Михаил Ахманов - Крысолов
Должен признаться, именно в этот момент я ощутил себя настоящим VIP — Очень Важной Персоной. Именно теперь, а не тогда, когда протягивал бармену Санчесу карточку “голд-сеньор” и слушал почтительное: чего желает дон Диего? В конце концов, что такое бутылка белого, кресло в бизнес-классе или номер с видом на вершины гор? Это все предметы утилитарные, неодушевленные, которые всякий гражданин — не VIP, а обычный скромный труженик — может получить за собственные деньги. Или как-нибудь иначе. Не мытьем, так катаньем, не катаньем, так мытьем… Но только к истинному VIP приставят двух здоровых молодцов, специалистов-отшивальщиков. Чтоб, значит, всякие зулусы ему не досаждали… Еще немного, еще чуть-чуть, сказал я себе, и уровень сервиса не уступит президентскому. Стражи, помощники, тачка к подъезду плюс дипломатические завтраки с шампанским… Почему бы и нет? А после будут по телеканалам трубить о твоем желудке, печени и состоянии бронхов, скажут о тебе нечеловеческие слова: не то что, дескать, здоров и бодр Дмитрий Хорошев, а находится в рабочем состоянии. Как компьютер или станок… Мне стало искренне жаль президента — ведь о нем такие пакости говорили каждый божий день. Я откупорил бутылку и предложил Леониду и Льву выпить за его здоровье. Они чиниться не стали, но в бутылке виднелось на донышке, а за президента надобно пить стаканами. Поэтому мы направились в бар, я вынул свою карточку и отоварил президентский тост. Затем мы выпили за премьер-министра и всех его заместителей, за Билла Клинтона и Чака Норриса, за испанского короля и английскую королеву, и тут подгреб полковник Гоша с Эллой, Стеллой и Беллой. Изумительный нюх у наших людей! Особенно если где-то пьют! Особенно если пьют на халяву!
Гоша и в самом деле был отставной интендантский полковник и бывший парторг, но, хоть ударился в бизнес (цветные металлы и редкие сплавы), классового чутья не растерял и оставался пламенным большевиком. Ему хотелось выпить за Зюганова, но тут моя карточка забастовала, и продолжалась забастовка до тех пор, пока Леонид — или Лев?.. (кажется, они поменялись усиками и очками) — не предложил поднять поочередно тост за лидеров всех парламентских фракций. Это было справедливым решением, и мы выпили за тех, кого смогли припомнить. Я, в сущности, человек непьющий, но это не значит, что я не умею пить. Вовсе не значит. Наоборот, я вынослив, как дромадер, и обладаю хорошей резистентностью к спиртному — если уж приходится, пью много, не буйствую и не хмелею, и помню все, о чем болтали собутыльники. Очень полезное качество — если есть о чем послушать.
Но слушать, по большому счету, было нечего: Элла, Стелла и Белла хихикали, полковник пел боевые песни, а Лев с Леонидом вовсю флиртовали с девицами и травили анекдоты о “новых русских”. Про службу же — ни гугу. Ни единого крохотного словечка.
Похоже, они были еще выносливей дромадеров.
Глава 7
Утром я собирался на пляж, но у подъезда уже стоял автобус, и Гриша (или Леша) объявил, что все желающие могут прокатиться в горы. Там был какой-то зоопарк — вернее, увеселительное заведение с рыбно-орнитологическим уклоном. Этот загадочный намек меня сразил, и я поплелся к автобусу. Там уже сидела вся наша питерская компания: пожилые и молодые супруги, три девицы с бравым полковником, специалистом по металлам, и, разумеется, мои сероглазые лейтенанты. А кроме того, еще одна личность, прилетевшая, видимо, с утренним рейсом — хмурый бровастый тип богатырского телосложения, и тоже сероглазый. В нем ощущалась основательность трехстворчатого шкафа, и его лицо — ничем ни примечательное, если не считать бровей — навевало определенные мысли. Например, о тертых бывалых парнях, сотрудниках остроносого, маячивших на лестничной площадке за его спиной. Однако я бы не рискнул держать пари на этот счет.
Мы тронулись в дорогу и через полчаса достигли седловины меж двух горок, напоминавших грудь царицы Савской. Четыреста лет назад здесь выстроили монастырь, лежавший теперь в руинах и запустении: пара колонн, чудом сохранившаяся арка и груды битых кирпичей. Но монастырский парк с прудами был по-прежнему роскошен, и практичные испанцы (а может, англичане) наладили в нем современный бизнес. В озера запустили рыб — красных и золотых, но размером с доброго сома; воздвигли ресторан в псевдомавританском стиле, с кухней a la marin; устроили фонтаны, цветники, лавчонки с сувенирами и прочие качели-карусели. Но главной приманкой служил птицепарк: бродили тут по дорожкам павлины, плавали гуси-лебеди, а остальная фауна сидела в клетках, ела, пила, размножалась, а в промежутках общалась с публикой.
