Герберт Уэллс - Глазастый Джимми — бог
Обзор книги Герберт Уэллс - Глазастый Джимми — бог
Герберт Уэллс
Глазастый Джимми — бог
— Не каждому удавалось бывать богом, — сказал загорелый мужчина. — А вот мне это, между прочим, удалось.
Разговор завязывался, и я старался его поддержать.
— Не слишком ли много для тщеславия, а? — продолжал загорелый. — Я был одним из спасенных с «Океанского Пионера». Чорт возьми! Как бежит время! С тех пор уже прошло двадцать лет. Навряд ли вам известно теперь что-либо об «Океанском Пионере»?
Название показалось мне не совсем незнакомым, и я старался вспомнить, где и когда я мог его слышать.
— «Океанский Пионер»? Да, не в связи ли с золотом? — сказал я нетвердо. — Подробнее я…
— Совершенно верно! — заметил он. — Это произошло в чертовски узком канале, где ему и делать-то было нечего, если бы не пираты. Вероятно, когда-то там были вулканы или что-нибудь в этом роде, так как скалы нагромождены друг на друга. Вблизи Зооны есть места, где нужно просто держаться скал и смотреть, куда они двигаются. И вот, не успели бы раздать и колоды карт для игры, как судно погрузилось! Двадцать саженей глубины и, как они уверяли, 40.000 фунтов разными деньгами.
— Успел кто-нибудь спастись?
— Трое.
— Ага, теперь я припоминаю эту историю, — сказал я. — Дело шло о поднятии судна…
При этих словах загорелый человек разразился потоком таких неожиданных ругательств, что я так и обомлел. Наконец, он сошел на более обычные проклятья и вдруг, спохватившись, промолвил:
— Ух, извините! Но это слово «поднятие судна»!
Он наклонился ко мне.
— Я был при этом! — проскрежетал он, — Я думал стать богатым человеком, а вместо этого они сделали из меня бога. У каждого есть свое больное место… Стать богом — это ведь не баран чихнул.
И еще некоторое время он вел беседу в том же тоне, правда, более сочном, но все еще не говоря ничего определенного. Но понемногу он вновь принялся за прерванный рассказ.
— Итак, я был при этом вместе с неким путешественником Якобсоном и первым рулевым «Океанского Пионера», Олвейзом. Он-то и заварил всю кашу.
Я и посейчас не забыл, как все мы торчали в нашей маленькой лодке, а Олвейз двумя словами натолкнул нас впервые на эту мысль. Неподражаемо умел он заставлять людей задумываться. «Сорок тысяч фунтов было на корабле, — сказал он, — и никто, за исключением меня, не знает места, где затонул „Океанский Пионер“.
— Не требуется большой смекалки, чтобы догадаться о дальнейшем… Все это дело целиком Олвейз забрал в свои руки. Он заручился Сандерсами и их бригом; это были два брата, а бриг назывался „Гордость Баньи“; он купил также и водолазный костюм — второстепенного качества — с внутренним запасом воздуха, вместо насоса. Он охотно нырнул бы и сам, да ему делалось дурно. А у Стар-Рейса, в 120 милях дальше в сторону, хозяйничала настоящая подъемная команда и торжественно следовала по карте… которую Сандерс сам же и состряпал!
— Должен сказать вам, что на борту нашего брига собралась теплая компания! Пьянствовали, дурили и каждый день начинялись самыми прекрасными надеждами. Ведь все-то дело выглядело так чертовки ясно и просто, прямо-таки… как говорится, на ять! Мы часто рисовали себе, что делают те одураченные парни из настоящей подъемной команды, которые выехали раньше нас двумя днями. И хохотали мы до колик в животе! Ели мы все в каюте Сандерсов. Забавный экипаж: ни одного матроса, сплошь офицеры! Тут же находился в ожидании дела и водолазный костюм. Младший Сандерс был весельчак-парень, он-то и привязался к большой толстой голове с вылупленными глазищами. Каждый раз Сандерс потешал нас водолазным костюмом. Глазастый Джимми — так он прозвал его и часто вел с ним разговоры, спрашивал: женат ли он, как поживают м-с Глазастая и ее маленькие детки. Прямо до корчей! И каждый-то божий день мы за здоровье Глазастого Джимми пили ром, а однажды отвинтили ему один глаз и опрокинули туда стакан рому, чтобы вместо мерзкой резины он запах внутри так же весело, как ромовая бочка. Замечательные были дни, скажу вам! Бедные черти, мы и не подозревали, что ожидает нас.
