Дин Кунц - Апокалипсис Томаса
Генри многозначительно глянул на меня, как бы спрашивая, понял ли я, что этот сокол — божий знак, предсказывающий мою судьбу, если я надолго задержусь в Роузленде.
— Я знаю, что ты далеко не глуп, Одд Томас. Но ты дурак?
— В меньшей степени, чем некоторые, сэр, в большей — чем другие.
— Конечно же, ты боишься смерти.
— Не совсем. Не смерти. Того, как это случится. Скажем, боюсь оказаться взаперти в гараже с голодным крокодилом, который сожрет меня заживо. Боюсь оказаться прикованным к мертвецам и сброшенным в озеро. Боюсь, что мне просверлят дырку в черепе и запустят в нее красных муравьев, чтобы они выели мой мозг.
Я не знал, характерны ли для Генри долгие паузы по ходу разговора или я вызывал у него такую реакцию.
Он ерзал на стуле и оглядывал небо, словно надеялся углядеть еще один знак, который помог бы убедить меня покинуть Роузленд.
Наконец я решил озвучить причину, которая привела меня к нему.
— Сэр, есть в службе безопасности человек, которого зовут Кенни?
— Нет у нас никакого Кенни.
— Высокий, мускулистый парень с ужасными шрамами на лице, который носит футболку с надписью «Смерть излечивает».
Медленный поворот головы Генри, долгий взгляд, предшествующий ответу, подсказал мне, что Кенни здесь знают, пусть и не по имени.
— Тебя предупредили оставаться в доме, заперев двери, от сумерек до зари.
— Да, сэр, но меня предупреждали о кугуарах, и больше ни о ком. В любом случае, я наткнулся на него не ночью. Этим утром.
— Но до восхода солнца.
— На полчаса позже. В конюшне. Кто он, если не охранник?
Генри поднялся со стула, подошел к двери сторожки, открыл ее, посмотрел на меня.
— Забирай ее и уходи. Ты не знаешь, что это за место.
Он вошел в сторожку и закрыл за собой дверь.
Через окно я видел, как он разговаривает по телефону.
Если бы я пришел в Роузленд один, то, скорее всего, тут же ушел, как советовал Генри. Но Аннамария, с ее загадочной миссией, не составила бы мне компанию, а я не мог оставить ее на милость… уж не знаю, кого.
Глава 10
Сопровождаемый жужжащими шмелями, звонко поющими шустрыми вьюнками и яркими бабочками, которые словно задержались здесь с лета, а какое-то время и парой перепрыгивающих с ветки на ветку белок, я чувствовал себя персонажем диснеевского фильма и даже ожидал, что в какой-то момент белки заговорят, как только я, продвигаясь на юг вдоль стены, достаточно далеко отойду от сторожки.
Такое окружение меня не успокаивало. В некоторых диснеевских фильмах с хорошими, добрыми животными случалось и плохое. Вспомните мать Бэмби или Старого Брехуна[8]. Первую застрелили на глазах ребенка, а второго, заболевшего бешенством, с пеной на морде, убил мальчик, который его любил. И людям в этих фильмах тоже достается. Даже самых красивых принцесс колдуньи травят ядом. Было что-то в дядюшке Уолтере от Квентина Тарантино.
Генри Лоулэм сказал, что ненавидит Роузленд, но, тем не менее, вернулся сюда, исходя из того, что «центр может и удержаться». Я знал, что поэт Йейтс вкладывал в эти строки, но понятия не имел, о чем толковал охранник.
Высокое, широкое сооружение вызывало мысли об укреплениях, но, в конце концов, Роузленд окружала не Великая китайская стена. Она не устояла бы перед ордами монголов или кем-то сравнимым с ними. Решительный человек мог с легкостью перебраться через нее, чтобы попасть в поместье или выбраться из него.
Даже в начале 1920-х годов такой серьезный строительный проект стоил огромных денег. Подоходный налог тогда только ввели, не такой уж и большой, а Константин Клойс был невероятно богат. Но, если бы он хотел просто огородить свои пятьдесят два акра, вполне хватило бы стены на треть ниже и в два раза тоньше, причем обошлась бы она ему в куда меньшую сумму.
До этого момента я не задумывался о предназначении этого внушительного сооружения, но разговор с Генри разжег мое любопытство.
Продвигаясь по периметру поместья, я никоим образом не выказывал своего интереса к стене. В Роузленде я постоянно чувствовал, что за мной наблюдают, а сейчас это чувство еще и усилилось. Конечно же, Генри поглядывал на меня из сторожки. Раньше он желал мне добра, возможно, желал бы и теперь. Но его отношение ко мне изменилось, едва я упомянул гиганта со шрамами.
