Анатолий Королев - Охота на ясновидца
Итак, ни на небе, ни на земле больше не осталось ни одного из олимпийских богов, кроме тех кто спрятался в Аиде, и мальчишки Эрота…
— А что было с… — я не решался продолжить.
— С тобой? — спросил рассказчик. Он был уже заметно пьян.
— …с Гермесом?
В этот момент объявили результаты последнего заезда. Мой караковый жеребец — трехлетка орловской породы Жребий пришел первым.
— А ты все еще в форме, — шлепнул букмекер стопку стотысячных купюр на клеенку. Он явно тоже знал меня раньше!
— Эй, Боря! — пытался я остановить уходящую тушу.
— Оставь меня, Герман, — махнул тот ручищей, — я уже обоссался.
Официант навис над нами, желая содрать клеенку. Публика повалила с трибун к выходу. Незаметно наступил вечер. Жокеи поворачивали взмыленных лошадей в конюшни. Дождь штриховал воздух электрическими иглами.
— По последней! — цапнул бумажку из стопки мой незнакомец.
Официант сначала сдернул клееночку, надел на голову Гишгоса видавшую виды шляпу, которая висела на стуле, и только затем принес две заключительных стопки и поставил прямо на голый стол, фуфло.
— С тобой не церемонятся, Гипнос.
— Они считают, что я ненормальный, Гермес.
— Сознайся, я не Гермес, а ты Павел Курносов.
— Не сознаюсь.
— Но ведь Гермес тоже умер. Его же разрубил Арес на две половины. Твои слова, Курнос, — вспомнил я его кличку среди букмекеров.
— Но ты же всех перехитрил! Когда Герса вернулась под Аргос, к ручью Кана, чтоб отмыться от крови в священном потоке, ты лежал на траве среди асфоделей и снился самому себе.
Ты не был жив, но и мертвым тебя тоже нельзя было назвать. Ты ждал ее слова.
Когда Герса отмылась от крови, настала осень, пора было спускаться в Тартар, за душами последних богов, но кто мог указать ей дорогу в подземное царство, кроме Гермеса? Ведь только ты единственный сопровождал тени умерших к Ахеронту, к переправе Харона. Никто кроме тебя не знал этой дороги.
— Ммда… — промычал я нечто нечленораздельное, выражая сомнение.
Внезапно лицо незнакомца озарилось вспышкой ярости, я даже отпрянул: ого! — но мой безумец взял себя в руки:
— Да, да, Гермес, именно ты ласковой успокоительной речью провожал души умерших в последний путь. Ты возлагал свой золотой жезл-кадуцей на очи покойника, заставляя душу смириться с концом жизни и подчиниться своей смертной участи.
— А… а как выглядел этот жезл?
— Он был из чистого золота, с головой Зевса наверху и обвитый либо двумя змеями…
— … либо парой белых лент? — я снова и снова вспоминал свой странный единственный мучительный сон.
— Ты вспомнил? — оживился игрок. Я промолчал.
— Гepca впервые обратилась за помощью к олимпийскому богу, к мальчишке Эроту, чтобы тот оживил Термеса. Хитрец потребовал взамен вернуть свой лук и колчан с любовными стрелами. И Гepca вернула Эроту оружие любви и тот выстрелил двумя стрелами в печень и сердце двух половинок Гермеса. Те воспылали к друг другу страстной любовью и слились в жарком объятии. Слились в одно целое. И Хермес пробудился от смертного сна и встал с последнего ложа.
Гepca потребовала показать ей путь в подземное царство, на что ты, Гермес, ответил согласием, а уже на дороге предложил ей сыграть в кости на свою жизнь. И та согласилась, не зная, что эту игру изобрел сам ермес, бог плутовства. Он объяснил воительнице нехитрые правила и тут же обыграл Гepcy. Тогда, разозлив-иись, Гepca снова решила сыграть, только на этот раз доставила на кон жизнь Эрота. И тоже проиграла. Так, лаг за шагом, Крмес выиграл у нее жизнь всех оставшихся в живых олимпийских богов, и когда Гepca опомнилась — ей пришлось решать судьбу сказанного сгоряча, и она вновь обратилась к мойрам и спросила: «Если в начале Нового мира встанет новое слово, должна ли я исполнять слова старые, которые уже никто никогда не сможет написать прежними буквами? Ведь даже они забудут свой смысл?»
Клото ответила, что слова старые нельзя исполнять, потому что увидели все новое время и новую землю. И была тут же убита Герсой за святотатство: «Слово у Бога, и слово — это Бог. И не равняется одно слово на другое.»
Лахосис ответила, что надо соблюдать сказанное слово независимо от того, старое оно или новое, потому что дух сказанного помнит их, и требует к ответу, и исполняет обещанное ими. Сказала и тоже была убита Герсой за святотатство: «Слово у Бога, и оно само по себе — Бог. И не делится на слово правое и неправое».