Да, в то время мы не портили-таки дела чрезмерным усердием. Целый день, например, мы пробирались к месту, где затонул „Океанский Пионер“, метя проскользнуть удачнее между двумя серыми обломками лавы, торчавшими почти вертикально из воды. А когда встали, наконец, на якорь, то прямо дым поднялся коромыслом, когда начали решать, кому оставаться на бриге. А вдали лежал „Океанский Пионер“ в том же виде, как и затонул, с отчетливо видневшимися концами еще крепких мачт. Весь гвалт закончился тем, что в лодку сели все до одного, и в пятницу рано утром я уже облачился в водолазный костюм.
Вот тут-то и произошло самое неожиданное! И по сей день я вижу все отчетливо перед собой! Странная это была местность. У нас здесь воображают, будто в тропиках всюду плоский берег, и пальмы, и морской прибой. Но та местность, например, была совсем иной! Всюду большие, странно изогнутые утесы, там и сям свисавшие с них разные кусты, а у подножий скал зеленая тина; вода же тихая и как стекло гладкая, светлая, с особым черно-серым отливом; огромные и словно пылающие красно-коричневые водоросли неподвижно лежали на воде и всюду из нее торчали. А совсем вдали, за болотами и всевозможными грудами скал, виднелся лес. С другой стороны тоже лес, а кругом вздымался и надо всем господствовал пепельно-бурый амфитеатр, словно разорванный в середине морской бухтой.
Итак, я уже сказал, что рассвет только что начался и все кругом выглядело довольно бледно. Во всем проходе ни одного живого существа, только мы одни. Единственно наша „Гордость Баньи“ стояла в стороне около скалы, носом к морю. Д-а-а, ни одной живой души кругом! — протянул он и замолчал.
— Чорт знает, откуда их принесло? — продолжал он затем. — Ума не приложу. А ведь мы были настолько уверены в своей безопасности, что бедняга Сандерс даже громко запел. Я торчал уже в Глазастом Джимме, только шлема еще не надел.
— Осторожно! — сказал Олвейз. — Смотри, там мачта!
Я еще раз выглянул за борт, схватил веревку и чуть не вывалился, пока старший Сандерс поворачивал лодку. Завинтили мои окошечки, все привели в порядок, а я закрыл отверстие воздушного пояса и выскочил за борт ногами вперед — лестницы у нас не было. Лодка накренилась, все уставились в воду, пока моя голова погружалась среди водорослей и мрака, окружавших мачту. Осторожнейший из людей и тот, по-моему, не стал бы в таком месте оглядываться.
Прямо голое безлюдье.
Само собой, что в водолазном деле я был новичком. Да и никто из нас его не знал, хотя мы и упражнялись всячески с костюмом, чтобы хоть как-нибудь справляться с ним. Мне впервые пришлось так глубоко спускаться. Мерзкое ощущение. Чертовская боль в ушах. Не знаю, случалось ли вам когда-нибудь, зевая или чихая, вывихнуть себе челюсть; так вот такое же чувство, только в десять раз хуже, боль в темени — вот здесь, и во всей же голове, как при инфлуэнце. Да и вообще — в легких и повсюду — далеко не райское блаженство. Поднять голову вверх нельзя, что над тобой — не знаешь, да и вниз посмотреть без боли не нагнешься… Было там глубоко, а значит и темно, и темнота эта совершенно не зависела от дна, покрытого золой и тиной. Казалось, будто из сумерек спускаешься в ночь.
