Михаил Ахманов - Крысолов
Когда мы расправились с ним, Дарья спросила:
— Что ты так поздно, Димочка? Много дел?
— Много великих дел, — уточнил я. — Великих, но неприятных. Пришлось мир спасать, солнышко. Сначала — западную демократию, потом — восточную. Хоть она убога и хромонога, но все-таки наша, российская… И я, подумав, решил ее тоже спасти. Так, заодно… Как ты считаешь, это патриотический поступок?
Но она, не ответив, лишь улыбнулась:
— И это — все? Все, чем ты сегодня занимался?
— Не все. Спасение мира было глобальной задачей, а кроме того, я поработал с моей агентурой из ЦРУ и ФСБ. У них, понимаешь, возникли разногласия по одному вопросу… очень серьезные разногласия. К счастью, консенсус был достигнут. Само собой, не без потерь, но все же… Дарья прижала ладошку к моим губам, а другой рукой дернула за ухо. Голос ее звучал укоризненно.
— Димочка, милый!.. Ну, когда ты серьезным станешь? Когда, выдумщик мой? Карр-рамба! Крровь и кррест! Она мне тоже не верила, но я был согласен ее простить.
Эпилог
Двенадцатого, в воскресенье, мне никто не звонил; не позвонили в понедельник и в другие дни, будто Хорошев Дмитрий Григорьич, со всеми чадами и домочадцами, не исключая попугая, переселился в иное измерение, где не было ни КГБ, ни ФСБ, ни генерала Зубенко, ни остроносого полковника Скуратова. Зато через пару месяцев, когда в серых петербургских небесах затанцевали первые снежинки, я обнаружил в “Плейбое” красотку на полный разворот, с лунными розами в самом интимном месте. То была весточка от Бартона; значит, он еще оставался жив, в здравом уме и полной ментальной дееспособности, хоть неизвестно, надолго ли. Впрочем, зулус, парень бывалый и тертый, мог поостеречься и не заглядывать в коричневый футляр, подброшенный экс-генералом; тогда его шансы на садик в Калифорнии становились вполне реальными.
Итак, ловушки захлопнулись, и все постепенно устаканилось. Все, кому надо забыть, забыли; все, кому надо помнить, помнят. Министр Икс, политик Игрек и полководец Зет, как все их заокеанские коллеги, сидят по кабинетам, подогревают народ на митингах и выступают в парламенте с патриотическими речами, то есть трудятся на благо родины, не жалея языков и сил. Не знаю, честен ли их труд, и как его воспримут потомки, но о глобальных переменах ситуации вроде бы пока не слышно. Скажем, чтобы продвинуть в президенты генерала Зет… И то хорошо! Beneflcium latronis non occidere, как говорили латиняне: благодеяние разбойника — не убить.
Георгий Саныч Зубенко пашет на ниве металлов и сплавов, торгует, жиреет и богатеет; недавно распространился слух, что он займется в скором времени благотворительностью и через год-другой, заработав надлежащий имидж, сядет в губернаторское кресло в одном из хлебных регионов. Остроносый Иван Иванович, вместе со всей своей бравой командой, занят полезным делом — ловит шпионов, наркодельцов и террористов на необъятных российских просторах. Судя по всему, ловить их не переловить! Они — как сказочный дракон: вместо отрубленной головы сразу вырастают три новых, гарантируя Скуратова от безработицы. Жанна, вдова Сергея, отплакала свое и утешилась, выяснив, что, кроме квартиры-люкс, ей принадлежит сберкнижка в финском “Окобанке”. Гнев ее родичей тут же пошел на убыль, и Жанна из позора семьи сделалась вдруг кормилицей и поилицей целого клана голодных горцев; ну а кто кормит и поит, тот и заказывает музыку. Пока что она не сняла вдовий траур, но Саид-ата уже вступил в переговоры с лучшими семьями петербургских магометан, а Жанна кокетничает с претендентами, капризничает и выбирает. Конечно, теперь и речи нет, чтобы обрить капризницу наголо или подвесить за уши к люстре.
