Родриго Кортес - Фармацевт
Своему сыну, когда мальчик уже вернулся в Стэнфорд-холл из Йорка, Фатима и словом не обмолвилась о гадком эпизоде шестилетней давности, о подлинных причинах исступлённой ненависти его старшего брата к ней самой и к Ричарду. Но Дик, редкостно наблюдательный и наделённый потрясающей интуицией, всё же смутно догадывался: что-то тут не так! Он не раз и не два перехватывал взгляды Питера на мать, наполненные злобной ненавистью с оттенком непонятной Дику тоски. И к ноябрю девяностого года, к моменту, когда перетянутая струна лопнула, погрузив Стэнфорд-холл в горе и ужас, Ричард вплотную приблизился к разгадке.
Это сыграло ведущую роль в том, что часть странного пророчества, внезапно прозвучавшего в голове Фатимы за утренним завтраком, та часть, что касалась судьбы Питера, сбылась на все сто процентов.
Старший сын графа Уильяма, Питер Стэнфорд умер страшной смертью.
Глава 4
Конечно же, Ральф Платтер, который хотел получить от леди Стэнфорд точно то же самое, что и Питер, подошёл к делу совсем другим образом. Это понятно: домашний учитель Ричарда не был взбалмошным подростком, одуревшим от переизбытка половых гормонов, кто-кто, а Платтер привык продумывать свои пути к цели до мельчайших деталей и не любил рисковать. Ни на какую взаимность со стороны Фатимы он не рассчитывал: ему хватило первых двух месяцев, проведённых в Стэнфорд-холле, чтобы понять: эта полубезумная красавица, несмотря ни на что, любит своего мужа, старого графа, и навряд ли собирается изменять ему. Дальнейшие два года лишь убедили его в этом. Да, с каждым месяцем характер графа Уильяма становился всё тяжелее, да, под влиянием всё увеличивающихся доз морфия его личность деградировала, да, его физическое состояние соответствовало семидесятилетнему старику. Даже сквозь дымку своей душевной болезни – а та тоже прогрессировала с каждым месяцем! – его супруга видела всё это. Но тем не менее классический прямой путь соблазнителя был для Платтера закрыт.
И не надо! Так даже интереснее. В холодной похоти Платтера, направленной на хозяйку Стэнфорд-холла, было что-то схожее с отношением охотника к редкой дичи. Трофей ведь тем ценнее, чем труднее им овладеть! К тому же Ральф Платтер не любил торопиться, было в нём что-то от леденящей терпеливости удава, подстерегающего свою жертву. Да и предвкушение удовольствия, медленный и продуманный путь к нему разве не самоценны?
Понятно, что мысль о физическом насилии даже не приходила Платтеру в голову. Это было бы ещё глупее и пошлее, чем дарить леди Стэнфорд букеты, писать ей сонеты, распевать серенады, падать перед ней на колени где-нибудь в саду у розового куста при луне и всё прочее…
Платтер задумал нечто куда более подлое. Тоже насилие. Но психическое! Нужно заполучить душу этой женщины, тогда с тем, чтобы заполучить её тело, не будет никаких проблем. Что же для этого необходимо? Время и Случай, совместное действие которых, как считал Ральф Платтер, недалёкие людишки называют Судьбой, а совсем полные дураки – Божественным Промыслом.
Временем он располагал: обучение Ричарда должно было продлиться никак не меньше пяти лет. Случай же представился изначально. Заключался он в пограничном психическом статусе несчастной Фатимы.