Мы разбрелись по парку, и каждый делал, что хотел: пожилая чета кормила рыбок, молодая, вместе с отпрыском, отправилась смотреть орлов, девицы в восторге пищали у загородки бантамских курочек, а полковник Гоша, изрядно клюкнувший в автобусе, пытался выдрать у страуса хвост, то и дело выкрикивая:
"Надраить кафель, шашки наголо! Гуляш по почкам, батарея — к бою!” Лично я прошелся по попугаям, но в Испании даже эти мерзкие птицы были до отвращения культурными и посетителей не оскорбляли. Бровастый тип тащился за мной, а в отдалении маячили два братца-лейтенанта — делали вид, что интересуются колибри. Осмотрев попугаев, я перешел к туканам. К сведению тех, кто не читает словарей: тукан (не путать с птицей-носорогом) живет в Бразилии и Аргентине и делится (с точки зрения орнитологии) на две основные части: клюв и все остальное. Туканы бывают пестрыми, оранжевогорлыми, златоухими (или пятнистоклювыми), а также временами исполинскими. Вот у такого исполинского я и замер, рассматривая его с почтительным и искренним восторгом. Я глядел на это чудо, невольно воображая, как мой собственный нос растет и увеличивается в размерах, превращаясь в этакое полуметровое желто-сиреневое долото с основательной рукоятью-набалдашником. Таким долотом только камень крушить либо щелкать кокосовые орехи — размер как раз подходящий… Ну почему природа так обидела людей? Было б у нас подобное орудие, не пришлось бы изобретать ни клещи, ни кирку… Тем временем мой химерический нос продолжал расти, и когда он уткнулся в туканий клюв, за спиной раздалось деликатное покашливание. — Здоровая носопыра… Как думаешь, размножаться не мешает? Я подмигнул тукану, тукан весело подмигнул мне. Кажется, проблем с размножением у него не имелось — не то что у сексуально озабоченного попугая Петруши. Потом я обернулся и увидел, что сзади стоит тот самый бровастый тип — с сигаретой в зубах, с фотоаппаратом на шее и зеленой сумкой через плечо. Сумка была вместительной, хотя не такой огромной, как у Льва с Леонидом, зато усеянной блестящими заклепками; фотоаппарат был, разумеется, японский, из самых дорогих. Тип взирал на меня с каким-то пристальным и нездоровым любопытством.
"Может, голубой?” — мелькнула мысль.
Но хрупкие кондиции голубых обычно сопоставимы с этажерками, а этот, как сказано выше, напоминал шкаф: брюхогрудная дверца была массивной и выпуклой, и к ней прилагались плечеручные, диаметром с мое бедро. В целом конструкция была капитальной и крепко сколоченной — не хуже, чем у вчерашнего зулуса. — Борис! — Бровастый шкаф протянул мне руку. — Можно Боря или Боб. А ты — тот самый парень, который поит земляков? Всех без разбора и задаром? Что ж, это объясняло его интерес к моей персоне. Но на обычного халявщика он все-таки не походил: во-первых, абсолютно трезвый, а во-вторых, без всякой искательности во взоре.
Мы обменялись рукопожатием, и я представился. Затем, потеряв к тукану всякий интерес, мой новый знакомец начал расспрашивать про карточку “голд-сеньор”. Я вынул ее из кармана и продемонстрировал с чувством законной гордости. В определенном смысле она являлась таким же чудом, как амулеты моего покойного соседа.
Боря-Боб, ослепленный блеском золотых полосок, с восхищением причмокнул:
— Именная, каленый пятак тебе к пяткам! И где ты ее раздобыл?
— У голд-вакашников, — ответил я.
— А мне почему не дали? За кровные бабки?
— А потому, что ты — обычный гость, а я — почетный.
Шкаф Боря осмотрел меня с ног до головы и покачал головой:
— Не похож ты на почетного. Стрижка не та, перстней на пальцах нет, и рожа, как у профессора Менделеева. Тоже небось химик?
— Химик, — согласился я и помахал у него перед носом своей карточкой. — Видишь документ? Его ведь подделать недолго, если с умом… Но здесь, — мой палец коснулся золоченого края, — содержится особый реактив. Макнешь в спиртное, полоска пропадет, а вынешь — появится снова. Простенько и со вкусом… Никаких подделок или машинок, чтоб подлинность проверять. Усек? — Усек, — Боря-Боб склонил массивную голову. — А вот чего я не усек: при чем здесь ты?
— При том, что химик. — Я сунул карточку в карман, золоченым обрезом наружу. — Реактив-то мой! За него и отвалили. Шесть дней плюс перелет бизнес-классом… И все за хозяйский счет.
