Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна
Очень просто: свести не знакомых друг с другом Шакала и Огилви, хотя бы на минуту, лишь бы достаточно долго, чтобы они оказались в пределах одного фотокадра. Это все, что было нужно.
Вечером он пошел в Дипломатическую службу и запросил краткую встречу с Огилви. Во время этой очень дружественной и непринужденной беседы Родченко ожидал его перехода к откровенности — который он весьма тщательно подготовил, проведя необходимое расследование.
— Летом вы отдыхаете на мысе Код, да? — поинтересовался генерал.
— В основном, только уикэнды. А жена и дети живут там весь сезон.
— Когда я работал в Вашингтоне, у меня были два хороших друга на мысе Код. Я провел с ними несколько чудных, как вы говорите, уикэндов. Возможно, вы знаете моих друзей, Фростов — Гардли и Кэрол Фрост?
— Конечно, я их знаю. Он адвокат, как и я, специализируется на морском законодательстве. Они живут вниз по береговой дороге, в Деннисе.
— А его жена — очень привлекательная женщина.
— Очень.
— Да. Вы не пробовали взять ее мужа работать к себе в фирму?
— Нет. У него своя фирма, «Фрост, Голдфарб и О’Шонесси», и клиентура на массачусетском побережье.
— У меня такое чувство, что я почти знаю вас, мистер Огилви, хоть и через общих знакомых.
— Жаль, мы не встречались на мысе.
— Что ж, пожалуй, я могу воспользоваться нашим почти близким знакомством — через общих друзей — и попросить об одолжении, гораздо меньшем, чем то, которое, насколько я понимаю, мое правительство охотно позволяет вам.
— Мне дали понять, что это обоюдно, — ответил Огилви.
— Ах, я ничего не смыслю в дипломатии, но понятно, что я мог бы замолвить за вас словечко, если вы поможете нам — мне и моему маленькому, хотя и не самому незначительному, отделу.
— Что от меня требуется?
— Есть тут один священник, социалистически ориентированный, воинственно настроенный священник, который считает себя марксистским агитатором, хорошо знакомый нью-йоркским судам. Он прибыл всего несколько часов назад и требует конфиденциальной встречи через пару часов. На проверку его заявлений просто нет времени, но, по его словам, у него есть целая история судебных «гонений» в Нью-Йорке, а также множество фотографий в газетах, так что вы, возможно, даже узнаете его.
— Возможно, если он тот, за кого себя выдает.
— Конечно! И так или иначе, ваши заслуги безусловно будут оценены нами.
Все было устроено. Огилви будет в толпе у собора Василия Блаженного поблизости от места встречи. Увидев, что к Родченко подошел священник в дальнем углу справа от алтаря, он должен был «случайно встретить» генерала КГБ, будто удивленно. Они должны были поздороваться до неучтивости кратко, так быстро и размыто, чтобы эпизод показался незначительным, словно встреча двух цивилизованных, но недружелюбных знакомых, которой они не могли избежать в общественном месте. Необходимо было подойти как можно ближе, потому что в том углу слабое освещение от свечей, адвокат мог не разглядеть лицо священника.
Огилви сыграл свою роль в духе юриста-стажера, который загоняет свидетеля обвинения в словесную ловушку вопросом, который можно опротестовать, а потом кричит: «Я отзываю свой вопрос», лишая тем самым обвинителя возможности сказать речь.
Шакал сразу же в ярости повернулся прочь, но полноватая престарелая женщина успела сделать серию великолепного качества снимков на сверхскоростную пленку с помощью ручки сумочки, в которую была вмонтирована миниатюрная камера. Это доказательство теперь хранилось в сейфе в кабинете Родченко. Папка под названием «Наблюдение за американцем Б. Огилви».
На странице под фотографией убийцы и американского адвоката было написано следующее: Объект с пока не идентифицированным лицом во время тайной встречи в соборе Василия Блаженного. Встреча длилась одиннадцать минут тридцать две секунды. Фотографии отправлены в Париж для возможной верификации. Предполагается, что неидентифицированное лицо — Карлос Шакал.
Излишне говорить, что Париж как раз готовил доклад, включавший несколько фотографических композиций от Второго Бюро и Сюртэ. Ответ: Подтверждено. Определенно, Шакал.
Какой ужас! На советской земле!
Киллер, напротив, оказался гораздо менее покладистым. После краткой, неловкой встречи с американцем Карлос продолжил свою ледяную инквизицию, под его холодным внешним видом чувствовался неуемный гнев.
— Они подбираются к тебе! — сказал Шакал.
