Оке Эдвардсон - Танец ангела
— На две недели, срочно, чем быстрее, тем лучше.
— А есть ли билеты?
— Для тех, у кого в кармане двадцать тысяч, билеты есть всегда.
После обеда Винтер дозвонился до Болгера.
— Давно не общались, — сказал Болгер.
— Я по делу.
— Я так и понял.
— Хотя я, конечно, рассчитываю на старую дружбу.
— Тогда не понял.
— У меня к тебе вопрос.
— Давай твой вопрос.
— Это нетелефонный разговор. Ты можешь меня подождать?
— Легко.
Через пятнадцать минут Винтер был на месте. У окна сидели трое посетителей, молча посмотревших на него. Никто не произносил ни слова. Болгер предложил ему что-нибудь выпить, но Винтер отказался.
— Ты знаешь англичанина по имени Робертсон? — сразу спросил он.
— Англичанина?
— По крайней мере британца.
— Как ты сказал, его зовут?
— Робертсон, Джейми Робертсон.
— А, Джейми Робертсон? Я с ним лично не знаком, но знаю, о ком речь. Только он шотландец.
— О’кей.
— Это сразу слышно по акценту.
— Он здесь работал?
— Никогда.
— Ты не знаешь, он где-нибудь еще работал помимо «О’Брайена»?
— Не слышал. Но по-моему, он в Гетеборге не так давно. Спроси там у них. А что случилось?
— Его убили.
Болгер побледнел на глазах, как будто изменился цвет лампы над его головой.
— Теперь это уже не секрет, — сказал Винтер.
— До этой минуты для меня это был секрет.
— Мне нужна твоя помощь.
— С каких это пор тебе нужна моя помощь?
— Что тебе не нравится?
— Что ты будешь делать с моей помощью? Ты такой умный, справишься сам.
— Ты можешь хоть послушать, что я скажу?
Болгер не ответил. Он хотел сделать знак официантке, но передумал.
— Ты знаешь тех, кто работает в барах. И тех, кто болтается вокруг, — сказал Винтер.
— Ты тоже.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Ага. Тебе нужен полууголовник.
— Перестань, Юхан.
— А вам разрешают брать в помощники тех, кто лечился от депрессии?
Винтер проигнорировал подколку.
— Слушай меня, Юхан. Мы со своей стороны работаем, но я бы хотел, чтобы ты со своей подумал, что это за парень. С кем он общался. Особенно — были ли девчонки или парни, если он из таких.
— Понял.
— Постарайся что-нибудь вспомнить.
— О’кей.
— Можешь спрашивать кого угодно.
— Угу.
— И это срочно. Я завтра тебе перезвоню.
— Черт, я никак в себя не приду, — сказал Болгер.
10
Убирая в подвал стулья после информационного собрания для тех, кому предстоит конфирмация, Ханне Эстергорд невольно улыбалась. К концу подростки заскучали: давайте закругляться, хватит уже. Но они сами подняли этот вопрос — обязательно ли креститься перед прохождением конфирмации. Ханне без нажима, но уверенно отмела сомнения: креститься — классно, пару капель воды на макушку, и Господь на небе будет удовлетворен. Примерно так.
Она поставила на стол рамку с фотографией и надела плащ. Рамка с дребезжанием съехала и упала на пол. «Если бы я не служила Богу, я бы грязно выругалась», — подумала Ханне. Рамка осталась цела, но стекло потрескалось. Ханне выбрала кусочки стекла, положила фотографию дочери в карман плаща, посмотрела на часы. Представила, как Мария сейчас вносится после танцев в дом, швыряет куртку в сторону вешалки — и та, может даже, ее поймает. Четырнадцать неустойчивых порывистых лет; ботинки посреди холла, сумка валяется рядом, заруливаем в кухню — если Ханне повезет, то кекс отправится в духовку. В кухне, кстати, давно нужно сделать ремонт.
Ханне быстро вышла на улицу. У церкви стояли клены неожиданно крикливых тонов — напротив зажглись неоновые вывески. Прозрачным зимним вечером цвета рекламы подавляли все, клены не имели ни малейшего шанса.
Ханне перешла дорогу, свет из окна гостиной нарисовал на тротуаре кеглю.
Бесплатная столовая, которую они первыми в городе открыли для нуждающихся, стала очень популярна. Это приятно, но в то же время пугало. То, что столовая была единственной, очень чувствовалось: сюда ехали или приходили пешком даже из отдаленных районов.
Ханне дрожала от холода, дул ветер. Идея раздавать пакеты тоже оказалась удачной. Они все хорошо продумали. Унижение? Кто сейчас об этом думает? Крупа, молоко, маргарин, яйца и пять бананов в фирменном пакете ближайшего магазина. Никак не догадаться, что продукты не куплены на свои деньги.