В сотне ярдов от сторожки выкошенная лужайка сменилась густой травой, а еще через двести небольшой пологий подъем привел меня в рощу калифорнийских дубов, высотой от шестидесяти до девяноста футов. Живность покинула меня, за исключением поползней, посвистывание которых доносилось из переплетения черных ветвей.
Надежно укрытый стволами дубов от любопытных глаз, как в сторожке, так и в особняке, я подошел к стене. Выпирающие из нее камни позволяли и поставить ногу, и схватиться рукой. Подъем на девять футов много времени у меня не занял.
Забравшись на стену, стоя на четвереньках, я обнаружил то, что, возможно, подсознательно и ожидал. Среди черных камней змеились линии ярких медных кружков, каждый из которых украшала чуть вытянутая восьмерка, которая мне уже неоднократно встречалась.
Испещренная пятнами света и тенями от дубовых ветвей, верхняя поверхность стены не отличалась от боковой: те же камни, залитые бетоном. Прижав к камням ладони, я ощутил едва заметную вибрацию, словно в этой массивной стене работала какая-то машина.
Наклонившись, я прижался к камню левым ухом, но не услышал никакого шума, идущего из стены.
Если эти быстрые, с малой амплитудой вибрации и сопровождались звуком, но не тяжелыми ритмичными ударами, а высокочастотным гудением, а может, даже воем.
Чем больше я думал об этих вибрациях, тем сильнее крепло убеждение, что их источник — не работающая механическая машина, а что-то электронное.
Я поднялся на колени, сунул руку в карман джинсов, вытащил перочинный ножик, который приобрел, когда ходил в город за одеждой. Ножик я достал, с тем чтобы выковырять из бетона один из медных дисков, хотя я и не пытался проделать такое в конюшне или мавзолее, — там они тоже украшали пол, — предположив, что я стану первым подозреваемым, если кто-то заметит этот акт вандализма.
И, что более важно, они бы поняли, что кража диска — не просто вандализм, но свидетельство ведущегося расследования. Если местные заподозрили бы, что я не просто гость, наслаждающийся благами Роузленда, меня могли очень быстро познакомить с секретами поместья, и, боюсь, мне бы это ничего хорошего не принесло.
А в девяти футах над землей, на вершине стены, пропажу медного диска так быстро бы не обнаружили. Принявшись за работу и расковыривая бетон вокруг диска, я обнаружил, что диск не желает покидать насиженное место. В тот момент, когда я углубился где-то на дюйм, лезвие перочинного ножа сломалось. Я уже осознал, что диски не такие тонкие, как монеты. Более того, это вовсе не диски, а торцы медных стержней диаметром в дюйм. Вполне возможно, они тянулись на всю высоту стены и уходили в бетонное основание.
Медь слишком мягкий и дорогой металл, чтобы служить арматурой. Для этого используются стальные стержни. Медные выполняли какую-то другую функцию. Учитывая стоимость встраивания такого большого количества стержней в каменно-бетонную стену, я мог предположить, что они важны не только для того, чтобы обеспечивать структурную жесткость стены, но и для чего-то другого. Собственно, вся стена, похоже, служила для реализации этой неведомой мне цели, а не только отгораживала поместье от остального мира.
Я забросил перочинный ножик и отломившуюся часть лезвия в высокую траву у внешней стороны стены и пополз на четвереньках, пока не выбрался из-под ветвей дубов. Поднялся и зашагал по стене шириной в ярд, словно вновь превратился в мальчишку (или не переставал им быть), ищущего приключений.
Подъем земли скрывал от меня далекий особняк и другие постройки… и, соответственно, меня от них.
Пройдя пятьдесят футов, я наткнулся на перевернутую полую чашу, диаметром в фут, размещенную по центру стены. Снова опустившись на колени, увидел, что «чаша» закреплена на стальных штырях длиной в четыре дюйма и служит дождевым отражателем, установленным над вентиляционной решеткой.
Я сунул руку под «чашу» и почувствовал пальцами и ладонью слабый ток теплого воздуха. Когда наклонил голову к отражателю, уловил запах, напомнивший мне запахи только что пробившейся весенней травки, сочной летней травы и земляники, хотя этот, определенно уникальный, отличался от перечисленных мною. Внезапно теплый воздух сменился холодным, и хотя он тоже отличался уникальным запахом, ассоциации вызвал совсем с другим: с сухими опавшими листьями, влажными, тронутыми плесенью, и трескающимся льдом.
Холодный поток сменялся теплым, а теплый — холодным каждые двадцать секунд, по какой причине и с какой целью, я, конечно, сказать не мог. Понятия не имел, почему стену надо вентилировать или почему температура и запах выходящего воздуха изменяются.
