Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
— Что вы несете? — голос Карлоса превратился в грубый, осуждающий, быстро усиливающийся шепот. — Я же парижский монсеньер. Я сделал вашу жизнь гораздо комфортной, чем вы могли ожидали, и теперь вы меня допрашиваете? Откуда я знаю то, что знаю? — как мог бы я продемонстрировать вам мои возможности здесь, в этой комнате, если бы не был среди самых привилегированных людей Москвы? Вспомните, кто я!
— Но мы не знаем, кто вы такой, — сказал другой мужчина, тоже поднимаясь со стула. Как и у остальных мужчин, его одежда была аккуратной, строгого покроя и хорошо выглаженной, но отличалась в лучшую сторону своим качеством, словно он больше заботился о своей внешности. Его лицо тоже имело отличия; оно было бледнее, чем у остальных, и глаза были более внимательными, как-то более сфокусированными, создавая впечатление, что он тщательно взвешивает свои слова. — Помимо церковного титула, который вы себе присвоили, мы больше ничего о вашей личности не знаем, а вы, очевидно, не собираетесь ее раскрыть. Что касается того, что вы знаете, вы изложили нам вопиющие слабости и вытекающую из них несправедливость в наших ведомствах, но они широко распространены во всех министерствах. Вы с таким же успехом могли выбрать десяток других вместо нас из других органов, и осмелюсь заявить, жалобы были бы такими же. Ничего нового…
— Да как вы смеете! — крикнул Карлос Шакал, вены вздулись на его шее. — Кто вы такие, чтобы говорить это мне? Я парижский монсеньер, истинный сын Революции!
— А я судебный адвокат Министерства юстиции, товарищ монсеньер, и гораздо более молодой продукт этой революции. Возможно, я не знаю глав КГБ, которые, по вашим словам, являются вашими послушными орудиями, но зато знаю, какие наказания грозят нам, если мы возьмем юридические процессы в свои руки и сами — тайно — пойдем против нашего начальства, а не доложим немедленно о готовящемся правонарушении. Это наказания, на которые я не готов пойти без гораздо более выразительных доказательств, чем какие-то никому не нужные досье из неизвестных источников, которые могли быть выдуманы недовольными чиновниками чуть ли не ниже нас… Честно говоря, я даже не хочу их видеть, потому что я не хочу быть скомпрометирован знакомством с очерняющими вымыслами, которые могут быть опасными для моего теперешнего положения.
— Вы всего лишь незначительный юрист! — проревел киллер, сжимая и разжимая кулаки, глаза его налились кровью. — Правда сама по себе вас не интересует! И компаньонов вы выбираете в соответствии с текущими потребностями!
— Не стоит, товарищ священник . Я намерен удалиться, и мой совет всем остальным, собравшимся в этой комнате, последовать моему примеру.
— Вы не посмеете.
— Посмею, — ответил советский адвокат, позволив себе немного юмора. Он осмотрелся и усмехнулся. — Мне, наверное, следовало бы судить самому себя, но боюсь, что я слишком хорош в своей работе.
— Не забывайте про деньги! — взвизгнул Шакал. — Я посылал вам всем многие тысячи!
— И где это зафиксировано? — невинно спросил юрист. — Вы же сами сделали так, чтобы их путь нельзя было проследить. Бумажные пакеты в наших почтовых ящиках или в шкафах в кабинетах — с записками, велевшими нам их уничтожить после прочтения. Кто из наших сограждан признается, что это он их туда положил? Это прямой путь на Лубянку… До свидания, товарищ монсеньер, — сказал адвокат и направился к двери.
Один за другим, как и прибыли, собравшиеся двинулись за юристом, оглядываясь на странного человека, который столь экзотично, столь внезапно прервал их спокойную жизнь, инстинктивно зная, что на его пути только позор и казнь. Смерть.
Однако ни один из них не был готов к тому, что последовало далее. Киллер в одежде священника вдруг сорвался; внутренние молнии питали его безумие. Его темные глаза горели яростным огнем, который можно было потушить, лишь отведя душу в жестокости — безжалостном, грубом, диком возмездии за все обиды, причиненные его чистой цели — убить неверных! Шакал смахнул со стола досье и нагнулся к кипе газет; он схватил свой автомат и взревел:
– Стоять! Вернитесь все!
Никто не подчинился, и всплески внешнего проявления психопатической энергии продолжались. Киллер нажимал на курок, и мужчины и женщины погибали. Среди стонов, вырывавшихся из изувеченных тел, убийца выбежал наружу, прыгая через трупы, проклиная неверных.