«Мы живем в руинах, — думала Ханне, — или в том, что скоро станет руинами. Странно это все. Мы жили в стране, где было нечто цельное и своими руками стали его разносить на мелкие кусочки. Наступает война. Она только ждет удобного момента. А мы пытаемся облегчить муки. Безумные иллюзии. Снова появились нищие, они стараются скрывать свои имена». Ханне вспомнила утренние часы на улице Сконегатан, в полиции.
— Никогда ведь не знаешь заранее, что увидишь, когда поднимешься по лестнице, — сказал неправдоподобно молодой полицейский. — Конечно, мы натренированы и готовимся заранее, но к такому нельзя подготовиться. И как после этого работать дальше?
— У вас есть с кем поговорить об этом дома?
— С подругой…
— Вы это обсуждали?
— Да, черт… В общем, да.
— Можете ругаться, если вам надо.
Парень посмотрел на нее. Длинный, лицо худое, волосы прямые.
— Спасибо.
Ханне ждала продолжения.
— Было бы хотя бы не так много крови, — сказал он. — Если бы можно было войти, а он там лежит на кровати лицом к стене, как будто спит, и потом едешь по следующему вызову искать угнанную машину. Машины я люблю больше всего, когда стоит такая под мостом Гетаэльвсбрун и чувствуется, что она там уже давно, и тогда мы проверяем номер — а она в угоне!..
— Их обычно там кидают?
— Угнанные тачки? Да, очень часто. Гопники гоняют на них из Нордстана на север и обратно, пока бензин не кончится, и если тачка еще цела, ее бросают под мостом, или у площади Римдторгет, или по пути в Агнесберг. А наркотики они покупают в галерее Фемман.
— А воруют они машины тоже в Нордстане?
— В основном в Хедене и у вокзала, а еще в парке, в Лизеберге, когда сезон. Сам я оставлю машину в Хедене, только если позарез будет надо.
— Неужели и полицейские машины угоняют?
Он ухмыльнулся и, повеселев, перестал напоминать комара-долгоножку.
— А как же!
— То есть, если я соберусь в кино, в Хедене не парковаться?
— Лучше не надо. Понимаете, они всегда работают в парах. Когда ты приезжаешь, они смотрят на тачку, и если она им подходит, один остается у машины, а второй идет за тобой и проверяет, куда ты пошел. Если они видят, что ты купил билет и идешь в кино, значит, им ничего не грозит.
— И они взламывают машину и уезжают?
— Конечно.
— Как хорошо, что вы меня предупредили, спасибо.
— Не за что. — Парень ввинтился от смущения в стул.
В окно постучали. Первый дождь в этом году.
— Скоро уже весна, — сказала Ханне.
— Вы думаете?
— Я всегда думаю.
Парень опять улыбнулся. Когда он двигался, раздавался скрип кожаного обмундирования.
«Не буду спрашивать, отпустило ли его», — решила Ханне. Они помолчали. Задрожали стекла в окне, вдалеке завыла сирена, пробирающаяся по улицам города.
— Пожарные, — сказал парень. — Где-то в Юханнеберге.
— Вы можете различить, где едет машина?
— После трех миллионов часов за рулем вокруг города начинаешь кожей чувствовать, где какой район и где север, а где юг.
— Так много часов накатали?
— Почти. — Помолчав, он добавил: — Кажется, полевая работа не для меня. Я уже по горло насмотрелся того, о чем должны заботиться другие… Но каждый раз первыми оказываемся мы.
— Мы с этого и начали…
— Все-таки не совсем. Мне теперь получше.
— Придете еще на часок послезавтра?
— Да, черт возьми.
«Ругань развязывает узлы напряжения», — думала Ханне, открывая калитку в сад. На кухне горел свет, Мария суетилась у плиты с полотенцем на голове. Кекс бисквитный, мраморный.
Эрик Винтер сидел на столе Рингмара, пиджак застегнут на одну пуговицу, шелк рубашки бросает отблеск на кобуру. Бертиль Рингмар знал, что сам бы он никогда не смог сидеть с такой небрежной элегантностью. Его ноги были слишком коротки, кобура почему-то никогда не блестела, и у него никогда не будет такого дорогого костюма.
— Сколько раз мы звонили в Лондон родителям Джеффа? — спросил Винтер.
— Два или три.
— А вот то письмо, что ему пришло…
— Да, и что?
— Он больше никому не писал?
— Насколько я знаю, нет.
— Я посмотрел протоколы допроса девочки, с которой он переписывался. Петра Альтхоф, что ли. Джефф написал ей, что скоро приедет, она тут же ответила, и все — он больше не отвечал.