Ловушки захлопнулись, и я тоже попался в назначенный мне капкан. Живу я по прежнему адресу, однако в просторных апартаментах: четыре комнаты, прихожая, две кухни плюс один нахальный попугай. Я бы спровадил его в кастрюлю, да только супруга не разрешает, а мне ее огорчать не хочется — как и держать ответ перед братцем Колей, который все еще странствует в южных морях. За год счастливого супружества я дочитал словарь (последний термин — “яшма”, пестрый поделочный камень), связался с банком “Хоттингер и Ги” (сто тысяч долларов мне, к сожалению, улыбнулись) и даже научил Петрушу произносить “мерр-си”. Правда, как говорилось выше, от сухогрузного жаргона он не избавился и временами вместо “мерр-си” вопит “мерр-твяк!..” и “мерр-зость!..”, так что я загоняю его в туалет, чтоб не шокировал моих клиентов. Видимо, черный гипноглиф власти не действует на птиц, или же наш Петруша — кадр с особым менталитетом, пернатый монстр и охальник, не поддающийся колдовству.
Но люди гипноглифу покорны. Люди повинуются ему и могут умереть или уснуть, забыть и вспомнить, выдать тайну, лечь под нож, предать, убить, сойти с ума, метаться в беспричинном страхе, впасть в ярость или млеть от счастья… Но главное все-таки — забыть! Забыть то, что должно быть забыто. Я знаю. Проверял! Один лишь раз, после тех опытов с моими топтунами, с Бартоном и мормонышем… Меня подвигли на сей эксперимент последние слова Зубенко — о той вещице, что редуцирует ментальную активность, об амулете-парализаторе. Я посовещался сам с собой, потом взял в союзники дьявола и сделал то, что сделал. Грех? Возможно. Но в результате научные интересы профессора Косталевского разительно переменились: теперь он исследует мозг приматов, держит при кафедре обезьяний питомник и разъезжает по конференциям с прелестной юной самочкой шимпанзе. Она не так умна, как попугай Петруша, но все-таки умеет говорить целых пятнадцать слов — и, заметьте, никакого сухогрузного жаргона! Если ей нужен банан, она говорит “пна”, а если груша — “ша”. Очень отчетливо и разборчиво. Так что профессор счастлив и ни о чем не тревожится, чего не могу сказать о себе. Моя ловушка — не мой дом и даже не брачные узы; капкан, в который я попал, неощутим, невидим и не скреплен стенами и печатями, но он существует, он так же реален, как человеческие чувства, как моральный долг, любовь и ненависть, горе и радость — и, разумеется, страх.
Да, я боюсь! Боюсь, что Косталевский — не последний гений в нашем мире, боюсь, что найдутся другие, умные, но не столь щепетильные и благородные, как он, боюсь, что деловые интересы возобладают над совестью и разумом — и тогда всем нам крышка, всем нам придется плясать под дудочки новых гамельнских крысоловов. А временами мне кажется, что открытие Косталевского уже где-то повторили, что кто-то тайно владеет им, использует его, подталкивая всех нас к пропасти; что мир вот-вот сойдет с катушек, и генералы станут самолично резать инородцев, прокуроры — бегать по шлюхам, шлюхи — ловить президентов на живца, а президенты — прятать в подвалах своих дворцов обогащенный уран и контейнеры с ядовитыми газами.
И тогда я достаю тот дьявольский соблазн, амулет власти, черную обсидиановую спираль с мерцающими в глубине серебристыми искрами, и гляжу на нее в смутной надежде, что все эти страхи мне примерещились, что мне не надо никого спасать, не надо никуда бежать, поскольку ничего чудовищного, жуткого в мире еще не случилось. Пока не случилось. Но если случится, если кто-то когда-то перешагнет запретный рубеж, я до него доберусь. Доберусь вместе с черным гипноглифом власти!
В конце концов, у меня тоже имеется свой деловой интерес.
Примечания
1
Witch — ведьма (англ.). Бартон прав: в мире полно колдунов и ведьм, только мы, из страха или по недомыслию, не хотим признавать этот факт. (Здесь и далее примеч. Дмитрия Хорошева.)
2
В массе, иными словами — интегрально.
3
There is a time to speak and a time to be silent — есть время говорить и время соблюдать молчание (английская поговорка).
4
Этот термин я изобрел с ходу, от английского “listen in” — подслушивать. Что же касается Интернета, то он — волшебное словцо, которого все лихоимцы-чиновники, законники-беззаконники и политические проститутки боятся с каждым днем все сильней и сильней.
5
Первый медицинский институт, ныне — Санкт-Петербургский Медицинский университет им И. П. Павлова (примечание издателя).
6
Я должен заметить, что Машенька, Мария или Марьям — не слишком подходящее имя для девочки по мнению правоверных, ибо значит оно “горькая”. Марзия гораздо лучше: это эпитет Фатимы, дочери пророка Мухаммеда, который переводится с арабского самым ласковым образом — “приятная”, “любимая”.