— Предатели! Грязь! Мусор! — кричал обезумевший Шакал, направляясь к машине, которую позаимствовал у Комитета и его группы наблюдения. Ночь пришла к концу; началось утро.
Телефон в «Метрополе» не просто зазвенел — он надрывался. Алекс Конклин, проснувшись, раскрыл глаза, моментально вытряхнув из головы сон, и схватил гремевшую трубку с тумбочки.
— Да? — сказал он, задумавшись вдруг, в правильную ли часть трубки говорит. С какой стороны у нее микрофон?
— Алексей, будь начеку! Никого не впускайте в комнату и держите оружие наготове!
— Крупкин?.. Что, черт возьми, случилось?
— Бешеная собака сорвалась с цепи в Москве.
– Карлос?
— Он окончательно свихнулся. Он убил Родченко и зарезал двух агентов, следивших за ним. Их тела нашел колхозник около четырех утра — похоже, его разбудили своим лаем собаки, возбужденные запахом крови.
— Боже, он перешел все пределы… Но почему ты думаешь…
— Одного из наших агентов он пытал перед тем как убить, — перебил его офицер КГБ, предвидя вопрос Алекса. — Он был нашим водителем из аэропорта, мой протеже и сын моего однокурсника, с которым мы вместе жили в университете. Отличный молодой человек из приличной семьи, но он не был готов достаточно натренирован для этого.
— Хочешь сказать, ты думаешь, что он мог рассказать Карлосу о нас, верно?
— Да… Это еще не все. Примерно час назад на Вавилова были убиты из автомата восемь человек. Они были просто расстреляны, это была настоящая бойня. Одна из умиравших, женщина из Министерства печати, директор второго класса и телевизионная журналистка, сказала, что убийца был священником из Парижа, который величал себя «монсеньер».
– Боже! — воскликнул Конклин, сев на кровати и отсутствующим взглядом смотря на обрубок плоти там, где раньше была нога. — Это была его московская «армия».
— Так называемая, причем именно «была», — подтвердил Крупкин. — Помнишь, я говорил тебе, что подобные рекруты бросят его при первом же признаке опасности.
— Я разбужу Джейсона…
– Алексей , послушай меня!
— Что? — Конклин зажал трубку между щекой и плечом и потянулся за протезом.
— Мы сформировали тактический ударный отряд, мужчины и женщины в гражданском — сейчас их инструктируют, и они скоро будут готовы.
— Хороший ход.
— Но мы специально не предупредили ни персонал гостиницы, ни милицию.
— Вы были бы идиотами, если бы сделали это, — одобрил Алекс. — Мы будем готовы и возьмем этого сукиного сына здесь! У нас бы ничего не вышло, если бы тут и там сновали милицейские формы или бегали бы в истерике клерки. У Шакала глаза даже в коленных чашечках.
— Делайте, что я вам скажу, — приказал русский. — Никого не впускайте, держитесь подальше от окон и будьте вообще осторожны.
— Естественно… Что ты имеешь в виду, про окна? Ему потребуется время, чтобы выяснить, где мы… опросить служанок, стюардов.
— Прости, дружище, — перебил Крупкин, — как ты себе представляешь ангельского вида священника, спрашивающего у вахты о двух американцах, один из которых заметно хромает, в утренний час пик в вестибюле?
— Вполне обыденно, если ты параноик.
— Вы на высоком этаже, а прямо через проспект Маркса — крыша офисного здания.
— Ты тоже весьма быстро соображаешь.
— Куда быстрее, чем этот идиот на Дзержинского. Я бы связался с тобой значительно раньше, если бы мой картофельный комиссар не позвонил мне всего две минуты назад.
— Пойду разбужу Борна.
— Будьте осторожны .
Конклин не услышал последнего предостережения русского. Он быстро бросил трубку на аппарат и натянул протез, небрежно замотав ремни из «липучки» вокруг икры. Затем выдвинул ящик тумбочки и достал оттуда автоматический пистолет «Граз Буря», специально разработанное оружие КГБ, с тремя обоймами. «Граз», как всем было известно, был пока уникальным, потому что это было единственное существующее автоматическое оружие с глушителем. Цилиндрическая насадка выкатилась к стенке ящика; Алекс достал ее и вкрутил в короткий ствол. Он неловко надел брюки, заткнул оружие за пояс и пошел к двери, открыл ее и вышел в богато декорированную викторианскую гостиную, где у окна стоял полностью одетый Джейсон.
