Кристиан Мёрк - Пёсий остров
— Тебе страшно, малыш?
— Да, пап. Мне страшно, и я ничего не вижу из-за этой повязки. Меня хотят убить.
— Это еще не факт, сынок. Вот в моем случае был факт. И убийц было двое.
— Тебе было больно? Я долго буду мучиться?
Голос Авраама становится все тише, забирая покой и призрачную любовь через волшебную реку. На прощанье он шутит: это как сходить к зубному, сынок. Только быстрее. Невидимый бурбон плещется в невидимом стакане.
— Не уходи, пап. Побудь со мной еще чуть-чуть.
Но Авраама и его полупустого стакана никогда здесь не было.
В темноте появляется и растет просвет, заставляя Якоба взглянуть в глаза предполагаемой смерти. Его рука тут же начинает пульсировать новыми волнами боли.
Он видит перед собой тощего пацана лет четырнадцати, протягивающего бутерброд. В другой руке он держит плащ с капюшоном, которым те двое замотали Якобу голову. Непонятно, который час. Кажется, что опять вечер. Почему-то он больше не слышит чаек.
— Ешь, — произносит пацан, и Якоб понимает, что ошибся.
Перед ним девушка.
— Спасибо, — отвечает Якоб и с жадностью набрасывается на бутерброд. Пока он ест, его посетительница, сидящая на ящиках перед ним, кажется то ли грустной, то ли чем-то расстроенной. На ней шорты и джинсовая куртка. С виду ей не больше двадцати. На левой щеке — развод какой-то грязи, а темные волосы коротко стрижены и давно не мыты. Обветренная рука как бы в нерешительности поигрывает с рукояткой револьвера, заткнутого за пояс. Сердце Якоба начинает биться быстрее. Он замечает, что глаза у нее абсолютно черные — даже радужка. Как будто она не человек, а чайка в человеческом обличье.
— Я очень устал, — жалуется Якоб, не зная, как еще оттянуть момент спуска курка. — И я больше не хочу, чтобы меня били по голове. Застрелишь меня прямо сейчас или как?
Якоб сам удивляется, что у него хватило смелости это спросить. Вопрос звучит так же нереально, как прикосновение отцовской руки к щеке минуту назад.
Девушка отзывается не сразу. Она оборачивается на приоткрытую стальную дверь. Оттуда доносятся голоса — Якоб предполагает, что с мостика. Там о чем-то громко спорят.
— Насчет этого еще не приняли решения, — отвечает она, и это похоже на правду.
Якоб угадывает по ее мягким интонациям, что она американка.
— Мне нужно вернуться домой, — говорит он. — Помоги мне! Пожалуйста.
Наверху кто-то в ярости бьет кулаком об стенку.
— Вряд ли я смогу, — признается девушка, постукивая носком башмака по полу. — Им очень не понравится, если я вмешаюсь.
Якоба накрывает злость, и он хочет отменить слова, которые срываются с его губ, но слишком поздно:
— Значит, ты приперлась сюда, чтобы поглазеть на меня? Наработать аппетит, прежде чем спустить курок? Зачем? Какой в этом смысл?
На мостике чей-то утробный голос по-английски произносит:
— Вот и все! Ясно?
Якоб воспринимает это как подтверждение своих худших опасений.
— Слушай, от меня здесь ничего не зависит, — оправдывается девушка, подняв бровь. — Правда.
Она встает и направляется к двери.
— Постой! — просит Якоб, вытянув перед собой здоровую руку, как бы желая стереть все, что только что сказал. Манни унаследовал желчность отца, а Якоб — нетерпеливость матери. — Постой, всего минутку. Я понятия не имею, кто вы такие. Просто высадите меня где-нибудь на берег, я даже ничего не смогу объяснить полиции. Подумайте.
Девушка смотрит на него взглядом человека, который уже слышал эти слова из уст других пленников, сидевших здесь, на месте Якоба. Все тщетно. Этот взгляд — безжалостный и бесстрастный — выдает причину ее грусти минуту назад. Она проводит рукой по русскому слову на двери.
— Что это значит? — спрашивает Якоб, кивая на странные буквы, пытаясь выиграть время. Я труп, думает он. Я еще разговариваю, но надо мной уже заколачивают крышку.
— Это значит, что здесь перевозят груз, — спокойно отвечает она, устало вытирая лицо.
— Значит, я груз?
Он смеется как идиот, не в силах остановиться. Девушка выходит и закрывает дверь, не в силах больше смотреть в глаза своему грузу.
