. Одно из ее любимых. Особенно если они говорили об искусстве светской беседы или о недостатке манер. Разговор про суп — первое, чему учила Ева.
Рафферти с любопытством смотрит на меня. Я изучаю его глаза, ожидая увидеть проблеск узнавания. Ничего.
— Простите? — медленно и осторожно спрашивает он.
Я смотрю на него и пытаюсь прочесть мысли. Сознание Рафферти либо пусто, либо нечитаемо. Взгляд спокоен. Возможно, детектив говорит правду. Или же он чертовски хороший коп. Не могу понять…
Ирэн возвращается в комнату, поправляя юбку.
— Что я пропустила?
— Расскажи ей про статую, — говорит Джей-Джей Бизеру. — Ренни, ты должна это услышать.
— Я рассказывал Ане о том, как Кэл потребовал убрать статую Роджера Конанта.
Ирэн улыбается, вспоминая.
— Потому что Конант похож на ведьму? — спрашивает Аня.
— Потому что он как будто мастурбирует, — отвечает Ирэн.
— Что? — Аня смотрит в окно на статую основателя Салема — она возвышается прямо напротив дома. — Да бросьте.
— Богом клянусь! — Джей-Джей крестится.
Ирэн подходит к окну и что-то показывает Ане. Та щурится в сгущающиеся сумерки, пытаясь разглядеть.
— Где? — спрашивает она.
— Вон. Посмотри, как он держит свой посох.
— Больше похоже на член, — говорит Джей-Джей, и даже Ирэн кажется, что он зашел слишком далеко.
— Я лучше вернусь к работе, — замечает Рафферти.
Я встаю, чтобы проводить его до двери.
— Забрать его? — Рафферти указывает на Джей-Джея.
— Все нормально, — отвечаю я.
Рафферти пожимает плечами.
— Спасибо, что пришли, — говорю я.
— Увидимся.
— Да.
Я провожаю его до двери и смотрю, как он спускается по ступенькам и идет к черной неприметной машине. Рафферти минуту сидит в салоне, потом включает зажигание и, нарушая правила дорожного движения, противозаконно разворачивается в сквере, едва не задев чей-то припаркованный автомобиль.
Энн Чейз наводит порядок, собирает со столов тарелки и относит их на кухню. Я иду следом.
— Видишь? Вон там. Правда похоже, что он дрочит?
— Не похоже, — отвечает Аня, но все равно смеется — громко, по-норвежски.
«Похоже», — произносит в моем уме голос сестры, вызывая мимолетное воспоминание.
Это случилось незадолго до смерти Линдли — она обнаружила статую Роджера Конанта. То есть не то чтобы в буквальном смысле обнаружила — мы ее видели всю жизнь, — но тем летом, глядя на нее, сестра заметила нечто необычное. Она так хохотала, что долго не могла объяснить, в чем причина. Стояла на тротуаре и направляла нас, заставляя обходить статую вокруг и рассматривать под разными углами, пока наконец мы не увидели то же, что и она. Бизер понял первым и густо покраснел. Он был так смущен, что немедленно вернулся домой, хотя наверняка сейчас этого не вспомнит. У меня ушло гораздо больше времени. Машины останавливались и гудели, а Линдли смеялась, орала на водителей и советовала им «засунуть штаны в задницу» — южное выражение, которое она подцепила зимой и использовала по делу и без дела. Наконец один из водителей принялся гудеть непрерывно, и Линдли сделала неприличный жест. Именно в эту минуту я увидела старину Роджера Конанта под нужным углом и начала истерически смеяться. Не знаю, что послужило тому причиной — лицо водителя, или Линдли, или наш почтенный отец-основатель, чей посох, если смотреть справа и сзади, напоминал торчащий пенис. Бог весть, что именно меня развеселило, но я хохотала, пока Ева не вышла и не заставила нас сойти с дороги и вернуться в дом. Она не спрашивала, над чем я смеюсь. Судя по всему, и не хотела знать.
— Не вижу, — жалуется Аня.
— Отсюда плохо видно, — хмыкает Бизер. — Нужно смотреть снаружи.
Потом он рассказывает, как Ева в одиночку спасла статую и как разозлился Кэл. Зато моя двоюродная бабушка с того дня стала городской героиней.
Я забираю несколько тарелок и иду на кухню вслед за Энн Чейз. Она стоит у раковины и осторожно отделяет кружево, прилипшее к дну блюдца.
— Думаю, ей с нами сегодня весело, — говорит Энн.
— Кому? — спрашиваю я, полагая, что она имеет в виду Аню или Ирэн.
— Еве.
Я молчу. Не знаю, что сказать в ответ.
Она отлепляет кружево и смотрит на него. А потом спрашивает:
— Ты читаешь?
— Нет.
— Почему?
Я пожимаю плечами.
— Ева говорила, что у тебя хорошо получалось.
— По-моему, этот способ слишком неточен.
— Да, — отзывается она… Это наполовину вопрос, наполовину утверждение. Энн мне не верит.
