Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
— Так ты уже старик. А чем мужик старше, тем уборка идет хуже. Не слышал про такое?
Михал отрицательно покачал головой. Малгося поставила свой рюкзачок на единственный свободный фрагмент пола, затем осторожно подняла кальян.
— Думаю, что начнем мы вот с этого.
* * *Тем вечером во Вроцлаве деялось много чего. Томаш Бенер был взволнован телефонным звонком от дочки, которая сообщила, что вернется позднее обычного, и попросила, чтобы отец особо не нервничал. Бенер злился почти до восьми, потом занялся сексом с женой и, в конце концов, заснул, все еще помня то странное чувство, которое посетило его, когда он смотрел на соседний жилмассив. О массиве размышлял и адвокат Фиргала, который отправился, как и каждый вечер, посидеть в тихом костеле, прося прощения у Господа за свои плохие поступки.
В Святом Вроцлава работа шла на полную катушку, хотя, возможно, это и не самое лучшее определение. Люди очищали стены в сонном, однообразном ритме, без сна, без еды, без единой мысли о том, почему это им не нужно ни того, ни другого. Если бы кто-нибудь вошел в границы массива, он наверняка был бы изумлен тишиной, которую нарушали только лишь отзвуки ударов по стенам и полу, дождь и ветер.
При невероятных усилиях был начат процесс ликвидации бетонной стяжки в коридорах. Эта работа шла очень медленно. Не хватало инструментов и специального оборудования — трех отбойных молотков явно не хватало. Жильцы действовали шлифовальными машинками и ломами, в ход пошли кувалды, и вот — метр за метром — открывалась черная поверхность, точно так же, как разбитый лед открывает поверхность озера. Все мусоропроводы были забиты обломками.
Родилась молчаливая организация труда и распределение на группы, с учетом индивидуальных способностей. Наиболее сильные и привыкшие к работе мужики трахались тем, что разбивали коридоры; за ними шли более слабые — чаще всего, женщины — пакуя мусор в мешки для одежды. Затем мешки и одежда попадали в руки детей, которые выбрасывали их в окна, очень часто разбивая при этом стекла. Если бы вы встали на Жмигродской или Балтицкой, вашим глазам открылся бы необычный вид — погруженный в тихую работу микрорайон, где стук молотков и рев электроинструментов никак не проходит, не заглушается отзвуками веселой вечеринки или ревом запускаемых автомобилей. С волшебной регулярностью из окон и балконов вылетали серые кометы мусора. Облака пыли вызывали впечатление, будто бы дом готовится взлететь в небеса.
Были начаты попытки очистить фасады, пока что беспомощные и нескоординированные. Группа старичков, не способных к работе на стяжке, вылезла на крышу и сдирала там толь. Куски толя медленно слетали вниз, подобно осенним листьям. Другие пробовали сдирать фасадную штукатурку там, куда могли достать из окон и балконов. Некая изобретательная пенсионерка разложила гладильную доску между двумя балконами, упала и скончалась на месте. Но так говорят люди, потому что тела так никто и не нашел. Якобы, кто-то там грохнулся с крыши, еще кто-то умер от тяжелой работы, голода, недостатка сна. Все это неправда.
К работам присоединились следующие люди — четвертый уже полицейский, которому не понравилось, как из окон и балконов выбрасывали мусор; журналист, пронюхавший сенсацию и желавший ее описать; наконец — судебный исполнитель, заинтересованный взысканием трехсот злотых за книжки, взятые несколько лет назад из городской библиотеки. Все трое обрели новый смысл жизни, совершенно безболезненно. С тех пор вся их предыдущая жизнь казалась им менее существенным, чем позавчерашний сон.
В панельном доме через улицу, в однокомнатной квартирке Михала, работа шла еще быстрее. Малгося совершала чудо преображения. Хозяин, совершенно дезориентированный, кружил по комнате, курил, выпивал, пробовал помогать, ломая и разбивая все, что можно было поломать и разбить, включая отчищенный и высушенный кальян. Казалось, что когда он грохнулся, застонали полы, вместе с ними — весь свет, в том числе и отчаявшийся Михал.
Малгося рьяно и крайне точно укладывала разбросанные книжки, вытряхивая застрявшие между страницами остатки табака. Она же отпихнула Михала от горы грязной посуды в умывальнике, посоветовав, чтобы тот занялся сбором бутылок и окурков. В пластиковый мешок отправились остатки жратвы за пару недель: огрызки пиццы, заплесневевшая лапша, фасоль из замороженных наборов и окаменевшие тосты — все, что ютилось в раковине. Точно так же, как в Святом Вроцлаве сдирали краску и обои, в однокомнатной квартирке неподалеку кружили пустые бутылки, исчезали пятна от разлитого пива и фруктовых соков. Малгося закончила около двух ночи. Святой Вроцлав работать продолжал.
