Тесс Герритсен - Тот, кто умрет последним
Она спустилась вниз по каменным ступеням, уверенно шагая в лунном свете. Вперед, к озеру, где подернутая рябью вода сверкала словно блестки, маня Клэр. Она начала стягивать футболку, желая поскорее скользнуть в эту шелковистую воду.
— Снова ты, — произнес голос.
Клэр обернулась, чтобы увидеть фигуру, отделившуюся от тени деревьев. Она мгновенно узнала его по упитанному силуэту. Уилл Яблонски вышел на свет, в котором она увидела его пухлощекое лицо. Она задалась вопросом, знает ли мальчик, что Бриана прошептала ему в спину «большой белый кит». «У меня с Уиллом много общего, — подумала Клэр. — Мы некрутые дети».
— Что ты здесь делаешь? — спросила она.
— Смотрю в свой телескоп. Но теперь появилась луна, поэтому придется его сложить, — он указал на озеро. — Здесь у воды действительно отличное место. То, что надо для наблюдения за небом.
— А что ты высматриваешь?
— Комету.
— Ты видел ее?
— Нет, я имею в виду новую комету. Ту, которую еще никто не обнаружил. Непрофессионалы постоянно открывают новые. Один парень, Дон Макхольц, обнаружил целых одиннадцать, а он простой любитель вроде меня. Если я найду одну, то дам ей имя. Как комета Когоутека. Или Галлея, или Шумейкер-Леви[50].
— А как бы ты назвал свою?
— Комета Нила Яблонски.
Она рассмеялась.
— Словно хочешь продеть ей в нос кольцо[51].
— Мне не кажется, что это так уж плохо звучит, — тихо произнес Уилл. — Это в память о моем отце.
Она услышала печаль в его голосе и пожалела, что засмеялась.
— Ага, думаю, это было бы довольно круто. Дать ей имя твоего отца, — исправилась Клэр. «Даже если комета Яблонски и звучала глупо».
— Я видел тебя несколько ночей назад, — признался он. — Что ты здесь делаешь?
— Не могу уснуть, — она повернулась, чтобы взглянуть на воду и представить себя проплывающей через озера и океаны. Темная вода не пугала ее, заставляла почувствовать себя живой, некоей русалкой, вернувшейся домой. — Я плохо сплю. С тех пор, как…
— Тебя тоже мучают кошмары? — спросил он.
— Я не могу уснуть. Это потому что мои мозги повреждены.
— Что ты имеешь в виду?
— У меня есть шрам на голове, там, где ее распилили врачи, чтобы открыть череп. Они вынули частички пули, и это повредило что-то внутри. Поэтому я не сплю.
— Люди должны спать, иначе они умрут. Как ты можешь обходиться без сна?
— Просто я сплю не так много, как остальные. Несколько часов, вот и все, — она вдохнула ветер, пахнущий летом. — Так или иначе, я люблю ночь. Люблю ее тишину. Животных, которых не увидишь днем, вроде сов или скунсов. Иногда я гуляю по лесу, наблюдаю и вижу их глаза.
— Ты помнишь меня, Клэр?
Вопрос, заданный еле слышно, заставил ее обернуться и в замешательстве уставиться на Уилла.
— Я каждый день вижу тебя в классе, Уилл.
— Нет, я о том, помнишь ли ты меня откуда-то еще? До того, как мы оказались в «Ивенсонге»?
— Прежде я тебя не знала.
— Ты уверена?
Она оглядела его в лунном свете. Увидела большую голову с круглым лицом. Это была отличительная черта Уилла — у него все было большое, от головы до огромных ног. Большое и мягкое, как зефир.
— О чем ты говоришь?
— Когда я впервые попал сюда, когда увидел тебя в столовой, у меня возникло это странное чувство. Словно я встречал тебя раньше.
— Я жила в Итаке. А ты где?
— В Нью-Гемпшире.[52] С моими дядей и тетей.
— Я никогда не была в Нью-Гемпшире.
Он подошел ближе, так близко, что его большая голова закрыла восходящую луну.
— А еще я жил в Мэриленде. Это о чем-нибудь тебе говорит?
Она помотала головой.
— Не помню. Я даже собственных отца и мать с трудом вспоминаю. Как звучали их голоса. Или как они смеялись и чем пахли.
— Это и впрямь грустно. То, что ты не помнишь их.
— У меня есть фотоальбомы, но мне тяжело их смотреть. Словно разглядываешь снимки незнакомцев.
Его прикосновение испугало Клэр, заставив вздрогнуть. Она не любила, когда люди ее касались. С тех самых пор, когда она очнулась в той лондонской больнице, где прикосновение обычно подразумевало под собой очередной укол иглы; очередного человека, причиняющего боль, пусть и с благими намерениями.
