Константин Образцов - Красные цепи
Он позвонил ей на следующий день, а уже через неделю понял, что его жизнь теперь разделилась на неравномерные по времени и не равные по ценности отрезки: тусклые, бессмысленные дни и часы на работе и дома без нее и лихорадочно яркое, полное неистовой яростной жизни время, которое он проводил с ней. Обычно они встречались у нее в квартире, в старом высоком доме в самом центре города: высокие стрельчатые окна, старинная лепнина на потолках, множество комнат, анфиладой уходящих словно в зеркальную бесконечность, из которых он был допущен всего в одну, с огромным ложем и глубокими толстыми коврами, покрытыми странными орнаментами. Она никогда ни о чем его не просила, но он сам дарил ей все самое дорогое, роскошное и прекрасное, что только мог счесть достойным ее красоты, и если бы она только пожелала, то он продал бы все, что имел, чтобы положить к ее ногам все сокровища мира.
Через месяц он принял решение уйти из семьи, хотя правильнее было бы сказать, что он был вынужден принять такое решение, потому что физически не мог уже существовать без нее. Это было болезненное, мучительное ощущение зависимости, сродни чувству наркомана, понимающего, что пагубное пристрастие губит и разрушает его жизнь, но не находящего в себе сил избавиться от него, потому что это пристрастие само уже стало его жизнью; не та созидательная любовь, которая строит планы на будущее, рождая новый союз, а страсть, не принимающая ни планов, ни рассуждений, не терпящая сопротивления, сжигающая и разрушающая все, что могло бы ей противостоять. Возможно, какая-то часть его существа хотела бы избавиться от этого чувства, но он не мог это сделать, потому что его рассеченная напополам личность не обладала для этого достаточной силой.
И тогда эта сила была ему дана другим человеком.
Какой реакции можно ожидать от женщины, когда ее муж, отец ее ребенка, любимый мужчина, с которым они вместе прожили восемнадцать лет, разделяя на двоих беды и радости, говорит, что оставляет ее и уходит к другой? Слезы? Гнев? Поток обвинений и упреков? Но жена, выслушав сбивчивую, лихорадочную речь, только посмотрела в блестящие покрасневшие глаза мужа, обняла его и прошептала:
— Бедный мой… как же тебе тяжело. Чем я могу помочь?
Его словно окатило светлой водой. Он почувствовал себя как засидевшийся в казино игрок, едва не проигравший в карточном поединке с чертом свою душу, который вышел наконец на улицу и увидел, что кроме игорных столов и рулетки в мире есть еще свет дня, яркое солнце и чистое небо. Они говорили несколько часов: не о его измене, не о той, другой женщине — нет. Они говорили о себе, об их жизни, вспоминали прошлое, а потом и вовсе разговорились вдруг на самые разные темы — так, как говорили в первые месяцы и годы их совместной жизни и как могут говорить друг с другом только по-настоящему близкие люди. Его жена как будто вынула из его души что-то темное, горячее, враждебное, пожиравшее его изнутри. Она излечила его.
В тот же вечер он позвонил своей любовнице и сказал ей, что они больше никогда не увидятся и он остается с той, которую действительно любит. Ответом ему были вопль разъяренной кошки и угрожающее шипение змеи. Весь следующий день он не отвечал на ее звонки.
А еще через день его жена была убита в подъезде собственного дома.
Конечно, он не предполагал, что подобное зверство могло быть делом рук женщины, пусть даже и такой, какой была его бывшая любовница. Но, тем не менее, он раз за разом поневоле связывал события и думал о том, что, возможно, именно он сам явился причиной смерти своей супруги. Похороненный вместе с телом любимой женщины под толстой могильной плитой, запертый наглухо в опустевшей комнате его души, призрак чувства вины все эти годы давал о себе знать то щемящей тоской, то горьким и не находящим выхода раскаянием.
И вот теперь этот тяжкий груз упал с его плеч. Если это дело рук маньяка, безумца, повинного еще в десятках смертей, и если теперь этот опасный сумасшедший убийца мертв, значит, трагическая гибель жены была просто страшной случайностью, и он может, наконец, вздохнуть спокойно, выпустив прочь из души терзающих ее призраков.
Отец замолчал. Молчала и Алина. Она не знала, что сказать. Она вообще больше не хотела ни говорить, ни слушать, а просто молча встать, уйти наверх в свою комнату и проспать там целые сутки, чтобы потом поехать на работу и навсегда забыть и никогда не вспоминать этот разговор.
Но отец смотрел на нее печально и ожидающе, как после долгой и трудной исповеди, и что-то сказать было все-таки нужно. Только что? Она не знала, каких слов ждет от нее папа. И просто для того, чтобы чем-то заполнить пустоту молчания и не делать паузу слишком долгой и неловкой, Алина спросила:
— Кто была эта женщина?
