Джеймс Роллинс - Кровавое евангелие
— Но ведь пророчество… — возразила она, сжимая руки.
— Послушай. — Стоун поднял пятерню, готовясь перечислять. — Первое: кто нашел медальон в ручке девочки? Ты. Второе: кто определил место, где находился бункер? Снова ты. Третье: кто понял, что необходимы кровь и кости для того, чтобы открыть Книгу? И опять ты. Для меня это неоспоримый комплекс доказательств того, насколько эффективно твое участие во всем этом.
Эрин улыбнулась. Во многом он, возможно, прав. Ведь практически до самого конца именно Батория неотступно шла по их следу, а не наоборот.
Достав из кармана лоскуток детского одеяльца, Эрин положила его на ладонь. И впервые за все время, глядя на него, она не почувствовала нарастающей в ее душе злобы. Эта злоба исчезла, когда в предчувствии неминуемой смерти в туннелях она простила своего отца.
— Что это? — спросил Джордан.
— Давным-давно я дала обещание одному человеку. — Эрин кончиком пальца разгладила лоскуток. — Я обещала, что никогда не буду простым наблюдателем, когда мое сердце подскажет мне, что совершается неправедное дело.
— А что сейчас подсказывает тебе твое сердце?
— Что ты прав.
— Рад это слышать, — улыбаясь, ответил Джордан.
Эрин, зажав лоскуток между большим и указательным пальцами, смотрела, как он трепещет на ветру. А потом разжала пальцы. Оказавшись на свободе, лоскуток ткани поплыл туда, где царила суета и кипела жизнь, — туда, где находился Рим.
Она снова повернулась к Джордану.
— Это больше похоже на одухотворенность и чудеса. К тому же в этом больше логики — и того, на что отзывается сердце. А Первого Ангела мы все равно найдем.
— Конечно найдем, — подтвердил Джордан, притягивая ее к себе. — Мы же нашли Книгу, верно?
— Нашли. — Она прижалась головой к его груди, слушая громкие и четкие удары его сердца. — А раз мы ее нашли, то у нас есть и надежда.
— У меня такое чувство, будто мы сегодня поработали на славу, — произнес Джордан, и в его голосе послышалась легкая хрипотца.
Солнце вышло из-за горизонта. Его золотые лучи согревали лицо Эрин.
Она склонила голову к голове Стоуна. Тот, погладив ладонью ее щеку, прижал ее к шее.
Эрин потянулась к нему, прильнула губами к его губам. Они были теплыми и мягкими, не такими, как у Руна, — живыми. Она просунула руку под его рубашку, чувствуя ладонью жар его тела. Джордан чуть слышно застонал и притянул ее к себе, обвив руками ее спину.
Внезапно она отодвинулась от него, оба тяжело дышали.
— Слишком поспешно? — спросил Джордан.
— Нет. — Эрин снова потянулась к нему. — Слишком медленно.
А затем…
Поздняя осень
Рим, Италия
Брат Леопольд бросил на переднее сиденье пачку денег в уплату водителю такси за это небольшое путешествие. Человек скромного духовного звания, в своей обыденной жизни он был не чужд экстравагантностям.
Водитель в знак благодарности приложил руку к фуражке, когда Леопольд, хлопнув дверью, нырнул в аллею, возле которой остановилось такси. Он оглядел залитую солнцем улицу. Никто не ехал за ним от самого Ватикана. Леопольд постоянно просил водителя менять направление, заставляя его делать не разрешенные правилами движения повороты, заезжать в переулки, кончающиеся тупиками, и постоянно запутывать следы, многократно проезжая по одним и тем же местам. Но и после этого он все же попросил водителя высадить его в нескольких кварталах от места назначения.
Леопольд так долго ждал и так усердно трудился, что не мог допустить того, чтобы в последний момент все сделанное им рухнуло. Случись такое, Он — тот, кому он служил, — покончит с ним. Леопольд был не настолько глупым, чтобы считать себя незаменимым.
Пройдя по узкой улице, он подошел к небоскребу из стекла и стали, на верхнем дверном стекле которого был нарисован серебряный якорь. Это был логотип «Агргентум Корпорейшн». Рисунок якоря содержал также и крест, Crux Dissimulate,[94] символ, используемый древними христианами с целью продемонстрировать другим христианам их веру в Христа, не опасаясь при этом расправ и преследований. Сегодня этот символ демонстрировал лояльность и преданность.
Здесь обосновался глава велиалов — Тот, кто составил договор между стригоями и людьми, подчинив и тех и других своему влиянию. Но сам Он при этом не был ни человеком, ни животным. Более того, Он был существом, обреченным собственным словом Христа на вечную жизнь.