— Подразумевается, что теперь наша семья — «Ивенсонг», — сказал Уилл.
— Ага, — фыркнула она. — Это то, о чем толкует доктор Уэлливер. Что все мы — одна большая счастливая семья.
— Приятно верить в это, тебе не кажется? В то, что все мы присматриваем друг за другом?
— Конечно. А я верю в зубную фею[53]. Люди не приглядывают друг за другом. Они заботятся лишь о самих себе.
Луч света мелькнул среди деревьев. Клэр обернулась, увидела приближающийся автомобиль и сразу бросилась к ближайшим кустам. Уилл последовал за ней, шумно как лось, перебирая своими гигантскими ногами. Он упал рядом с ней.
— Кто может приехать посреди ночи? — прошептал мальчик.
Темный седан выкатился на стоянку в школьном дворе, и оттуда вышел мужчина, высокий и поджарый, точно пантера.
Он остановился возле своего автомобиля и принялся вглядываться в ночь, словно рассматривая в темноте то, чего больше никто не видел. На одно безумное мгновение Клэр показалось, что он уставился прямо на нее, и девочка вжалась в кусты, пытаясь укрыться от его всевидящего ока.
Входная дверь школы распахнулась, залив светом двор, и в дверном проеме появился директор Готтфрид Бом[54].
— Энтони! — окликнул Бом. — Благодарю, что так быстро приехал.
— Это тревожные события.
— Так и есть. Идем, идем. Твоя комната готова, и еда уже ждет.
— Я поел в самолете. Мы немедленно должны заняться этим вопросом.
— Конечно. Доктор Уэлливер следит за ситуацией в Бостоне. Она готова вмешаться в случае необходимости.
Входная дверь захлопнулась. Клэр поднялась на ноги, размышляя, кем был этот странный посетитель. И почему голос директора Бома звучал так встревожено.
— Я проверю его машину, — сказала она.
— Клэр, нет, — прошептал Уилл.
Но она уже двигалась в сторону седана. Капот все еще был теплым после езды, отполированная поверхность сверкала в лунном свете. Она обошла автомобиль, поглаживая его рукой. По логотипу на капоте Клэр поняла, что это «Мерседес». Черный, гладкий, дорогой. Машина богача.
Запертая, само собой.
— Кто он? — спросил Уилл. Он наконец-то набрался мужества, вылез из кустов и теперь стоял рядом с ней.
Девочка взглянула на западное крыло, где в освещенном окне ненадолго показался силуэт. Затем шторы задернулись, отрезав ей обзор.
— Мы знаем, что его зовут Энтони.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Этой ночью Маура плохо спала.
Возможно, причиной была незнакомая кровать или тишина этого места, настолько глубокая, что, казалось, сама ночь затаила дыхание в ожидании. Когда она проснулась в третий раз, луна уже взошла и светила прямо в окно. Маура не задернула шторы, чтобы впустить свежий воздух, но теперь она поднялась с постели, чтобы закрыть ими яркий свет. Остановившись у окна, она взглянула на сад внизу. В лунном свете он сиял, а каменные статуи мерцали точно призраки.
Одна из них пошевелилась?
Она застыла, вцепившись в занавеску и вглядываясь в статуи, расставленные как шахматные фигуры среди подстриженной живой изгороди. Через этот призрачный пейзаж двигалась гибкая фигурка с длинными отливающими серебром волосами и стройными ногами, изящная точно нимфа. Это была девочка, гуляющая по саду.
В коридоре за дверью, заскрипели чьи-то шаги. Маура услышала мужские голоса.
— …мы не уверены, воображаемая или реальная эта угроза, но, кажется, у доктора Уэлливер нет сомнений.
— Похоже, полиция взяла дело в свои руки. Все, что нам остается — ждать и наблюдать.
«Я знаю этот голос». Маура накинула халат и открыла дверь.
— Энтони, — позвала она.
Энтони Сансоне повернулся к ней лицом. Одетый в черное и стоящий рядом с низкорослым Готтфридом Бомом, Сансоне казался величественной и почти зловещей личностью в этом тускло освещенном коридоре. Она заметила его помятую одежду, усталость в глазах, и догадалась, что дорога сюда выдалась долгой.
— Прости, если мы разбудили тебя, Маура, — сказал он. — Я понятия не имел, что ты приехала в школу.
— Нужно было прояснить пару вопросов.
Он недоверчиво улыбнулся, но глаза оставались серьезными. Она ощутила тревожное напряжение, повисшее в коридоре. Маура видела его в лице Готтфрида Бома и в подчеркнуто холодном расстоянии, с которого Сансоне сейчас смотрел на нее. Энтони никогда не был открытым и приветливым человеком, и временами Мауре даже казалось, что он ее недолюбливает. Сегодня эта замкнутость выглядела более непроницаемой, чем когда-либо.
