Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
Ясное дело — ничего объяснить он не мог. Когда у него спрашивали о смысле жизни, Адам «улетал» в сторону садоводства или вспоминал разъяснения двухдневной давности. Иногда он просто орал, тронутый ужасом жизни, или рассказывал о том месте, в котором родился. Тем не менее, дело его в чем-то даже процветало, пока несколько товарищей по несчастью не скумекали, что коробку с деньгами могут попросту слямзить, и Адам за ними не погонится. С тех пор парень терял большую часть заработков, просто-напросто забывая перекладывать мелочь из коробки в карман, а за пару недель перед рождением Святого Вроцлава все изменилось.
Денек был — словно из русского романа: мороз, метель, слякоть. Адам сидел и разговаривал сам с собой, а тот человек вот просто так взял перед ним и вырос. Он казался необычайно высоким: один из тех, кто каждый день слышит вопрос: а не играл ли он когда-нибудь в баскетбол; незнакомец был в кожаной куртке, черных джинсах, в шапке, натянутой на мрачные глаза. Не говоря ни слова, он бросил монету и ушел.
Адам никогда не обращал внимания на окружение, и было бы просто безумием заподозрить его в заинтересованности чем-то столь банальным, как монета. Но эта монета была иной, и принадлежала она, Адам был в этом уверен, тому же самому миру, что и он сам. Парень крутил ее в пальцах — ясен же перец, что другая, ведь все монеты идентичны; монетка в два злотых практически то же, что и грош; четверть бакса — что и рубль, все они словно снег. А эта была черная и шелковисто гладкая, скорее, жетон, чем денежка, с небольшим отверстием посредине. Адам повесил монетку на шее. На следующий день получил следующую.
Мужчина приходил ежедневно, и Адам сориентировался, что незнакомец чем-то отличается от других людей. Каким образом — он не знал. Адам предстал перед голым фактом — все люди были одинаковыми, а тот — нет. Если бы Адам мог задавать вопросы, он наверняка бы с незнакомцем заговорил, а так просто глядел с испугом и любопытством, как тот наклоняется, вынимает деньгу, крутит в здоровенных пальцах, небрежно бросает в коробку и все: толпа тут же всосала его. Адам боялся пойти за мужчиной.
Деньги придумали затем, чтобы ими платить, а Адам — хотя сам понятия не имел, что чего стоит — был совершенно уверен в том, что за черные монеты сможет купить все, что только пожелает. Он оправился покушать в кафе «Родео» на Рынке, где еда ему нравилась, но откуда его всегда выгоняли. Бармен направился к нему, но тут увидел повешенную на шее монету, едва заметно кивнул и пригласил пройти. Адам съел суп со шпинатом, порцию лосося с горой жареной картошки, фирменное мороженое, торт, запив все это двумя кружками «живца»[32]. Заплатил он черной монетой. У него их было несколько, к тому же каждый день он получал новую.
Ирония судьбы — если бы кто-нибудь из вас (или, чего уж там, я сам) ежедневно получал подобного рода подарки, то покупал бы себе «мерседесы» с апартаментами. Адаму нужно было лишь поесть, он даже вкуса не чувствовал. Процесс покупки он считал простейшим способом, чтобы монеты ходили среди людей.
В одну из вокзальных ночей он проснулся раньше обычного. Таинственный мужчина слегка пинал его ногой. Не говоря ни слова, Адам поднялся. Они шли в тишине, которую нарушал лишь визг такси и говор забегаловок, их окутывал снег, и Адам знал, что обязан идти, даже если бы это должна была стать самая длинная дорога в его жизни. Но такой она не была.
Остановились они на Особовицком мосту[33], там мужчина отвернулся. Теперь он показался Адаму практически обыкновенным, не было в нем ничего от баскетболиста, самый банальный широкоплечий мужик с низким лбом. За ним появились другие, в капюшонах, пуховиках и широких штанах. Блеснул нож, посыпались удары, Адам же даже не пытался защищаться. Били его по голове и в промежность, нацеленное в щеку острие прошлось по руке. Адам сжался в комок на земле, заслоняя лицо. Он уже считал, что от него отстанут. Нет, его облили бензином и подожгли.
Быть может, бензина было недостаточно, может быть, нападающие и не хотели убить парня, а может, кто-то их спугнул — загорелись только руки Адама и спина. Огонь молниеносно добрался до тела, и Адаму казалось, что он сойдет с ума от боли. Это было так, будто бы тысячи крючков синхронно рвали его живую плоть. Парень бился словно рыба, бил по горящим местам ладонями, но не догадался перевернуться на спину и сбить пламя. Но тут появился тот добрый человек — как его звали, не знаю — он накинул на Адама куртку и позвонил в скорую. Нападавшие же смылись.
