Елена Костюкович - Цвингер
— Да, это известно, Джойса поддержала и издала владелица магазина, Сильвия Бич.
— Кстати, кто-то мне говорил, что на этой ярмарке… Кто же говорил мне? В общем, кто-то агентирует воспоминания Адриенны Монье. Это наперсница Сильвии Бич, ее любовница и подруга жизни, — обращается к Виктору боговидная, скульптурная скаутша. — Кто агентирует, случайно не знаете?
Ну и ну, она его заметила наконец!
— Нет, не слышал, но как только узнаю, сообщу обязательно.
— Ну, будем внимательно следить за вашими новостями, Зиман. Чую, великой сенсацией пахнет. Иначе вы бы от вопросов не уклонялись.
Переброски репликами вдруг замирают. Есть от чего. По залу несется, на сей раз без участия Виктора, караван бесноватых. Впереди бегут все те же болгары. Улетают со всех ног, топча шнурки. Плотно за ними — восточного вида люди. Черноглазые, небритые. Их, кажется, пять или шесть. А в арьергарде, как водомерки, вышагивают двое Гулливеров, которые хватали Виктора час назад. На нынешний вечер здесь норма бардака перевыполнена.
— Боже, что это за парад-алле?
— Вот не поверите, везде влезают. И предупреждали же работников секьюрити! Но сами видите, охрана хило работает. Эти хулиганы везде просачиваются. Сегодня утром по агентскому центру тоже за этими болгарами неслись.
— А, вот что! Да, Чудомир жаловался, что за ним гоняются какие-то башибузуки. Но он считает, это я их подослал. А я не знал, что ответить. Сумасшедший дом, и только.
— Эти моджахеды с ума сошли. Им на Бэра вашего положено охотиться. Если уж решили мстить за датские карикатуры. Что им Чудомир сделал.
— Останется неразгаданной тайной!
— Как, моджахеды? Вот везение, что нету здесь Хомнюка, — вставил реплику Кобяев. — Кто знает, что бы с Хомнюком приключилось при их виде. Он ведь, к сожалению, у меня травмированный.
— Как, когда?
— А вы думаете, заикается с чего? Когда был мальчишкой, его забрили в армию, и прямо из учебки, восемнадцатилетних, их бросили на вилы повстанцев. Усмирять бунт в Хуррамабаде. Хомнюк наш еле отлежался по психиатричкам. Комиссовали. С тех пор он заика. Боится восточных толп. Это посттравматический синдром.
…Может быть, в этом танце, пропорхав как пух Эола по моей жизни, болгарка исчезнет с горизонта? Оставив у меня на плече дедовы тетради, плотненький вес?
Похоже, она и вправду не имела отношения к Мирей. В какую-то совсем другую беду Мирей попала. Лечу в Милан, вытаскивать. Нет, это дело не болгаркиных щупалец. Посмотрим, что там Бэр в России выяснит через Павлогородского.
Ну а болгарка, что болгарка! Хрен уж с нею. Чао-чао, костистая! Увидимся на том свете, но не скоро. Постараюсь задержаться на этом. Но обещаю — сразу же по прибытии напрошусь к тебе вниз с инспекцией. Поворошу угольки. Чтоб не понизилась там у тебя случайно температура.
Десять часов. Среди всего дурдома, зажав пальцем второе ухо, Виктор пытается расслышать, что ему толкует по телефону Бэр, который уже прилунился в Москве.
— Тут полночь. Меня приехал встретить наш московский Сергей, вам большой привет от Сергея. В филиале все спокойно, насколько может быть спокойно в Москве. Сергей меня везет из Шереметьева, и мы, естественно, застряли в пробке. Вокруг все эти машины грязные и близкие, их тысячи, на сантиметр от нашей, и ни одна не шевелится. Туман с песком залепляет ветровое стекло. Сергей ездил в яковлевский фонд. Видел подготовку похорон. Рассказывает, поверите, Зиман, в голове не укладывается. Это никак не назвать похоронами по высшему разряду. Устроители, вместо того чтоб устраивать, звонят в семью: а кто будет делать? А кто будет добиваться? Звонят те, кто вроде по функциям по своим обязаны в общем-то сами организовывать и хоронить. Склочничают, в каком зале проводить прощание. Склочничают, нужен ли почетный военный караул. Но больше всего сражались, на каком кладбище. Ну, вечером все-таки разрешили на Новодевичьем.
— Понятно. Завтра, кроме похорон, назначен еще и Федеральный совет по архивам. Вам напомнил Сергей?
— Да, напомнил. И я уже созвонился с Павлогородским и договорился о встрече на завтра, на этом совете по архивам. Мирей не проявилась?
— С Мирей, похоже, сложности. И именно поэтому, Бэр, время не терпит. К вам есть просьба. Можете ему перезвонить? Мне очень неловко, но это срочно. Попросите Павлогородского узнать, что случилось с архивами Плетнёва, хранившимися в киевском ГБ. Пусть узнает быстрее, хорошо бы прямо завтра. Это суперважно. И еще… У меня просто нет слов. Огромное спасибо, Бэр, за то, что вы для меня сделали!