Платтер был не только отличным естественником, эрудированным и с глубокими знаниями, но и весьма неплохим практическим психологом. До чего же хочется иногда спросить у природы: почему она так часто наделяет талантами заведомых мерзавцев? Только ответа не дождёшься…
То, что леди Стэнфорд душевно нездорова (а вскоре будет окончательно психически больна!), Платтер тоже уразумел очень быстро. Кстати, в глазах Ральфа это отнюдь не являлось её недостатком, не снижало ценности будущего «охотничьего трофея». Как раз наоборот, это делало его влечение особенно пикантным, словно добавляло изысканную пряную приправу к приевшемуся блюду. Кстати сказать, в своих воззрениях на человеческую психику Платтер, сам того не зная, предвосхитил учение так называемой «Венской школы». Одним-двумя десятилетиями позже, на рубеже веков такие её адепты и всемирные знаменитости, как ученики Фрейда Альфред Адлер и Отто Рэнк, утверждали, что жизнь – всего лишь компромисс между тем, что нам хочется, и тем, что мы получаем, и в этой сделке всегда участвует страх. А мы лжём – все до единого, – чтобы справиться с этим страхом. Лжём о мире и о самих себе. Вся жизнь основана на фальши, и лишь её степень отличает здорового человека от сумасшедшего. Чего уж там, весьма жизнеутверждающий и возвышенный подход к вопросу. Платтер исповедовал очень сходные взгляды, так что займись он подобными проблемами более серьёзно и профессионально, глядишь, стал бы одним из родоначальников и столпов психоанализа. Есть такая забавная разновидность шаманства пополам с шарлатанством…
Самое интересное заключалось в том, что холодный аналитик и жёсткий прагматик Платтер не заметил, прозевал тот момент, когда зловещая атмосфера Стэнфорд-холла подействовала на него самого! Он ведь тоже по-своему сошёл с ума, приобрёл свою мономанию. Да, он отдавал себе отчёт в своих поступках, рассудок его был трезв, действия тщательно продуманы и просчитаны на несколько ходов вперёд, но всё равно его уже нельзя было назвать психически здоровым человеком. Уже через год-полтора желание во что бы то ни стало завладеть душой и телом леди Стэнфорд превратилось для Ральфа Платтера в самую настоящую навязчивую идею. Как добиться этого чисто технически? Самое бы лучшее – стать для неё чем-то вроде личного домашнего психотерапевта-консультанта. А почему бы и нет? Раз уж он домашний учитель её сына… Лишь бы против такой ненавязчивой психотерапевтической помощи, у которой то громадное преимущество, что исключена огласка, обеспечивается полная приватность, не возражал муж, граф Стэнфорд, его наниматель. Для этого необходимо понравиться графу, а затем, как бы между прочим, намекнуть ему на некоторые странности в поведении его жены и предложить свои услуги даже не в качестве врача, а так… консультанта. Ему ведь важна суть, а не название.
А суть позволит ему, не слишком торопясь, подобрать ключик к личности Фатимы! Ключик, а не грубую отмычку. И вот тогда он войдёт, оглядится по сторонам, будет решать, что следует выбросить, что оставить, а что переделать.
Отношения с обитателями Стэнфорд-холла у Платтера складывались своеобразно, однако так, что Ральфа, в принципе, устраивали. Они не создавали серьёзных проблем, это ли не главное?!
Это только дураки «решают возникшие проблемы». Умные люди ведут себя так, что никаких «проблем» у них не возникает. А уж если всё-таки возникают, то у других. Скажем, у Питера, который сразу проникся к учителю младшего брата глухой неприязнью, разговаривал с Платтером сквозь зубы и при одном виде Ральфа морщился, как от невыносимой кислятины. Платтер относился к Питеру с холодным и чуть высокомерным презрением, практически не замечал его. Дальнейшие события, кстати, показали, что зря Ральф начисто игнорировал старшего сына графа, относился к Питеру словно к пустому месту. Это стало одной из роковых ошибок учителя.
Почему Питер и Ральф, ровесники (Платтер был двумя годами старше), сразу стали так взаимно антипатичны? Наверное, одноимённые заряды отталкиваются не только в физике, а два этих человека глубинно очень походили друг на друга, хотя Платтер, несомненно, был куда умнее и воспитаннее. А быть может, было у обоих смутное предчувствие, что предстоит им столкнуться на тонком мостике, что висит над бездонной пропастью. А затем наперегонки бежать по той дорожке, по которой обратно никто не возвращался.
Была ведь и ещё одна причина, по которой Ральф смотрел на Питера Стэнфорда с пренебрежением и лёгкой брезгливостью, не принимал его всерьёз. Платтер всегда презирал тех, кто сознательно оглупляет и одурманивает себя, разрушает своё тело и свой мозг. Он не выносил пьянства и пьяниц, старался держаться от таких подальше. Сам Ральф совершенно не употреблял алкоголя. А вот Питер ко времени появления Ральфа в Стэнфорд-холле стремительно спивался, и если не стал ещё законченным алкоголиком, то был недалёк от этого. Пил старший сын графа почти ежедневно, зачастую по бутылке и более «Катти Сарк» или чего-то столь же крепкого, и к вечеру обычно плохо держался на ногах. Бывали у него и недельные запои, когда Питер целыми днями не выходил из своей комнаты.
Это началось лет пять назад, примерно через год после достославного «любовного свидания» в коридоре второго этажа.
Люди привыкают ко всему, но Питер не мог привыкнуть кое к каким вещам…
И вдруг он почти случайно обнаружил, что те угли, которые жгут его изнутри, ту жутковатую смесь из ненависти, оскорблённого достоинства и неудержимого влечения, которая колыхалась в нём, подступая к самому горлу, словом, весь этот ужас можно на время заглушить и загасить обыкновенным виски. Вот он и начал заглушать, всё чаще и чаще.