— Кто?
— Комитет.
— Я и есть Комитет!
— Думаю, ты ошибаешься.
— В КГБ ничего не происходит без моего ведома. Откуда у тебя эта информация?
— Париж. От Крупкина.
— Крупкин готов на что угодно, лишь бы продвинуться дальше, включая распространение ложной информации, даже касающейся меня. Он человек-загадка — то это эффективный полиглот и офицер разведки, а то превращается в сплетничающего шута во французских перьях, оставаясь при этом сводником для путешествующих министров. Его нельзя воспринимать всерьез там, где речь идет о серьезных вещах.
— Надеюсь, ты прав. Я свяжусь с тобой завтра, поздно вечером. Ты будешь дома?
— Только не для твоего телефонного звонка. Я буду ужинать один в «Ласточке». Что ты будешь делать завтра?
— Убеждаться в твоей правоте.
И Шакал растворился в толпе.
Прошло уже двадцать четыре с лишним часа, и Родченко не услышал еще ничего, что могло бы изменить график. Не исключено, что это психопат уже вернулся в Париж, как-то убедившись, что его параноидальные подозрения безосновательны, и его потребность в постоянном движении, гонке, полетам по всей Европе пересилила минутную панику. Кто знает? Карлос тоже был загадкой. В нем одновременно сосуществовали недоразвитый садист — специалист по пожалуй самым темным методам жестокости и убийства, — и больной, искаженный романтик, нездоровый на голову юноша, тянущийся к видению, которому дела до него нет. Кто знает? Близился тот момент, когда пуля в его голове положит конец всем вопросам.
Родченко поднял руку, подзывая официанта; он хотел заказать кофе и бренди — славный французский бренди, сохраняемый для настоящих героев Революции, особенно выживших. Вместо официанта к его столику подбежал менеджер «Ласточки» с телефоном в руках.
— Вам срочный звонок, генерал, — сказал менеджер в свободном черном костюме, поставив телефон на стол и протягивая пластмассовую вилку, которую надо было воткнуть в розетку на стене.
— Спасибо, — менеджер удалился, и Родченко подключил телефон. — Да?
— За тобой следят, куда бы ты ни пошел, — сказал голос Шакала.
— Кто?
— Твои собственные люди.
— Я тебе не верю.
— Я наблюдал весь день. Хочешь, я опишу тебе места, где ты был за последние тридцать часов? Начиная с напитков в кафе на Калинина, киоска на Арбате, ланч в «Славянках», вечерняя прогулка вдоль Лужнецкой?
— Хватит! Где ты?
— Выходи из «Ласточки». Медленно, непринужденно. Я тебе докажу, — раздались короткие гудки.
Родченко повесил трубку и попросил официанта принести счет. Мгновенная реакция человека в фартуке была вызвана не столько званием генерала, сколько тем фактом, что это был последний посетитель ресторана. Оставив деньги на столе, старый солдат попрощался, прошел через тускло освещенное фойе к выходу и оказался на улице. Было уже почти 1:30 ночи, и, если не считать редких бродяг-забулдыг, улица была пуста. Через мгновение в свете уличного фонаря нарисовался прямой силуэт, поднявшийся из проема между витринами магазина метрах в тридцати справа. Это был Шакал, по-прежнему в своем священническом черном одеянии с белым воротником. Он поманил генерала за собой и медленно пошел к темно-коричневой машине, припаркованной прямо через улицу. Родченко догнал киллера у машины.
Шакал внезапно включил фонарик и направил его мощный луч через открытое окно в салон машины. У старого солдата перехватило дыхание, его глаза уставились из-под тяжелых век на ужасную сцену. На переднем сиденье сидел агент КГБ с перерезанным горлом, потоки крови окрасили его одежду. Сразу за окном был второй наблюдатель, его запястья и ноги были связаны проволокой, толстая веревка опутывала лицо, врезавшись в рот, позволяя только хрипло, удушенно кашлять. Он был жив, в его глазах царил страх.
— Водитель был тренирован в Новгороде, — сказал генерал безучастным голосом.
— Знаю, — ответил Карлос. — Я забрал его документы. Теперь, видать, тренируют не так, как раньше, товарищ.
— А этот второй — любимец Крупкина здесь, в Москве. Сын его друга, я слышал.
— Теперь Крупкин мне не друг.
— И что ты думаешь делать? — спросил Родченко, глядя на Шакала.
— Исправлять ошибки, — ответил Карлос, поднял пистолет с глушителем и выстрелил трижды генералу в горло.