— Да я ничего еще пока не сделал. Вот только начинаю вам помогать.
— Ложная скромность. Я вам на всю жизнь благодарен, Бэр.
— Да за что? Скажите лучше, какие все-таки сложности с Мирей возникли?
Прервалась связь. Ну и прекрасно. Что бы Виктор мог ему сейчас ответить? Виктор тычет телефон в карман и видит: сушевые палочки он тем временем наломал о столешницу на дюжину заостренных щепок-лучин. Пожав плечами, официант протягивает руку в белой перчатке и принимает обломки в ладонь. Хладнокровно передает Виктору новые палочки взамен раскрошенных, обвязанные лентой.
Прощаться со всеми. Сэм Клопов с набитым ртом сердечно машет. У шоколадного фонтана маячит Роберт: он все еще взволнован почетным поручением, которое переменило для него перспективы работы и карьеры. Не знает, какими словами говорить спасибо Виктору. С его уст спархивает нежнейшее:
— Нит гедайге!
Пятница, 21 октября 2005 года, Франкфурт — Версилия
— Зай гезунт! — отвечал Роберту Виктор в путаной дреме. Сон был на идиш, из жизни отъезжантов в Палестину. Их с Робертом ссаживали с корабля на неухоженный берег, они оказывались в кипрских лагерях. Напряжение во сне было разлито в каждой детали. Мука, страх, ожидание, жар. Во сне в ноздри Виктору не поступал воздух. Похоже, евреев уже гнали из лагерей в душегубку. Виктор разинул, как верблюд, рот и втягивал воздух полной грудью — и как-то сумел избежать этой участи. Сон, слава богу, оборвался диким звоном телефона.
Ульрих!
— Ну, у тебя что новенького?
Продрать глаза — в гортани наждак — обругать Ульриха — и понять, что его звонок был спасением. Иначе прости-бы-прощай Викин самолет. Курц совершил чудеса и позднейшим вечером перезаказал ему новый билет, на этот раз на утренний рейс в восемь тридцать. То есть надо вылетать пулей из отеля без четверти семь. Сейчас шесть. А Виктор, забыв попросить о побудке, рисковал бездарно проспать полет.
Ответ Ульриху на оставшихся голосовых связках. Хотя их почти не осталось, все воспалены. А нос, что нос. Плотно залеплен, как в подобных случаях бывает с ночи. Вот долечу в Милан… И что? В Милане тоже нафтизина нет, если исчезла черная с подзеркальника аптечка. Нафтизин, дефицитное лекарство, Бэр купит в Москве. Ну и привезет его во Франкфурт. Виктору с того какая радость?
— Во-первых, болгары мне отдали документы, Бэр им выдал чек на тридцать тысяч, вообрази. Когда успел? В голове не укладывается. Он очень щедр. Но не очень последователен. Ведь он собирался ругаться с ними и торговаться за одну или полторы тысячи! И тут же дал тридцать. Спасибо ему, конечно, но это все-таки хотя и благородный, но маразм. Что до болгар, то с болгарами я распрощался, похоже, окончательно. Они были кем-то напуганы. За ними гоняются черноглазые небритые хулиганы. Это мусульманские мстители за карикатуры. Устроили облаву на Зофку. Объяснить это я тебе не могу, Ульрих.
— А Мирей и компьютер?
— Зофка с Черномором заверяли и божились, что непричастны к компьютеру и к налету на квартиру. Их только волновали моджахеды. И их понять можно. Так что они, спасая шкуру и чек, стремительно покинули Франкфурт и возвращаются в Болгарию.
— Да зачем твоя Зофка моджахедам! Это же, Виктор, она, наверно, разыграла для того, чтоб от тебя отвязаться. Я же тебе говорил, что это страшные люди. И ты отпустил их? Не узнал, как найти их сообщников? Партнеров? Которые похитили Мирей? Которые устроили на тебя засаду в аэропорту? Ну что ж, как хочешь! Они еще не такую засаду теперь тебе приготовят! Я бы на твоем месте поопасался еще и за Наталию.
Надо же Ульриху доводить меня до родимчика с утра.
Разговаривая, Виктор — не способный на многостаночничество, как Наталия, однако требуют обстоятельства — умывается свободной рукой, будто кошка лапой, плюхается, чтобы обуться, возле орехового пресса для штанов, а мокрые вчерашние ботинки, чтоб не изгваздать ковер, ставит на вброшенный под дверь из коридора ежедневный бюллетень выставки.
— Пощади, Ульрих, страшно. Есть в твоих словах правота. Но что я мог поделать? Меня скрутили вышибалы из секьюрити… Про Наталию не надо, умоляю. Я и так уже от страха не чую ног.
К слову о ногах. Оба ботинка, которые почему-то оба на левую ногу, на глянцевый фасад буклета не умещаются, и Виктор растягивает бюллетень нараспашку. Видит надпись «Омнибус». Надо же, и тут об «Омнибусе». Главная новость — торги ватрухинские. Ишь, какие напечатаны яркие фото…