Только лишь завершив уборку, девушка сориентировалась, что уже очень поздно. Отец мог спать или ожидать ее.
— Клевая хата! — сказала она.
Отец уже спал.
* * *Я считаю, что, самое большее, через неделю после рождения, существование Святого Вроцлава сделалось очевидным. Люди перешептывались о какой-то тайне посреди города, а мужчина с татуировкой на лице начал регулярно появляться в районе Рынка, провозглашая пламенные проповеди. Я видел его страницу в Интернете — болезненно-синюю, заполненную ангелочками различного рода и племени — еще прослушал длинную речугу, посвященную последним дням. Я заметил, что за мужчиной тянется довольно приличная группка людей. С каждым днем их становилось больше. За ним я не пошел, хотя и следовало бы, и вот теперь я здесь.
Быть может, в Святом Вроцлаве мне было бы и лучше, возможно, я и совершил чудовищную ошибку, не распознав зла, за что меня коварно покарали — у меня имеется время на воспоминания, а больше — ни на что другое. А недавно вернулся тип, о котором я совершенно позабыл. Страх.
Я боюсь одиночества. О нем я не думал до вчерашнего дня, теперь же испытываю холод и стыд, тем самым, нарушая хроникерскую тщательность. Моя судьба здесь не имеет значения для нашей истории, только я никак не могу о ней умолчать. Пса не было целых три дня, сегодня он вернулся и сдох у меня на руках.
Глава третья
Чудо для Фиргалы
Мужчина с татуировкой на щеке — тот самый, которого встретил Михал, и которого сам я видывал у позорного столба возле Ратуши — звался Адамом. В те времена, когда откровение Святого Вроцлава еще не было нам дано, Адам не пытался играться в Иону[26], не был он сумасшедшим или наркоманом, как многие считали. Жизнь его изменилась совершенно неожиданно, точно так же, как и моя.
На свет он появился в семействе ну настолько обыкновенном, что, быть может, некая высшая сила намешала у него в голове после рождения ради чистой шутки, чтобы, вопреки серости поколений, в семье Чечяров появилось хоть что-то необычное. Старший Чечара был органистом, точно так же, как его дед и прадед, и столь же действенно, как и они, обыгрывал приходского священника в карты, обеспечивая себе самому и семейству источник доходов. В карты садились играть каждое воскресенье и не вставали до рассвета. У ксендза имелся кожаный мешочек с мелочью и рулончики банкнот с Варыньским и Сверчевским[27], картами он всегда хлопал с размахом, из-за головы, те звонко ложились на стол, а старый Чечара только урчал, подкручивал ус и забирал выигрыш.
Прихожанам было известно о воскресных встречах, и они наверняка заставили бы священника поменять органиста, если бы не голос Чечары. Если вы, как и я, ходили в костел, то наверняка помните тех набожных плакальщиков, охваченных уверенностью в том, будто бы тот, кто поет, молится вдвойне, ну а тот, кто еще вопит раненой козой — молится вчетверо. Чечара обладал глубинами Роджера Уотерса, чувством Стинга и мощью грегорианского хорала. Чтобы его послушать, люди приезжали и из других приходов.
Тогда прихожане придумали иной способ — они сообщили Чечаре, что сбросятся, чтобы было и на хлеб, и на шоколад, но он должен прекратить выигрывать у священника деньги с подноса[28], в противном случае, вскоре ему не поможет и голос. Чечара согласился на это с неохотой, приходский священник — с отчаянием. Оба пытались сдержать слово, но из того, что мне известно, встречаться они продолжали, несколько раз в году, и играли до последнего уже на самые мелкие деньги; ксёндз уже и не злился, что проигрывает, а Чечара иногда давал ему и выиграть.
Мама Адама работала в сельской школе, и в костёл ходила только лишь из-за мужа. Ведь странно было бы, если бы жена органиста не появлялась в церкви. Сама она считала, что Бог находится повсюду, но в некоторых местах — в большей, в других местах — в меньшей степени, а уж в Емельную, где они жили, заскакивает только на Пасху. Не было Его ни в костёле (по ее мнению, ксёндз был способен проиграть в карты даже причастие), ни в школе, где она мыла сортиры, ни даже в ее собственном лоне, через которое Адам появился на свет.