Настал черед Антропос — и она не стала отвечать Iepce, а сама задала вопрос: "Скажи мне, если ты не знаешь себя, не знаешь кто ты, откуда пришла на свет
и зачем, как ты можешь знать кто из тебя задает сейчас нам вопросы? И судить нас заглазно?"
— Я — Гepca, — ответила Гepca.
— От себя ли ты говоришь об этом, или другие сказали тебе, что ты Гepca?
Гepca не знала что отвечать и Антропос осталась в живых.
В смущении оставив Гермеса с Эротом играть в кости и, отказавшись искать Тартар, неистребимая Гepca устремилась на Патмос, где оставила титаниду Метиду в ожидании родов того, кто будет сильнее Зевса.
И она успела в самый верный час и точную минуту, потому что Метида уже родила и нянчила на руках свое страшное дитя, которое имело вид отрубленной мужской головы с длинными иссиня-черными волосами. И Метида кормила ее своей грудью и мужская голова жадно сосала влагу, которая тут же проливалась на землю потоком молока и крови. Но Метида не замечала этого и баюкала мужскую голову, словно младенца.
Услышав шаги Герсы, голова открыла глаза и посмотрела на нее взглядом, полным пророческой силы.
— Кто ты? — спросила в страхе Гepca, доставая из сумки кремневый серп Кроноса.
— Я — голова Иоанна Крестителя, — ответил ей ужасный младенец. — А ты не Гepca, а Елизавета, что значит Бог есть совершенство, ты моя будущая мать, которая родит меня целиком в назначенный срок от Захария через слово архангела Гавриила.
Но Гepca медлила поверить ему и сжимала рукоять серпа.
— Спрячь свой бесполезный серп-оскопитель, — продолжал говорить страшный младенец, отвернувшись от материнской груди, — потому что здесь нечего оскоплять, и знай, что отныне пора оскопления кончилась, а настало время усечения. Й отныне все твое теряет прежнюю силу, а все мое ее получает.
На этих словах младенца сыромятная сумка Герсы разодралась от края до края и из нее выпало на землю все содержимое: срам Зевса в мешочке для монет, непобедимое зеркало, и никем не прочитанный свиток.
— Бог — есть играющее дитя, — сказал кровавый младенец, — и царство над миром принадлежит ребенку.
На этих словах пергаментный свиток развернулся во весь размах неба с грозовым шорохом над островом Патмос, и все тот же кровавый младенец прочитал, растворяясь в пергаменте, первые буквы Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово. И Слово было Бог. И Слово было обещано Богом».
И следом за младенцем Господь забрал к себе в глубь Благой Вести и Тёрсу, чье имя было Бог есть совершенство, потому что хотя старое время и кончилось, Новое время, время для Евангелия не наступило.
И свиток свернулся, и змея ушла в зеркало, потому что в истине исполняется не сказанное, а обещанное.
Метида же принялась искать свое дитя и искала до тех пор, пока не сошла с ума.
Так наступил конец Олимпу.
И после того как небо над Элладой опустело, и оракулы перестали отвечать на вопросы людей, все святилища богов пришли в упадок и запустение: попадали твои гермы, Гермес; погасли все жертвенники, опустели храмы. Исчезли дриады в лесах. Смолкли наяды в источниках и водопадах. Тритоны перестали трубить в морские раковины. Хищные звери разорвали сатиров и силенов. Никто больше не встречал ни на лугах, ни в горах прекрасных нимф, не слышал смеха танцующих муз. И до рождества Христова ни один ангел ни днем, ни ночью не пролетел в небе. И когда апостол Павел в Листре в Лиокадии исцелил хромого от рождения мужчину, народ решил, что это сами боги в образе человеческом сошли с небес. И, простирая руки, называли Павла Гермесом, а спутника его Варнаву самим Зевсом, потому что тот начальствовал в слове… И тогда апостолы разодрали на себе одежду и сказали народу, что надо забыть прежних идолов, что все бывшее прежде ложь и язычество, язычество и ложь, неправда и вымысел, обман и лганье, которого вовсе и не было на свете, потому что у лганья нет права на время и страница та перевернута, и новая книга открыта, и источник забил в пустыне, и настало время отвернуться от богов ложных к Богу единому, живому и вечному.
С этими словами он встал.
— Пора. Мы остались последними.
Огромные бабы в резиновых сапогах драили пол черными швабрами.
Мой спутник поправил шляпу. Поднял воротник плаща, готовясь к дождю, и мы спустились с неба на землю.
Вечер набрал густоты. Краски заката еле тлели на западе.
Низкое небо в облаках цвета мокрой шерсти, откуда как нити скрученной кудели свешивался дождь.