И все из-за одного-единственного предательства.
Леопольд дрожал от одной мысли о том, сколько раз он предавал церковь, прикрывая благочестивой внешностью свое предательское нутро, исполняя Его приказания.
А что ему оставалось делать?
Он подошел к логотипу на входе и коснулся креста, скрытого в центре якоря-символа, черпая уверенность в том, что Его дело было истинным и праведным. Он был одним из немногих, кто шел по пути праведному.
Исполненный решимости, Леопольд вошел в здание и назвал себя клерку, сидевшему за письменным столом у входа. Охранник с твердым немигающим взглядом проверил его имя в списке и в базе данных, после чего проводил его в лифт для важных персон. Он остановится только на одном этаже и только если у него будет ключ от этой двери.
После того как двери лифта закрылись, Леопольд поднял над головой свой нагрудный крест, а затем оттянул его конечную удлиненную часть, под которой был спрятан ключ. Зеленый свет подсказал ему, что все сработало. Леопольд вздохнул с облегчением. До этого он никогда не пользовался ключом.
Двери лифта раскрылись перед секретаршей в щеголеватом черном костюме, сидевшей за письменным столом внушительных размеров. Леопольд быстро прошептал молитву, прося защиты у Бога, и вышел из кабины.
— Да?
Аметистовые сережки в ее ушах блеснули, когда она подняла на него голову. У нее были широко расставленные карие глаза и полные губы — лицо с картины эпохи Ренессанса.
— Брат Леопольд. — Он нервно склонился над ее высоким стеклянным столом. — Я по вызову.
Она, нажав на клавишу длинным пурпурным ногтем, заговорила в трубку телефона. Ответ ей был односложным.
Да.
Леопольд не знал, что чувствовать — облегчение или страх.
Секретарша встала и повела его по полированному полу приемной к безукоризненно чистой алюминиевой двери, ее бедра колыхались в такт ее шагам.
Открыв перед ним дверь, она отступила назад.
Леопольд должен был войти один. Шум бегущей воды наполнил его уши.
Он вошел в большую комнату, освещенную чистыми лучами римского солнца, проникающими через окна во всю стену, от пола до потолка.
Большой многоугольный фонтан занимал весь центр комнаты. Пурпурные водяные лилии светились на фоне серого обрамления бассейна. Вода изливалась на круглый изумрудно-зеленый камень. Звук текущей воды должен был успокаивать, но цоканье капель раздражающе действовало на нервы Леопольда.
Падре изучающе смотрел на человека, который вызвал его. Отвернувшись от фонтана, он повернулся к окну, очевидно глядя на протекавший далеко внизу Тибр. Его седые волосы были коротко подстрижены, показывая полоску загорелой шеи над воротником дорогой рубашки, мощную мускулатуру подчеркивал безукоризненно сидящий костюм. Даже сейчас его спина не была согнута под тяжестью тысячелетней жизни.
При приближении Леопольда он повернулся и поднял руку, выпуская маленького мотылька с яркими переливающимися крылышками. Мотылек, слетев с его ладони, сел на широкое стекло письменного стола, и Леопольду стало ясно, что этот мотылек не что иное, как маленькое автоматическое устройство, сделанное из бронзы, часовых шестеренок и проволочек толщиной с волос.
Леопольд отвел взгляд от мотылька, чтобы встретить подвижный как ртуть и оценивающий его взгляд. Чувствуя испуг, под тяжестью этого взгляда он рухнул на колени.
— Все сделано, — сказал Леопольд, касаясь креста, но сил ему это не прибавило. — Мы продвинулись вперед. Начинаются великие бедствия.
Он услышал приближающиеся шаги и весь съежился, но не осмелился сделать даже малого движения.
Пальцы, сильные и твердые как камни, коснулись его плеча, но коснулись мягко, нежно, любяще.
— Ты все сделал хорошо, сын мой. Книга открыта, и трубы войны затрубят. После тысячелетнего ожидания моя судьба совершит полный круг и вернется в исходную точку. Я ниспослал назареян[95] в этот мир — теперь это мой долг восстановить Его на троне, по праву принадлежащем Ему. Даже если это приведет к концу этого мира.
Трясущийся Леопольд с трудом вдохнул, сердце его ликовало. Палец приподнял его подбородок. Он посмотрел в глаза, смотревшие на него сверху; посмотрел на лицо в свете яркого солнца нового дня; это было лицо, на которое когда-то с любовью и привязанностью смотрел Христос.