Брат
Большинство разговоров в кафе «Счастливый клевер» длятся недолго. Потому что это заведение находится рядом с самой шумной взлетно-посадочной полосой аэропорта имени Джона Кеннеди — из окон можно даже различить номера на хвостах улетающих самолетов. Каждые две минуты рев двигателей заглушает даже мысли посетителей, рассыпая их по клетчатому линолеуму.
Манни выбрал это место для встречи, насчет которой испытывает сомнения. Как просить награду за предательство? Вежливо? Надменно? Как следует одеваться для такого случая? Манни надел джинсы и кожаную куртку — штатский костюм полицейского. Он сидит и считает удары собственного сердца.
В его руке бутылка пива. Он в задумчивости отковыривает с нее этикетку. Женщина с двумя розовыми сумками-тележками, сидящая через пару столиков, орет в телефон со стразами, пытаясь перекричать шум самолетов:
— Фредди, нет, я же говорю, рейс отложили на два часа, отложили! Алло?
Эммануэль Давид Шталь, детектив третьего класса, сидит один за столиком в закутке, обитом зеленой тканью, и всем своим видом излучает респектабельность, как и его значок, спрятанный поглубже в карман перед входом в кафе. Он даже улыбается женщине, которая захлопывает свой телефон и завороженно смотрит на грязное брюхо 747-го, взмывающего в небо за окном. Но внутри — тем местом, где должно находиться сердце, откуда у Манни рождаются обиды, ложь, обещания, раскаяния, снова ложь, — он сейчас испытывает нечто совершенно незнакомое. Он хочет, чтобы его вывернуло наизнанку, хочет молить о прощении, хочет вернуть время вспять. Но он также хочет получить награду и удовлетворение от того, что сумел что-то сделать сам от начала и до конца — без связей Авраама, без унизительной доброты брата, без удушающей любви матери. Все эти невидимые преграды только дальше отталкивали Манни от самого себя. А тут — нечто осязаемое. Хрустящее, с запахом зеленой краски и свежей бумаги.
Деньги.
Манни как раз прикидывает, как лучше держаться со своими гостями — самоуверенно, как коп, или непринужденно, — когда один из них опускается на диванчик напротив и кивает.
— Хрен найдешь это место, — говорит мужчина в коричневом костюме, бросая скрипучую кожаную куртку на спинку диванчика. Манни думает, что это, возможно, его единственный костюм. Его спутник, невысокого роста человек, держится от него на почтительном расстоянии и все время молчит. Он усаживается на сиденье из липкого кожзама рядом с Манни, и Манни чувствует, как пистолет на его поясе касается его собственного. За окном взлетает очередной самолет, заставляя взвыть чью-то автомобильную сигнализацию и заглушая бармена, который что-то говорит. Долговязый русский указывает ему на полупустую бутылку Манни и поднимает три пальца.
— Мне больше не надо, спасибо, — говорит Манни, отмахиваясь от бармена, который уже ставит на стойку три зеленых бутылки.
— Ерунда, — возражает мужчина в костюме, берет одну из бутылок и слегка стукает горлышком об другую. — Мы все равно больше никогда не увидимся. Хорошо сделанное дело надо отметить.
— Вы принесли мои деньги? — спрашивает Манни, делая глоток из новой бутылки. Он не чувствует вкуса, только пену на губах. Пошел он к черту, этот мужик в ботинках с Брайтон-Бич и рубашке в цветочек. Это я все сделал. Эти двое просто курьеры.
— Смотри-ка, сразу к делу, — одобрительно произносит русский. — Что скажешь?
— Похвально, — отзывается его спутник, похлопывая Манни по плечу.
— Уберите руки, — огрызается Манни и сам удивляется, сколько злости в его голосе. Женщина с розовыми сумками садится вполоборота и некоторое время смотрит на него, затем отворачивается.
— С характером, — радуется коротышка рядом с ним, вытянув перед собой руки. Мужик в коричневом несколько раз молча моргает, по-видимому сбитый с толку.
— Так что? — требовательно переспрашивает Манни, положив обе руки на стол, чувствуя прилив силы, вытесняющей чувство вины, которое, как он знает, все равно нагонит его в машине по дороге домой. — Где деньги? Прячете в этом костюмчике? Или надо выйти и забрать из машины?
— Сперва поговорим о том, как все изменилось.
Долговязый по-прежнему прикидывается дружелюбным.
— Нет, не поговорим, — шипит Манни. — Сейчас я отволоку вас обоих в 76-й участок и заставлю там потеть в камере с неграми и мексиканцами. Понимаете, к чему я клоню?
— Он пришел в себя раньше времени, — говорит мужчина в коричневом. — Твой брат. Ты должен был дать ему двойную дозу. Он очухался раньше, чем прибыли твои дружественные копы. Нам пришлось что-то решать. Так что правила изменились. Все должно быть по справедливости.