Отец пожал плечами.
— Ее звали Кристина. Я не знаю, чем она занималась, я вообще очень мало что про нее знал…
Алина похолодела. Видимо, что-то изменилось у нее в лице, потому что взгляд отца стал вдруг встревоженным.
— Папа, — сказала она, — а ты можешь еще раз ее описать?
— Дочка, мне не хотелось бы…
— Прошу тебя.
— Ну хорошо. Высокая, очень стройная, сильная и гибкая, как стальной хлыст. Чуть раскосые темные глаза, похожие на азиатские, смуглая кожа, высокие скулы, длинные черные волосы.
Алина почувствовала, как сердце сжимает ледяной холод.
— И знаешь, я ведь видел ее еще один раз. Совсем недавно, где-то год назад, на «Марии Селесте». Так странно, она совсем не изменилась с тех пор. Прошло тринадцать лет, и ей уже должно быть под сорок, а она до сих выглядит как юная девушка, даже как-то посвежела немного. Наверное, пластика. Или просто такой тип внешности. Она даже не поздоровалась: стояла рядом с Германом и, пока мы с ним разговаривали, смотрела куда-то в сторону, как будто меня вообще там не было…
— С каким Германом? — Алина слышала свой голос как будто со стороны сквозь обволакивающий голову шум прилившей крови.
— С Галачьянцем. Думаю, они…
Алина вскочила и молча бросилась в коридор. Она рывком открыла сумку, выхватила оттуда телефон и дрожащими пальцами набрала номер.
«А с Кристиной удалось поговорить? Помнишь, ты собирался…» — «Нет. Но я обязательно с ней поговорю. Очень надеюсь, что в самое ближайшее время».
Телефон Гронского был выключен.
* * *Огромный дом похож на старинный каменный замок; шесть этажей стрельчатых окон и лепных барельефов возносятся к бурному небу, безмолвные каменные статуи на крыше призрачными силуэтами замерли в мятущейся снежной мгле. В темных оконных стеклах вспыхивают золотистые блики уличных фонарей.
Я останавливаю джип у высокой двустворчатой двери подъезда. Позеленевшая от времени скульптурная маска над нею похожа на лик мертвого ангела.
Улица пустынна, и я не вижу ни одной машины, на которой могли бы приехать те, кто так яростно ломился к Кристине. Неужели я опоздал и все уже кончено?..
Цифры на табличке у входа сплетены в привычный запутанный шифр: 1, 17, 18, 24. Нужная мне квартира под номером два на последнем, шестом этаже.
Я распахиваю тяжелые деревянные двери. Широкая пологая лестница уходит в темноту. Справа в стене огромный холодный камин, заложенный кирпичом. Искрошившиеся остатки лепнины на стенах. Торжественно-печальный запах тлена, сырых стен и затхлого воздуха встречает меня, как мертвый дворецкий в истлевшем от времени фраке.
Я бегу по лестнице, перескакивая через пологие ступени. Под моими шагами хрустит крошево осыпающегося праха со стен и потолка, и этот тихий звук отдается эхом в гулкой тишине темных каменных коридоров. Я взлетаю с этажа на этаж, распугивая привидений и заставляя шарахаться серые тени в углах, мимо потемневших деревянных дверей квартир, мимо уходящих вдаль длинных переходов с истертыми мозаичными полами и стрельчатых окон с остатками ярких витражей, вспыхивающих во мраке, как призраки дьявольских арлекинов. Изнутри дом кажется еще больше, чем снаружи, и в какой-то момент я начинаю опасаться, что потеряюсь в переплетении лестниц и коридоров. Откуда-то сверху несутся далекие крики, разносимые призрачным эхом, похожие на тоскливые вопли проснувшейся голодной нежити.
На пятом этаже лестница неожиданно заканчивается просторной площадкой. Я вижу перед собой широкую галерею, висящую над пустынным двором. Старинные двери покосились на заржавленных петлях, деревянный пол усыпан осколками стекол из разбитых окон, сквозь которые с воем проносится ледяной ветер. Я пробегаю через галерею, битое стекло трещит и скользит под ногами, скрипят и жалобно стонут рассохшиеся половицы паркета, справа и слева видны темные мансарды и соседние горбатые крыши. Снова сломанные двери, окно с витражом и лестница на последний этаж.
Площадка перед квартирой Кристины скрыта густой темнотой и забрана железной решеткой, на которой висит цепь с открытым тяжелым замком. Я делаю глубокий вдох и на мгновение останавливаюсь, чтобы дать успокоиться лихорадочно бьющемуся сердцу, потом удобнее перехватываю теплую пластиковую рукоять пистолета и осторожно поднимаюсь по ступеням. Тишина. Я поднимаюсь еще выше и вижу, что дверь квартиры приоткрыта.