Адам вышел из больницы через четыре дня. Монета, которую он носил на шее, исчезла. Он считал, что ее у него украли, но мне ее судьба известна. Адам же не беспокоился утратой, болью и неприятным переживанием. Он понимал, что ничего на свете просто так не случается.
Когда его жег огонь, он увидел иной Вроцлав — мрачную пустыню, заполненную выжженными зданиями; языки пламени, которые гоняет ветер, и кроваво-багровое небо. Пепелище достигало горизонта, над которым вздымалось огненное зарево. Повсюду лежали мертвые, сморщившиеся, словно египетские мумии; из земли торчали какие-то кабеля, все столбы были повалены. Адам горел вместе со всем светом, а когда повернул голову, то увидел черного мальчонку, увидел Святой Вроцлав — массивный и прекрасный, спасшийся от уничтожения Святой Вроцлав.
Увидел он и еще кое-что, что потрясло его намного сильнее, чем испепеленный город — два силуэта, направлявшиеся в сторону Святого Вроцлава, то были люди, которые должны были все завершить.
* * *Встреча Михала с родителями Малгоси, обещаемая как явное поражение, переродилась в полнейший погром. Первые полчаса все пытались быть милыми, даже Томаш, до которого дошло, что лицо ухажера дочки ему знакомо. Он пожал гостю руку, кивнул головой, Анна пригласила парня в салон, где ждали вино и крендельки. Михал пытался говорить как можно меньше, пил немного и со всем соглашался, пока ему это было позволено. Малгося сидела рядом и с испугом глядела, как отец в очередной раз наполняет рюмку, щурит глаза и что-то бормочет себе под нос.
Затруднения начались, когда Томаш поднялся из-за стола и бросил, как бы нехотя, что, поскольку Михал никогда у них не был в гостях, то наверняка он желает осмотреть квартиру. Вдвоем они отправились на обход, а у хозяина дома рот не закрывался — с воодушевлением проповедника он рассказывал, как трудно было при коммуне добыть это жилище (сейчас ведь все просто, пошел и купил как булку), сколько потребовалось усилий, сколько денег, чтобы подмазать, кого следует. Затем перешел к конкретным вещам — картины на стенах, это результат постоянных приятельских отношений с преподавателями варшавской Академии Изобразительных Искусств, а он — то есть Томаш, в каждую свободную минутку шастает в столицу на аукционы, вернисажи и выставки. Да тут сами рамки стоят по пятьсот злотых за штуку.
— На каждой картине сзади имеется подпись — посвящение, — небрежно просил он, — вы уж простите, но сейчас мне не хотелось бы их снимать.
У Томаша имелась масса антиквариата, и если бы не Анна, он обязательно рассказал бы истории чемодана, комода, статуэтки святого, иконы и почерневшего столового серебра, всех тех вещей, которые он добывал еще в восьмидесятые, катаясь по деревням и обманывая мужичье. Анна деликатно отвела его и попросила, чтобы мужчины возвращались к столу.
— О человеке говорит его дом, — бросил Томаш. — А вы ведь квартиру снимаете, так? Вы же студент.
— У меня квартира в этом же доме, ниже, — ответил Михал.
— A-а, сейчас это модно, правда? Покупать ребенку квартиру по причине сдачи экзаменов на аттестат зрелости.
Анна ущипнула мужа за локоть. Все вернулись к столу.
— Мои родители живут в Германии. — Михал сделал глоток вина. — Эта квартира была у них давно. То есть, это мои приемные родители.
— О-о, приемные…
— Михал из детского дома. Он жил там до семи лет, — вмешалась Малгося.
— Детский дом, говорите, ну-ну…
Михал улыбнулся.
— А я говорю, что подобного рода опыт тоже необходим, — разболтался Томаш. Он не мог оторвать взгляда от сигареты в руке Михала. — Люди все ругаются, а я заявляю четко: чем сильнее жизнь нас закаляет, тем тверже мы становимся. Не могу сказать, что вам завидую, но каким-то образом некоторые вещи могу воспринимать с вами одинаково.
— Было бы нехорошо, если бы мы друг другу завидовали, — выпалил Михал, а Томаш почесал голову, делая вид, будто бы понимает.
— А где вы работаете? — заговорила Анна, и не успел Михал красивыми словами открыть простую истину, что он попросту учится в ВУЗЕ, а вообще-то из Германии он получает достаточно денег, чтобы жить и чего-то даже откладывать, об экономии он наврал, потому что на самом деле все пропускал сквозь пальцы.
Томаш почесал лоб и заявил профессорским тоном:
